Три подхода к социальной либерализации

В то время как Папа Франциск, судя по всему, молчаливо одобряет определенную либерализацию католической церкви, Архиепископ Кентерберийский отменил Конференцию в Ламбете (Lambeth Conference) из-за сильного противодействия африканского духовенства меняющемуся подходу англиканской церкви к геям среди священников и епископов, к однополым парам и толерантной позиции в отношении гомосексуализма в целом. Тем временем Русская православная церковь пытается «вернуть Европу к себе настоящей».

В воскресенье 19 октября Синод по вопросам семьи завершил двухнедельную встречу в Ватикане, на которую собрались епископы со всего мира. Если быть точным, то была завершена первая сессия Синода, которая по-настоящему завершится только через год, то есть после окончания второй сессии.

Этот Синод был созван Папой Франциском I и снабжен мандатом, позволяющим свободно обсуждать те вызовы, который встают перед Римско-католической церковью в результате современных изменений в институте семьи. Прогрессисты в католической церкви связывали большие надежды с целым рядом по большей части неформальных заявлений Папы, сделанных им относительно открытости и расположения к людям, живущим в отношениях, которые на протяжении долгого времени оценивались и продолжают оцениваться католическим моральным учением как «объективно беспорядочные». В первую очередь речь идет о разведенных католиках, повторно вступающих в брак, об однополых и гетеросексуальных парах, которые живут вместе, но не состоят в браке. Те же самые высказывания Папы вызвали большие опасения у католических консерваторов. По их мнению, любое ослабление в подобных вопросах может запустить процесс духовного разложения, которое (страшно даже подумать!) способно привести Церковь к моральному и доктринальному «хаосу» либерального протестантизма (слово «хаос» было, на самом деле, использовано одним консервативным прелатом для описания явных противоречий, возникших в ходе работы ассамблеи Синода).

Обе партии слишком надеялись или слишком опасались, по крайней мере в ходе закончившейся сессии. На этом заседании Синода не было достигнуто никакого консенсуса. Теперь в течение года дебаты будут продолжены. Консенсус определяется как принятие резолюции, поддержанной двумя третями присутствующих епископов. Однако даже такой результат голосования не будет обязательным для Папы — он является председателем не демократического парламента, а сообщества, которое признает его конечную и якобы непогрешимую власть в вопросах веры и морали.

Судя по всему, нет больших сомнений по поводу того, в каком направлении хотел бы пойти Франциск — речь идет о либерализации подхода и практики по некоторым ключевым вопросам, находящимся «ниже пояса». Он не может слишком далеко отойти от традиции, даже если бы он этого хотел, не подрывая тем самым свой собственный авторитет. Однако он уже изменил тон на этом, а также на других католических собраниях, а, как гласит французская поговорка, «именно тон делает музыку».

Статья Дэвида Гибсона (David Gibson), появившаяся 21 октября 2014 года в онлайновом бюллетене агентства Religious News Service, содержит добротное сжатое изложение того, что произошло, а также того — это не менее важно, — что не произошло на ассамблее Синода. Эта встреча была охарактеризована как «дикая и сумасшедшая», а еще как «пасторальное землетрясение». Папа с самого начала заявил, что он хочет проведения абсолютно свободной дискуссии, без каких либо ограничений. Он, несомненно, получил то, что хотел. Конфликтующие между собой взгляды консерваторов и прогрессистов высказывались в агрессивной форме. Гибсон считает, что, с одной стороны, «сторонники жесткой линии одержали победу», но с другой — «реформаторы, возможно, выиграют войну». Более отчетливо прогрессивный язык был изменен в (неокончательном) официальном сообщении, и сделано это было по настоянию консерваторов, несмотря на тот факт, что Франциск явно отдает предпочтение именно прогрессивной риторике (неудивительно, поскольку некоторые вещи были взяты из его собственных выступлений!)

На заседании Синода обозначились три основных спорных пункта. Первый пункт — это вопрос, следует ли допускать к святому причастию католиков, которые сначала развелись, а затем вновь вступили в брак. Сторонники подобного подхода считают, что Церковь не должна исключать таких людей, а с любовью сопровождать их в сложной фазе их жизни. Противники такого подхода говорят, что Церкви следует настаивать на нерасторжимом характере брака — «пока смерть не разлучит» — и воспринимают это как основополагающее моральное учение, которое, по их мнению, будет превращено в банальность, если люди, нарушившие его, будут приняты в алтарное братство. Этот вопрос вряд ли вызовет большие страсти за пределами католического сообщества.

Иначе обстоит дело с другими двумя спорными вопросами: отношение к гетеросексуальным парам, проживающим вместе вне брака, а также к гомосексуальным парам. Никто, насколько мне известно, не предлагает радикального пересмотра католической доктрины о браке как о постоянном союзе мужчины и женщины. В конечном итоге, определяемый именно таким образом брак является одним из семи таинств. Протестантская реформация отвергла идею брака как таинства и таким образом допустила проявление большей гибкости в этом вопросе. Однако сам Папа заметил, пусть даже мимоходом, что обе договоренности, даже если они находятся в «объективном беспорядке», могли бы иметь позитивные моральные последствия и могли бы стать шагами к более полному христианскому порядку.

Выиграть сражение и проиграть войну? Синод не смог достичь консенсуса в том виде, как это определено в уставе, но, тем не менее, значительное большинство участников ассамблеи проголосовали против уважения и одобрения по отношению к геям и лесбиянкам. Архиепископ Джозеф Куртц (Joseph Kurtz) из Луисвилла, штат Кентукки, являющийся главой Конференции католических епископов США, подчеркнуто использовал соответствующие выражения. Конечно, Церковь рано или поздно должна подвергнуться влиянию, которое оказывают изменения в сексуальных взглядах и практике в западном мире. Более важным, на мой взгляд, является понимание того, что Папа поддерживает некоторую степень либерализации — скорее, по пасторальным, чем доктринальным причинам. Папские энциклики традиционно называют по их первым нескольким словам (обычно, но не всегда, на латыни). В католических кругах Рима ходит анекдот об одной настроенной дружественно по отношению к геям энциклике, которая якобы скоро будет опубликована (на этот раз на итальянском языке для более широкого распространения). Она начинается так: «Carissimi tutti frutti» — «Возлюбленные гомики».

Гибсон приводит одно интересное наблюдение. Он цитирует Росса Дутэта (Ross Douthat), обозревателя газеты New York Times, который сказал, что католическая церковь «флиртует с англиканским движением». Под этим подразумевается надвигающийся раскол внутри всемирного англиканского сообщества по причине именно тех сексуальных вопросов, по которым разделились мнения участников ассамблеи Синода. «Эволюция» сексуальных нравов в Европе и в Северной Америке больше не доминирует в христианстве так, как это было раньше, — демографический центр христианской религии все больше перемещается в сторону глобального юга. Африка имеет решающее значение. Африканские христиане — католики, а также протестанты и англикане — являются значительно более консервативными в вопросах морали, чем их единоверцы на Севере. В вопросах сексуальности они склонны быть истеричными гомофобами. Джастин Уэлби (Justin Welby), Архиепископ Кентерберийский и номинальный глава англиканского глобального сообщества, совсем недавно отменил запланированное заседание Ламбетской конференции, в работе которой участвуют англиканские епископы со всего мира. Причина состоит в том, что многие африканцы отказались от приглашения в знак протеста против происходящих на Севере изменений по вопросам о геях среди духовенства и епископов, об однополых браках и в целом о терпимом отношении к гомосексуальности.

Но есть два существенных различия: африканцы составляют около 16% из 1,2 миллиарда католиков в мире; это значительно больше 50% из 80 миллионов англикан в мире. Кроме того, Архиепископ Кентерберийский не является Папой. Никто и никогда не может сказать о нем то, что говорят о Папе: «Рим высказался; вопрос закрыт». В своем заключительном послании к Синоду Франциск I настоятельно призвал епископов быть «открытыми по отношению к новым вещам» — остается только гадать, какие именно новые вещи он имел в виду.

Но не только африканские епископы отказываются маршировать на евро-американском гей-параде. Есть еще и Россия, особенно Русская православная церковь. У меня было несколько встреч с представителями этого почтенного института. Это все равно, что войти в совершенно иной мир. В моих неустанных попытках отыскать религиозные диковинные вещи для просвещения и развлечения читателей моего блога я знакомлюсь с самыми разными публикациями. В их число входит и «Интерфакс», англоязычная версия онлайнового российского новостного журнала. Там регулярно публикуются статьи о Русской православной церкви, которая все теснее связывает себя с правительством Путина. 21 октября 2014 года на сайте Интерфакса было опубликовано заявление архиепископа Всеволода Чаплина, возглавляющего Синодальный отдел Патриархата по взаимодействию церкви и общества. Это заявление было сделано в ответ на недавно произнесенную в Вашингтоне речь мультимиллионера и магната Михаила Ходорковского, который, проявив некоторую беззаботность, позволил себе заявить об оппозиции путинскому режиму. Он был осужден за мошенничество в результате судебного процесса, который внешние наблюдатели восприняли как политическую месть. Ходорковский провел десять лет в тюрьме (2003 — 2013), а затем неожиданно был помилован и отправлен в изгнание. В настоящее время он живет в Западной Европе и открыто критикует события в России.

Ходорковский сказал, что в последние десять лет Россия «была отброшена в далекое прошлое: политически, экономически и психологически». Он настаивает на том, что Россия вместо этого должна «вернуться к европейским ценностям, лежащим в основании евроатлантической цивилизации». В отличие от него, Чаплин призывает Россию продолжать двигаться по нынешнему пути, ведущему «к абсолютной свободе от западных моделей и от западного влияния в экономике, политике и законодательстве». В своем политическом заявлении Чаплин не упомянул о мнимом моральном разложении Запада, которое регулярно подвергаются осуждению со стороны Русской православной церкви. Антигейские законы, недавно принятые государственной думой, (еще и единогласно — по крайней мере, так утверждают) наглядно демонстрируют российскую моральную позицию, которую Путин призывает защищать. Идеология этого режима, активно поддерживаемая церковью, представляет собой в культурном отношении консервативный национализм, тесно связанный с Православной церковью.

В своем заявлении Чаплин делает несколько весьма любопытных наблюдений. Вместо «возвращения к европейским ценностям», к чему призывает Ходорковский, Россия, по его мнению, должна «вернуть Европу к себе настоящей, помочь восстать против гнета трансатлантических корпораций, американских войск и американского же политического диктата». Я вынужден процитировать полностью наиболее поразительный абзац:

«У нас великая и славная история, в которой, на мой взгляд, было три разрыва — ранние Петровские реформы, 1917 — 1938 годы и начало 1990-х. Все, что позитивно упоминает Михаил Борисович, — космос, ядерный щит, литература и искусство, высокий уровень образования и науки, — было создано при империи, при советском строе в лучшие его годы и в начале этого столетия».

Хронология разрывов в славной истории России выглядит немного удивительно. С Петром Первым все достаточно ясно — он виновен в том, что первым повернулся в сторону Европы. 1917-1938 годы — это, судя по всему, не лучший период в истории Советского Союза. Однако этот режим долгое время существовал и после 1938 года. Возможно, он имел в виду 1941 год, когда Германия напала на Россию, и советский режим включил Русскую церковь в процесс мобилизации всей страны во время Великой Отечественной войны. С началом 1990-х годов все опять ясно — это был распад Советского Союза и приватизация российской экономики, позволившая разбогатеть таким людям, как Ходорковский.

Я дважды встречался с Всеволодом Чаплиным. В обоих случаях он высказал запоминающиеся вещи. В начале 2000-х годов CUPA, наш исследовательский центр в Бостонском университете, в течение трех лет проводил изучение Русской православной церкви и демократии. Это исследование проводилось под руководством Кристофера Марша (Christopher Marsh), политолога и эксперта по России, который в то время был директором Института церковно-государственных отношений Бейлорского университета (Institute of Church-State Studies at Baylor University). Мы провели три конференции на эту тему — в Москве, в Вене и в Вашингтоне. В этот период Чаплин возглавлял отдел внешних церковных связей Патриархата. Мы взяли у него интервью и спросили его о законе 1997 года, который ограничил религиозную свободу в России, впервые после 1917 года поставил в привилегированное положение православие и потенциально был направлен против евангелических, преимущественно американских, миссионеров, которые с некоторым успехом занимались проповеднической деятельностью после крушения коммунизма. Мы задали несколько вопросов по поводу этого закона. Чаплин прокомментировал так:

«Посмотрите. Коммунисты уничтожили около 200 000 православных священников, монахов и монахинь. Теперь подавление закончилось. И сегодня приезжают богатые американские миссионеры и начинают заниматься уловлением христианских душ. Мы против этого, и мы хотим, чтобы наше правительство положило этому конец».

Третья конференция проходила в Вашингтоне — а именно в Центре Вудро Вильсона (Woodrow Wilson Center), названного так в честь человека, под руководством которого Америка вступила в Первую мировую войну для того, чтобы сделать мир более безопасным для демократии. Там в своем выступлении Чаплин сказал:

«Идеальная форма правления, на наш взгляд, — это судьи в Ветхом завете, которые непосредственно были руководимы Богом. Теперь это уже невозможно. Следом за ней располагается монархия с ее монолитным единством церкви и государства. Мы сделали вывод о том, что демократия предпочтительнее, чем анархия».

Многие присутствовавшие в зале просто ахнули от изумления.

На одном из этажей этого центра, там, где приглашенные профессора имеют свои кабинеты, установлена статуя президента Вильсона. Она настолько правдоподобно воссоздана, что однажды, когда я ее увидел, мне на мгновение показалось, что там стоит живой человек в старомодном костюме. Если душа этого президента вернулась бы на Землю и на короткое время переселилась бы в его изваяние для того, чтобы узнать о происходящем в центре его имени, то он, вероятно, тоже ахнул бы после слов Чаплина.