Atlantico: 9 сентября министр финансов Германии Вольфганг Шойбле (Wolfgang Schäuble) с уверенностью заявил следующее: «Мы доказали, что устойчивая бюджетная политика — это лучшая политика для экономического роста и занятости». Канцлер Ангела Меркель считает жесткую экономию необходимой для уменьшения дефицита бюджета и оздоровления экономики государств Европейского Союза. Критики же называют ее позицию догматической и губительной для экономического роста. Как отражается позиция канцлера на ее европейских соседях в экономическом и общественном плане?
Матье Мюшери: Делайте то, что я говорю, а не то, что я делаю. Германия — чемпион по расходам, тогда как Италия Берлускони была чемпионом в экономии. Споры вокруг бюджетной политики неизменно привлекают к себе большое внимание, однако мало кто пытается разобраться с конкретными цифрами в отрыве от политических заявлений. Что еще хуже, такие неполноценные споры сосредотачивают все внимание на намерениях, а не на результатах, что ведет к манипуляциям с цифрами. Тем более что никто не задает неприятных вопросов: во что все это обходится немецким банкам проблемных активов и региональным банкам? В полной ли мере оценили последствия отказа от ядерной энергетики и старения населения? И так далее. Сейчас уже в самом ЕЦБ начинают говорить о том, что Германии пора хоть немного ослабить давление и не принуждать остальных к самоограничениям, которые она сама и не думает налагать на себя. С этой точки зрения ответ Шойбле можно совершенно определенно рассматривать как нежелание хоть в чем-то изменить позицию.
— Если судить по недавно обнародованным результатам ежегодного опроса, больше всего немцы сейчас боятся инфляции. В их сознании явно оставила глубокий след гиперинфляция 1930-х годов, которая помогла прийти к власти Гитлеру. Как все это отражается на европейской валютной политике и экономической ситуации в еврозоне?
Матье Мюшери: Сегодня отношение немцев (как правых, так и левых) к валютной политике полностью совпадает с курсом Бундесбанка. И это отнюдь не случайно, потому что валютная педагогия еще давно стала поистине вездесущей по всей стране. И формирует вокруг себя настоящий общественно-политический консенсус в Германии. Страх инфляции на фоне дефляции, огромная зависимость от центрального банка (кстати говоря, это полностью противоречит теориям основателей неолиберализма во главе с Ойкеном), использование валютных инструментов только при благоприятных условиях, вмешательство в политические, структурные и бюджетные вопросы... Все это — плод широчайшего консенсуса в Германии, хотя речь идет о ключевой стране еврозоны, фундаменте доверия к ЕЦБ. За Германией остается последнее слово в решении всех важнейших вопросов: количественное смягчение, отрицательные ставки, опережающая индикация. Единогласные в своем мнении люди, которых повсюду считают примером для подражания, держат ногу на педали тормоза итак не собирающегося ускоряться института. В такой перспективе становится гораздо понятнее, почему еврозона вот уже многие годы отстает от других валютных зон, как с макроэкономической точки зрения, так и на рынках, и почему решение о 2% инфляции в еврозоне все более вызывающе (и безнаказанно) нарушается.
— Экономическая модель Германии отличается меркантилизмом и ориентирована в первую очередь на экспорт. Ее критики утверждают, что она способствует формированию сильнейшего неравенства в еврозоне. Как эта модель становится препятствием для восстановления экономического роста в Европе?
Матье Мюшери: Эта модель прекрасно подходит для страны, которая отличается открытостью, обладает большим влиянием на рынках и специализируется на промышленном производстве. Все это серьезно уменьшает значимость таких вопросов, как обменный курс, биржа (в Германии на бирже меньше предприятий чем в Малайзии) и ставки ЕЦБ. Глава среднего по размеру семейного предприятия, которое специализируется на высококачественной оптике и на 150% само обеспечивает себе финансирование, глубоко наплевать на европейское количественное смягчение, особенно если половина его оборота приходится на Юго-Восточную Азию. Ему нужно лишь, чтобы ему не слишком мешали постановлениями, налогами и ставками оплаты труда наименее квалифицированных работников. С этим в Германии все просто замечательно: небольшое число федеральных чиновников, полное отсутствие федеральной ставки минимальной зарплаты до недавнего времени, «мини-ставки» по 500 евро, реформы Харца, бывшая ГДР и близость Восточной Европы для снижения затрат, недорогая недвижимость.
Проблема в том, что такую экспортную модель саму нельзя экспортировать. Потому это могло бы парализовать все на маркоэкономическом уровне: государства не могут быть все как одно чистыми экспортерами (особенно в еврозоне, где 60% внешней торговли государств приходится на других ее членов). Если бы все страны еврозоны перешли на немецкую модель, наше общее положительное сальдо достигло бы отметки в триллион долларов: переварить это не смогла бы даже вечно голодная Америка с 5% экономического роста. Кроме того, необходимо учитывать и исторические причины: специализацию производства не поменять за один день, и сектор дорогой и высококачественной продукции уже занят. Не стоит сбрасывать со счетов и обменные курсы: периферические страны больше не могут, как раньше, девальвировать свою валюту по отношению к марке. Стоит отметить, что именно с этого момента траектории промышленного производства будто бы случайно разошлись. Как говорил Милтон Фридман, система с полностью зафиксированным обменным курсом создает растущее неравенство, которое накапливается, пока система не развалится на части.
— По украинскому кризису Германия выступает против эскалации напряженности с Россией, которая является для нее одним из ключевых торговых партнеров на востоке, хотя многие члены Европейского Союза призывают к усилению политических и экономических санкций. Более осторожная и нейтральная позиция Берлина мешает формированию общей политики ЕС?
Жером Вайян: Наоборот, мне кажется, что канцлер была совершенно права, когда призвала всех к сдержанности на недавнем саммите НАТО, подчеркнув тот простой факт, что эскалация напряженности не нужна никому, кроме ястребов, которые мечтают о победе в новой холодной войне. Или даже не обязательно холодной. В украинском вопросе Запад (это относится и к ЕС, и к США) проявил поразительное двуличие в связи с отсутствием должного геополитического анализа. Еще после распада Советского Союза в начале 1990-х годов нам всем следовало бы осознать, что Украина является чрезвычайно чувствительной темой для России, которая позволила НАТО развернуть силы на территории бывшей советской империи (Москва даже смирилась с американскими базами ради содействия в урегулировании иракского конфликта) и рассчитывала на реальное мирное партнерство с западными странами.
Такое партнерство подразумевало внимание к оборонным потребностям России и СНГ, а не постоянную экспансию Запада на территории бывшего СССР. Что касается Украины с ее многочисленным русскоязычным населением, это означает, что ЕС и США нужно было не ограничиваться поддержкой открытости Украины к Европе, а принять во внимание и интересы живущих в стране русских. Нужно было вести диалог с Москвой, а не закрывать глаза на все, кроме стремления Киева к сближению с Западом, которое положило конец национальной солидарности между сторонниками европейского курса и желавшим укрепления связей с Россией русскоязычным населением. Ошибки были допущены с самого начала, и теперь избежать эскалации напряженности и новых санкций между Западом и Россией будет очень непросто. Вообще, утверждение общей внешней политики ЕС на основе ужесточения санкций против Москвы не может стать заменой для курса с опорой на равновесие в Европе, которой следует сформировать новую восточноевропейскую политику.
В силу своего центрального расположения в Европе и опыта «Восточной политики» Вилли Брандта в 1970-х годах Германия быстрее других европейских стран осознала необходимость политики предотвращения конфликтов путем мирных переговоров. С самого начала кризиса на Украине курс Германии заключается в поддержании диалога с Россией в надежде достичь соглашения. Пока что все эти надежды не сбылись, но она по-прежнему верит, что переговоры в любом случае предпочтительнее конфликта. Германия поддержала американские и европейские инициативы по усилению санкций, потому что российские провокации попросту не позволяли поступить иначе. Однако политика наращивания санкций не ставит перед собой дипломатическую задачу по выходу из кризиса и не может быть настоящей политикой, потому что не пытается найти ответ на вопрос о статусе Украины и ее роли в Европе. Если она должна играть роль моста между Востоком и Западом, это подразумевает внимание к двойственному характеру Украины, переговоры не могут идти лишь в одном направлении. Нужно разобраться с тем, что мы готовы уступить России. В любом случае, нам лучше было бы взять пример с Германии, а не бряцать оружием.
— В силу истории Германия сейчас старается избегать конфликтов, ограничивает собственные военные инициативы и выступает против общеевропейской оборонной системы. Способна ли она преодолеть свои комплексы и взять на себя роль политического лидера Европы? Если да, то каким образом?
Жером Вайян: Вопрос затрагивает сразу два момента: европейскую оборону и внешние операции. Что касается европейской обороны, Германия вряд ли откажется от принятой еще в 1950-х годах политики, которая была закреплена в Елисейском договоре в 1963 году. Из нее следует, что безопасность Европы обеспечивается в рамках НАТО, в частности путем формирования внутри альянса европейской оси, которая, тем не менее, существенно ослабла за последние годы. Европа сейчас все еще не в состоянии обеспечить собственную оборону, и поэтому нужно трезво оценивать ситуацию и действовать соответственно. Вопрос вмешательства во внешних конфликтах — это уже совсем другое дело: в этой области Германия неизменно брала на себя ответственность. Гельмут Коль сделал первые шаги по этому пути, а Герхардт Шредер продолжил политику расширения внешних военных вмешательств (Босния, Афганистан, Сомали и т.д.). В его годы во внешних операциях участвовали в общей сложности более 10 000 немецких солдат. Ангела Меркель пересмотрела эту политику и существенно сократила число задействованных в операциях военных Бундесвера. Нужно отметить, что сегодня Бундесвер рассматривается в неразрывной связи с внешними операциями, и что главной целью его модернизации становится более эффективное содействие партнерам и всему международному сообществу.
С течением времени Германия (это произошло главным образом благодаря Шредеру, Штайнмайеру и Фишеру, то есть двум социал-демократам и одному «зеленому»!) выработала настоящую внешнеполитическую доктрину, которая неизменно подразумевает вмешательства: война может быть лишь последним средством после исчерпания всех остальных переговорных ресурсов. Это объясняет тот факт, что Германия Шредера последовала за США в Афганистан в знак солидарности после событий 11 сентября 2001 года, но отказалась принимать участие в иракской авантюре (наблюдатели поначалу расценили это как отход от атлантического курса). То же самое относится и к Ливии, хотя это в некотором роде особый случай, потому что Германия проявила солидарность с европейскими партнерами, отказавшись при этом от военного вмешательства. Ей не нужно было воздерживаться на голосовании в ООН. 2014 год стартовал в ином ключе, потому что министр обороны Урсула фон дер Лайен, министр иностранных дел Франк Вальтер Штайнмайер и президент Йоахим Гаук заявили о том, что Германии нужно взять на себя большую ответственность по всему миру, в том числе и в военной сфере. Канцлер не испытывала на этот счет особого энтузиазма, однако все же позволила себя уговорить, о чем свидетельствуют согласие на поставку оружия иракским курдам и участие в сформированной США коалиции против движения «Исламское государство». Во Франции, где все решения принимаются исполнительной властью, считают, что Германия реагирует на все слишком медленно. То же самое относится и ко всем военным вмешательства: Бундесвер — это армия парламента, он решает все связанные с ней вопросы и должен утверждать все операции в мельчайших деталях. Такую систему можно рассматривать как реакцию на прошлое страны, которое еще надолго останется важной составляющей ее внешней политики. Это было прекрасно видно в 2006 году, когда Израиль обратился к Германии с просьбой принять участие в операциях на юге Ливана. Берлин отправил туда только флот, а не пехотные части, потому что хотел избежать конфликта с воюющими сторонами, будь то палестинцы или израильтяне.
Германия берет на себя ответственность и занимает позицию лидера по валютным и европейским вопросам, что вовсе не обязательно приносит ей благодарность со стороны всех европейских партнеров. В то же время Германия не пытается стать гегемоном в сфере внешней политики, а пытается играть свою роль без ненужных преувеличений и по средствам: она понимает, что слишком велика, чтобы отсиживаться в стороне, и слишком мала, чтобы стать лидером. Как и Франция, она видит, что сегодня позволить ей играть эту роль может только Европа.
— Что может сделать переживающий кризис ЕС (и Франция), чтобы преодолеть немецкие комплексы и укрепить политическое и экономическое единство континента?
Жером Вайян: Больших перемен от Германии ждать, пожалуй, не стоит: это реформистская страна, страна медленных преобразований. Тем не менее эти изменения все же идут по направлению к расширению ответственности. В первую очередь следовало бы лучше попытаться понять принципы работы Германии в сфере внешней политики и военного вмешательства, чтобы эффективнее интегрировать их во внешнюю политику Франции и ЕС. Нужно научиться предвосхищать медлительность Германии и прислушиваться к немецким политическим военным деятелям, у которых зачастую возникает ощущение, что европейские партнеры зовут их на помощь лишь для реализации уже решенной без их участия политики. Что касается Мали, Бундесвер оказал Франции логистическую поддержку, причем в кратчайшие сроки: было задействовано около 300 человек, которые, в отличие от французских сил, предварительно не были развернуты в Африке. События в Мали несколько изменили отношение к этим вопросам в Германии, поставив ее лицом к лицу с необходимостью действовать быстрее там, где ее обычная медлительность объясняется следованием демократическим процессам. На самом деле вопрос ставится гораздо шире: как скоро у ЕС появится общая внешняя и оборонная политика? Ни один из членов союза не готов пойти на необходимые для того финансовые жертвы (особенно в нынешний период кризисов и дефицитов бюджетов), а их большое число серьезно осложняет достижение любой договоренности. Как мне кажется, единственным выходом из этой ситуации может быть лишь создание европейской политики основными странами, которые формируют ядро всей Европы. Такая мысль была изложена в 2007 году в предложении Шойбле и Ламерса, но оно было категорически отвергнуто Францией и даже христианскими демократами, которые не захотели такого деления Европы. Однако все это касается лишь метода и ничего не говорит о конечной цели: хочет ли Европа стать державой? И если да, то для чего именно? Пока что ни у одной европейской страны нет хоть сколько-нибудь внятного ответа на этот вопрос.
Матье Мюшери: Педагогика здесь не работает. За последние шесть с лишним лет были использованы все средства, чтобы задобрить Германию, в том числе несвоевременные бюджетные ограничения 2010-2012 годов, скандальные решения («добровольный дефолт» по Греции, государственный переворот против Берлускони, банковская бомбардировка Кипра) и нарушения европейского договора, которые начались еще до кризиса (решения ЕЦБ по евро при том, что обменные курсы являются прерогативой Еврогруппы, отсутствие голосования в Совете ЕЦБ и т.д.). Было сделано все возможное против базарной педагогики Бундесбанка. Пол Кругман и Скотт Саммер, Мартин Вульф и Адам Позен, все серьезные специалисты посвятили сотни страниц критике экспансии жесткой экономии, сохранения курса доллара к евро в 1,55, неминуемой гиперинфляции с мутной денежной массой и т.д. Не работает ничего. Ни дипломатия, ни эмпирические исследования, ни зарекомендовавшие себя валютные теории. ЕЦБ придерживается все того же курса. Внешне с приходом Драги его поведение стало более гибким, чем при Трише, но по сути ничего так и не изменилось. Укрепляет позиции сейчас только партия «Альтернатива для Германии»: ее основали экономисты, которые выступают против политики ЕЦБ, потому что считают ее чересчур попустительской и инфляционистской...
На немцев не производят впечатления ни иностранные политики, ни англосаксонские экономисты. Большинство из них считают, что кризис в Греции связан не с валютными вопросами, а стоимостью труда. Возможно, они изменят мнение, когда по ним в полную силу ударит дефляция. А это может произойти уже весьма скоро с учетом замедления экономического роста Китая, проблем в России и других странах. Однако немцы упрямы, а железный треугольник Берлин-Франкфурт-Карлсруэ будет пытаться как можно дольше сохранить такую точку зрения (это одновременно вопрос власти и национальной гордости).
Поэтому остается только путь конфронтации. Пустующие кресла в ЕЦБ. Угроза самовольной девальвации. Одним словом, союз Франции и Италии, который бы потребовал отчета (и больше голосов) от ЕЦБ и обрушился на Бундесбанк с критикой в СМИ. Тогда немцы бы оказались в меньшинстве и встали перед выбором: стать гегемоном в валютной политике (отказаться от меркантилистской стратегии, согласиться на роль кредитора и импортера) или нет (с последующим крахом евро). Понимаю, это опасная стратегия, как, впрочем, и любая игра типа «ястребы и голуби». Но это в любом случае лучше, чем и дальше оставаться в двойне лицемерной валютной системе, ключевая страна которой (она становится для нее уже не якорем, а скорее камнем на шее) охотно принимает все преимущества валютного союза (невозможность девальвации в других государствах), но в то же время не хочет платить по счетам (хотя это не мешает ей читать нотации тонущим под грузом дорогого евро странам).
Однако сейчас это скорее Германия готовится к конфликту, то есть краху количественного смягчения и всплеску истерии после того, как евро опустится ниже определенного порога (1,19?). В то время как Вайдман заявляет о своем несогласии, а его коллеги требуют от государств гарантий по ценным бумагам, Франция и Италия полируют бюджетные шпаги. Их аргументы касаются налоговой и социальной политики и лишь в незначительной степени валютного курса. Разговоры о дефляции ведет Маттео Ренци, а не представители итальянского центробанка. В качестве последнего примера (он выглядит незначительным на фоне огромных масштабов стоящих проблем, но все равно весьма показателен) стоит вспомнить о словах Арно Монтебура, которыми тот обставил уход с министерского поста. Хотя у него в голове и крутились валютные аргументы, он все же заявил об «отказе от жесткой экономии» (хотя Франция ее вообще особенно не придерживалась, и в Европе эта тема больше не поднимается...) в уверенности, что народ недостаточно образован, чтобы разобраться в рассуждениях насчет обменного курса и валютной массы.
Матье Мюшери, экономист, специалист по рынкам.
Жером Вайян, признанный специалист по немецкой цивилизации, преподаватель Университета Лилль-3.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Канцлер Ангела Меркель считает жесткую экономию необходимой для уменьшения дефицита бюджета и оздоровления экономики государств Европейского Союза. Критики же называют ее позицию догматической и губительной для экономического роста. Как отражается позиция канцлера на ее европейских соседях в экономическом и общественном плане?
