Будь то западные СМИ или общественное мнение, Владимир Путин неизменно представляется суровым и воинственным человеком с обостренным чувством национальной гордости. Однако анализ его потенциальных преемников среди российских политиков наводит на мысль о еще более непримиримой геополитической позиции в случае его отставки.

Atlantico: Владимир Путин досрочно уехал с саммита двадцатки в Брисбене из-за обрушившейся на него всесторонней критики. Хозяин встречи, австралийский премьер Тони Эбботт в частности заявил, что «Россия выглядела бы намного привлекательнее, если бы стремилась стать сверхдержавой мира, свободы и процветания, а не пыталась воссоздать потерянную славу царизма и Советского Союза». Но действительно ли Путин входит в число самых жестких и непримиримых сторонников восстановления Великой России?

Флоран Пармантье: Одна из главных задач, которые поставил перед собой Владимир Путин, заключается в объединении двух Россий: Святой Руси (отсюда его приверженность православию и традициям) и Советской России (она опирается на патриотические ценности и дисциплину). В стране существует несколько ностальгирующих по СССР течений и соперничающие лагеря, которые смогли сблизиться благодаря трудностям начала 1990-х годов. В этот момент приверженцы традиционных, общинных и патриотических ценностей всех мастей смогли объединить усилия против «западничества», которое, по их мнению, обрекало страну на ослабление геополитических позиций, экономический крах и общественный кризис. Еще задолго до Путина такие суждения пустили глубокие корни на почве несбывшихся обещаний лучшей жизни после 1991 года. Затем война в Косове (1999) и оранжевая революция (2004) стали тяжелым ударом для российских стратегов, которые ощутили, что их вытесняют на второй план. Война в Грузии 2008 года и нынешняя война в Донбассе демонстрируют державу, которая может отойти от мнения американцев (с европейцами считаются меньше).

Стоит вспомнить, что в 1999 году Владимир Путин казался модернизатором после смутного времени и стал союзником американцев после 2001 года: тогда он стал первым президентом, который позвонил Джорджу бушу-младшему. «Консервативный поворот» 2011 года последовал за президентским мандатом Медведева, стиль руководства которого был направлен на модернизацию. Такие перемены ограничили свободу для маневра националистических движений, которые смягчили критику в адрес действующего президента.

— Вице-премьер Дмитрий Рогозин высказывался в том числе за возвращение России Аляски, которая была продана США царской властью 147 лет тому назад. Другой вице-премьер Игорь Сечин в свою очередь считается одним главных консерваторов среди нынешнего российского руководства. Если что-то случится с Путиным, каким будет порядок преемствования? Кто возьмет в свои руки факел в перспективе новых выборов?

— Если Владимир Путин не хочет окончить свои дни парализованным инвалидом, ему не стоит ничего говорить о порядке преемников. Достаточно вспомнить, что о нем самом мало кто слышал, когда его привели во власть по инициативе олигарха Березовского, который считал, что сможет легко манипулировать им, но сам в итоге оказался в изгнании.

Единственное, что можно утверждать совершенно точно, это то, что потенциальный преемник вовсе не обязательно будет менее агрессивно вести себя во внешней политике. Более того, он даже может попытаться закрепить свой авторитет. Факт в том, что модернизаторская направленность Медведева не смогла сделать Россию менее коррумпированной (а была за словами настоящая политическая воля?), создать собственный аналог Кремниевой долины, несмотря на интеллектуальный потенциал России. Кроме того, не исключено, что в случае отсутствия лидера будет выбран некий «переходный» президент. Это, наверное, даже самый вероятный сценарий, потому что Рогозин, Сечин и Медведев не обладают достаточным весом, чтобы встать выше всех остальных в кризисной ситуации.

— То есть, часть общества считает Владимира Путина меньшим злом? Быть может, он сдерживает политический класс с его куда более воинственными настроениями?

— Такие специалисты Дмитрий Тренин, Алексей Малашенко и Мария Липман предлагают рассматривать российское общество как четыре развивающихся параллельно друг с другом подгруппы. Прежде всего, это Россия постиндустриальных городских центров (Москва и Санкт-Петербург), а также городов-миллионеров (в общей сложности 20% населения). Далее, это 25-30% населения, которые проживают промышленных центрах в условиях медленной модернизации. Затем, это деревни и небольшие города без реальных возможностей для модернизации, на которые приходится 40% населения. Последняя подгруппа включает в себя 5-10% населения, которые живут в традиционных регионах Южной Сибири и Северного Кавказа (некоторые социологи называют их «внутренней границей»). Вместо того, чтобы охватить все эти категории, российские власти предпочли разыграть карту общественного консерватизма, который ориентирован на почти 60% населения из средних и небольших городов и деревень.

С учетом такой картины становится лучше понятно принятие скандальных законов против сексуальных меньшинств и популярность патриотической риторики властей. Такую позицию лишь подкрепляет поведение официальных лиц, которые стали выходцами из спецслужб и склонны к эскалации. Так, находившийся проездом в Тирасполе Дмитрий Рогозин, которому запрещен въезд на Украину и в Румынию (две эти страны окружают Молдавию, где и находится Приднестровье), по возвращении в Россию сделал весьма провокационное заявление: «В следующий раз полечу на Ту-160». Такой жесткий юмор ценится в заявлениях некоторых политиков.

— С учетом всех этих окружающих Владимира Путина политических фигур, что можно сказать о риторике Запада с призывом к умеренности в планах и соблюдению прав человека? Подходит ли она к нынешним условиям? Или же наоборот становится аргументом в пользу отказа от западной модели, которую многие в России считают «упадочной»?

— Американцы находятся в куда менее стесненном положении, чем европейцы в силу того, что их объемы торговли с Россией на порядок меньше. Некоторые американские сенаторы рефлекторно разыгрывают антироссийскую карту, объединяя различные группы и источники поддержки в военно-промышленном комплексе. Американцы с куда большей готовностью читают нотации России, чем ряду других стран, которых они тайно поддерживают. Что касается европейцев, у них нет единого мнения насчет линии поведения, и они далеко не всегда в этом последовательны. Так, например, британцы неизменно выражают беспокойство по поводу продажи «Мистралей», но сами ничего не делают в финансовом плане. Хотя именно это могло бы стать самым серьезным рычагом воздействия на российскую элиту, которая, по словам бывшего шахматиста Гарри Каспарова, «хочет править как Сталин, а жить — как Абрамович». Хорошие санкции — это такие санкции, которые дорого обходятся партнерам, а не вам самим.

В таких условиях начатая в 2011 году волна общественно-патриотического консерватизма продолжает набирать обороты: США представляют переживающей упадок страной, а Европейский Союз — как готовое в любой момент развалиться образование. Что касается ценностей, защита традиционной модели получила отголоски даже на Майдане, где некоторые проевропейские активисты выступали против следования биополитической модели Западной Европы (однополые браки, права сексуальных меньшинств и т.д.). Вопреки всем ожиданиям санкции существенно отразились на европейской экономике. Сейчас же нужно в любом случае заняться поисками разумного решения, которое бы позволило всем сторонам найти выход из ситуации: отказ от дипломатического пути означает дальнейшее затягивание войны. Но война на Украине и так уже продлилась слишком долго и каждый день уносит все новые жизни. Поэтому, несмотря на все наши колебания и сомнения, рано или поздно нам придется вернуться за стол переговоров с президентом России.

Флоран Пармантье (Florent Parmentier), преподаватель парижского Института политических исследований.