Россия: торговые центры на местах расстрелов

Специальное ядро, применяемое для разрушения зданий, продолжает отмерять время в этом городе — это своего рода метроном, который раскачивается на каждом углу. Город меняется так быстро, что вы просто теряете чувство реальности и перестаете узнавать улицы. Вы смотрите на то место, куда вы неделю назад отправились для того, чтобы пообедать, и замечаете, что целый дом разрушен. В приступе самоуничтожения разрушаются целые кварталы города, в нем образуются и по непонятным причинам годами существуют пустыри, в нем небоскребы устремляются ввысь, когда еще нет ведущих к ним дорог, и они вынуждены простаивать пустыми в грязном снегу. Поиски стиля носят психопатический характер. Во время первых всплесков строительного бума имитировали все то, что люди постсоветского периода видели за границей, все то, что им больше всего нравилось: турецкие отели, немецкие замки, швейцарские шале. Когда Остоженка — район, расположенный прямо напротив Кремля — была разрушена, это место переименовали в «Московскую Белгравию»; здесь появились также «Мос-Анджелес» и «Московский Лазурный берег». Они вставлены в город столь же нелепо и неуклюже, как и внедренные политтехнологами искусственные партии западного стиля. В других местах вы можете заметить признаки неонового средневековья: за высокими черными воротами возвышаются похожие на постройки Диснейленда башни, прилепленные к замкам из розового бетона с рядами офисных помещений в форме рыцарских шлемов, что делает их похожими на появляющихся из-под земли воинов. Нередко сразу все эти стили присутствуют в одном здании. Новый офисный центр на противоположной от Кремля стороне реки начинается с римской крытой галереи, которая затем превращается в средневековую крепость с остроконечными шпилями и окнами с золотистыми и отражающими свет стеклами, а сверху все это увенчано башенками и сталинскими шпилями. Поначалу подобные вещи забавляют, но затем начинают раздражать. Это все равно, что говорить с человеком, страдающим диссоциативным расстройством личности: Кто вы? Что вы пытаетесь сказать? Небоскребы все больше напоминают башенки сталинской архитектуры, отмеченные влиянием готики мифического Готэм-сити. Триумф-палас, короткое время бывший самым высоким жилым зданием в Европе, является копией сталинских «семи сестер». Задолго до того как городские политологи стали кричать о том, что Кремль создает новую диктатуру, архитекторы уже шептали: «Посмотрите на эту новую архитектуру, она мечтает о Сталине. Будьте осторожны — империя зла вернулась».

Однако оригинальные сталинские небоскребы были сделаны из гранита, с огромными мозаичными полотнами и вестибюлями в стиле Валгаллы, ведущими к небольшим аскетическим квартирам. Новые небоскребы пытаются доминировать, однако воспринимаются как манерные и вычурные; девелоперы крадут так много денег во время строительства, что даже самые виайпишные, самые роскошные и самые элитные небоскребы очень быстро трескаются и оседают. Уникальное московское сочетание отсутствия вкуса и присутствия угрозы. Однажды я увидел плакат с рекламой нового жилого квартала, который прекрасно передавал этот тон. Он был сделан в духе нацистских плакатов, и на нем были изображены два молодых человека германской внешности на фоне великолепной альпийской горы, а размещенный на нем лозунг гласил: «Жизнь становится лучше». Было бы ошибкой воспринимать этот плакат как юмористический, но он и не совсем серьезный. В чем-то он и то, и другое. Он говорит нам: вот то общество, в котором мы живем (диктатура), но мы просто играем с ним (мы можем делать его объектом наших шуток) и играем мы серьезно (мы делаем деньги в процессе этой игры и никому не позволим изменить существующие правила).

Я слышу рев экскаватора и ощущаю вибрацию еще до того, как я поворачиваю в Гнездниковский переулок, а воздух уже до предела насыщен облаками пыли, образовавшейся при разрушении красного кирпича. Двухэтажный особняк XIX века складывается на удивление легко. Неуклюжий ковш экскаватора как-то неловко разрушает стену, словно играющий ребенок, открывая при этом на какое-то время внутреннее помещение старой квартиры — обои 1970-х годов, фотографии, радиоприемник, но затем прикрепленное к экскаватору ядро продолжает раскачиваться, и она исчезает навсегда. Гнезднековский переулок расположен совсем рядом с Пушкинской площадью, которую в туристических справочниках называют «историческим центром Москвы». Он должен быть неприкосновенным. Однако содрогания от работы перфораторов и тяжелого ядра для разрушения зданий становятся все более сильными с каждым метром по мере приближения к Кремлю. Цена на собственность определяется близостью к Красной площади: задача состоит в том, чтобы построить офис или квартиру как можно ближе к центру, тогда как сам рынок организован все еще сохраняющей феодальный характер социальной структурой, определяемой потребностью быть на расстоянии вытянутой руки от царя, генерального секретаря Коммунистической партии, президента Российской Федерации. Существующие в стране организации — нефтяные компании, банки, министерства и суды — все они, как придворные, хотят располагаться вокруг Кремля. Это означает, что город обречен на разрушение, он не может развиваться вширь, и поэтому каждое новое поколение топчется на голове у предыдущего. В этом веке в центре Москвы было снесено около тысячи зданий, и были утрачены те постройки, которые официально находились под «охраной» как памятники истории. А те здания, которые призваны их заменить, часто стоят темными и пустыми; собственность на недвижимость — это наиболее эффективный способ отмывания денег, и она приносит доход членам правительства Москвы, которые распределяют контракты своим собственным девелоперским компаниям, а также агентам по недвижимости, продающим эти здания безымянным и безликим представителями из списка Forbes, которым нужно как-то стабилизировать свои активы.

На углу Покровки три полные женщины, похожие на учительниц или на врачей, патрулируют жилой дом в стиле art nouveau в сопровождении своих лабрадоров. Они подозрительно на нас косятся, когда мы к ним приближаемся, но затем расслабляются и приветствуют Александра Можаева. Можаев является представителем профессии, которая в других условиях может показаться довольно маргинальной — он архитектор и городской историк, но здесь у него образовались последователи, немного напоминающие представителей какого-то культа, которые считают его хранителем духа старой Москвы. Можаев и его друзья начали защищать здания от разрушительного воздействия экскаваторов с их тяжелыми ядрами. Они устраивают пикеты перед находящимися под угрозой сноса деревянными постройками и пытаются создать достаточно шума в обществе для того, чтобы девелоперы отступили.

Небольшие группы активистов, как и эта команда из трех женщин, стали обычным явлением для Москвы, и они защищают свои дома не от взломщиков и грабителей, а от девелоперов, которые направляют поджигателей для того, чтобы спалить здания. Затем поджог используется как оправдание для того, чтобы выселить владельцев квартир — на том основании, что их дом теперь не отвечает требованиям противопожарной безопасности. Мотивация весьма значительная: за 10 лет после 2000 года цены на недвижимость выросли на 400%. И поэтому подобного рода пожары стали привычными для Москвы. Москвичи начали сами патрулировать свои здания ночью: в состав этих бригад входят доктора, учителя, бабушки и домохозяйки — все они внимательно наблюдают за каждым прохожим, как будто все проходящие мимо люди являются потенциальными поджигателями. Вызывать полицию для них не имеет смысла; самые крупные девелоперы являются друзьями и родственниками мэра и членов городского правительства. А самой значительной фигурой среди них является жена мэра. Представители почти мифического российского среднего класса неожиданно осознали, что они не имеют никаких прав в отношении своей собственности, и их могут выкинуть из их домов и, как рабов, переселить по капризу феодала.

Мы идем следом за Можаевым, который забирается на то, что осталось от разрушенного деревянного особняка, недавно уничтоженного в результате загадочного пожара. Внутри здания снег падает в комнаты через сгоревшую крышу, и остатки старого камина теперь покрыты сосульками. Через образовавшиеся дыры в досках у нас под ногами мы видим бродяг, спящих в подвале. Можаев находит старые блокноты, принадлежавшие тем людям, который здесь жили. Он начинает рассказывать историю этого особняка, он говорит о его жильцах, а также о том, кто из них чем занимался. Все внимательно его слушают. В этих историях есть нечто галлюциногенное: кажется, что крыша дома вновь появляется, и вы чувствуете, как в камине разгорается огонь, вы слышите звук шагов представителей потерянной аристократии и пересуды слуг, а затем вы видите, как этот дом отбирают коммунисты в 1917 году, вы слышите выстрелы, когда убивают первоначальных владельцев этой постройки, и наблюдаете за тем, как этот небольшой дворец превращается в коммунальные квартиры — всех его жителей арестуют во время сталинского террора, а во время войны здесь возникает небольшая больница.

«Старые стены и двери знают что-то такое, что мы не можем понять, — написал Можаев в одной из своих статей. — «Они знают истинную природу времени. Драма человеческой жизни запечатлена в этих зданиях. Мы уйдем, и только эти места останутся».

У России есть проблемы с памятью. Почти каждый дом, мимо которого мы проходим, был местом расстрелов, предательства, массовый убийств. Самые тихие дворы раскрывают самые ужасные тайны. На углу Потаповского переулка находится жилой дом, где члены каждой семьи были арестованы во время сталинского террора. В подвале здания, где сейчас расположен новый магазин, раньше находился зал суда, где ни в чем не повинные люди приговаривались к заключению в трудовых лагерях, и эти суды работали так быстро, что они успевали за минуту вынести приговор по двум делам. Как только российская культура XXI века пытается обрести фундамент, на который она — здоровая и счастливая — смогла бы опереться, она обнаруживает, что он проваливается вниз и погребает ее под слоем земли и крови.  

Как можно построить историю, опираясь на бесконечное самоуничтожение и предательство? Вы будете отрицать историю? Забудете ее? Но тогда вы останетесь сиротой. Поэтому история переписывается для того, чтобы она устраивала настоящее. В то время как президент ищет способ для оправдания своего собственного авторитаризма, Сталина начинают восхвалять как великого лидера, обеспечившего Советскому Союзу победу в войне. Предпринятая на телевидении первая попытка исследования истории оказалась неудачной — хорошо сделанный фильм о сталинском терроре 1930-х годов был удален из программы и заменен на праздничные передачи, посвященные Второй мировой войне (Но если сталинская победа отмечается публично и громко, упоминание его имени беззвучно воскрешает старые страхи: Сталин вернулся! Будьте очень осторожны!).

Архитектура отражает происходящую агонию. Город корчится, наблюдая за тем, как Россия XXI века что-то ищет, убегает, возвращается, отрицает и вновь придумывает себя.

«Москва — единственный город, где сносятся старые постройки, — говорит Можаев, — а затем они восстанавливаются вновь как копии самих себя с прямыми линиями, оргстеклом и стеклопакетами».

Этот отрывок взят из новой книги Петра Померанцева «Правды нет, и все возможно» (Nothing is true and Everything is Possible).