Когда в 2014 году на общеевропейском конкурсе песни «Евровидение» победил австрийский певец и трансвестит под псевдонимом Кончита Вурст, западные средства массовой информации приветствовали его победу как свидетельство наступления новой эпохи толерантности в Европе. Это был лучший символ успеха либеральной демократии на старом континенте. Особенно Брюссель пребывал в восторге, и Европейский парламент незамедлительно пригласил Кончиту Вурст выступить в своем здании с концертом.
«Евровидение» — старый проект, который пытается проповедовать европейское единство с помощью развлечения, однако вместо этого он часто свидетельствует о все еще существующих различиях и региональных конфликтах. Зрители голосуют своими звонками по телефону и таким образом определяют, кто из исполнителей получит баллы от их страны. Старые разделительные линии часто возникают вновь, и это происходит в тот момент, когда греки не голосуют за турецких участников, армяне не голосуют за азербайджанцев, русские не голосуют за украинцев и т.д.
Увлеченные своей прогрессивной гордостью, многие, возможно, не заметили того факта, что из всех стран, отдавших Кончите Вурст из Австрии свои голоса, только одна была славянской — Словения. Кстати, Словения когда-то входила в состав Австрийской империи, и сегодня Любляна и Вена поддерживают тесные отношения, что, вероятно, и объясняет соседскую поддержку. И, наоборот, остальные шесть славянских государств, судя по всему, были не очень впечатлены Австрией и ее культурными инновациями. В действительности ни одно государство из бывших членов Варшавского договора не отдало свои голоса Кончите Вурст. Не сделала этого и мусульманская Албания, а также строго следующая католическим традициям Мальта.
Один из результатов последовательного расширения Евросоюза на восток, о котором предпочитают не распространяться, как раз и состоит в разнородности культурных ценностей новых членов Евросоюза. Многие из них, на самом деле, выбирают в Европарламент тех людей, которые затем пополняют ряды партий евроскептиков. Устроители гей-парадов сталкиваются с большим количеством сложностей в новых членах Евросоюза, а в 2013 году Хорватия — наиболее либеральное общество западной части Балкан и страна, совсем недавно ставшая членом Евросоюза — проголосовала за запрещение однополых браков. То же самое можно сказать о таких кандидатах на вступление как Сербия и Турция. Правящая в Турции Партия справедливости и развития отменила завоевания Ататюрка в области секуляризации, тогда как Сербия является еще более консервативной страной, чем Хорватия.
Евросоюз говорит о своей «притягательной силе» в этом регионе, и его притягательность якобы вдохновляется общими и универсальными ценностями. Кто-то, возможно, вспомнит флаги Евросоюза в кабинете Михаила Саакашвили и его телевизионные выступления на их фоне в ходе войны в 2008 году, когда он просил Запад о помощи, а совсем недавно эти же знамена развевались во время революции «Евромайдана» на Украине. И Грузия, и Украина хотят вступить в Евросоюз и в НАТО, но даже нынешние восточные члены бледнеют по сравнению с Тбилиси и Киевом, когда речь заходит о гомофобии и нетерпимости. На самом деле, многие активисты в Грузии и на Украине, проповедующие европейский путь, сами являются не столь уж либерально настроенными людьми — даже если не принимать во внимание ультра-националистов.
Так почему же они так упорно видят свое будущее в Европе? Что заставляет такую нацию как Сербия столь усиленно добиваться расположения тех институтов и стран, которые всего несколько лет назад были ее мучителями и врагами, и даже отказываться при этом от исторических претензий на Косово, подкрепленных непреодолимой кипой международно-правовых актов? Западные опросы по этому поводу наглядно демонстрируют, что люди в Центральной и восточной Европе постоянно выбирают брюссельский и вашингтонский путь и отказываются от московского консервативного по своему характеру послания.
Западный нарратив демонстрирует уверенность в том, что более молодое поколение, которое организует гей-парады, рискует своей жизнью, вскрывая коррупцию, используется в качестве пушечного мяса всякого рода сомнительными личностями и жестокими парламентскими силами авторитарных режимов в этом регионе, сможет коренным образом изменить отсталую ментальность народных масс этого региона.
Однако существует также большое количество представителей нового поколения, увлеченных менее либеральными идеями. В России, например, Кремль культивирует инициативы молодых националистов, и появление неонацистов, а также других радикалов по всему этому региону, конечно же, нельзя считать феноменом, ведущую роль в котором играют более взрослые люди.
Наиболее важное различие между радикалами и либералами состоит в том, что либералы располагают политической и финансовой поддержкой Запада, тогда как радикалы ничего подобного не имеют. Либералы могут обещать инвестиции, а также доступ к более крупному экспортному рынку, тогда как радикалы — особенно сторонники автаркии — лишены такой возможности.
С помощью представителей академического мира, а также НКО и промышленной делокализации западное влияние на эти общества осуществляется в одной из важных форм мягкой силы. Проводимое начиная с 1989 года американцами и европейцами финансирование программ обменов, различного рода общественной активности, а также просто прямые иностранные инвестиции искусственно раздули критическую массу либералов в этих обществах. На самом деле, бросается в глаза диспропорциональное количество молодых людей в соответствующих столицах, которые профессионально прямо или косвенно зависят от какой-либо формы западной помощи в целях развития, и это вдвойне верно в отношении таких находящихся под международным протекторатом территорий как Косово или Босния-Герцеговина.
Когда крайне индивидуалистично настроенные западные либералы наблюдали за вельветовыми революциями по ту сторону железного занавеса, они видели самих себя. Если французы избавились от абсолютистских монархов, британцы от авторитарных республиканцев, а скандинавы от нацистской оккупации, то в таком случае становится ясно, что свержение деспотических коммунистических режимов является одним из путей, ведущих к либеральному обществу. Подобное восприятие оказывалось верными даже в том случае, когда одни движения явно вдохновлялись религиозными традициями, другие были вызваны экономическими невзгодами, и все они находились под влиянием национализма.
Одна из форм нехитрой критики, исходящей в настоящее время из Москвы, состоит в том, что некоторые активисты, выступающие в поддержку нового режима в Киеве, являются нацистами и ультра-националистами. Помимо того, что подобное утверждение является верным, и оно еще и проливает свет на природу альянса между жителями Восточной Европы и Запада: для первых, подобный альянс является сугубо прагматичным, и он направлен на получение западной помощи для общего антироссийского дела.
Представитель академического мира Стасис Каливас (Stathis Kalyvas) описывает крайнюю ограниченность интересов отличных от Запада обществ, а также чисто тактическую роль, которую играют идеологии при получении помощи извне, используемой для захвата власти в стране. По его словам, «локальный раскол обычно артикулируется с помощью языка основного раскола войны, и часто это делается целенаправленно».
Именно так и происходит на границе между Европой и Азией, и это объясняет, почему возвышенная политика в конечном итоге всегда начинает поддерживать более слабую сторону и защищать ее от враждебных действий. К тому же этот феномен не является чем-то новым.
К тому времени, когда революции 1848 года достигли дальних восточных пределов Европы, тоталитарные идеологии уже завладели Западной Европой. Таким образом, многие местные этнические ирредентистские лидеры, встававшие на сторону вторгшихся нацистский армий, делали это лишь номинально. От берегов Черного моря до берегов Балтийского моря социальный консенсус в отношении освобождения заставлял местное население приветствовать солдат вермахта как освободителей, а также пытаться пролить «современный» национал-социалистический свет на свои более примитивные желания, связанные с этнической эмансипацией и русофобским сопротивлением. Поэтому восточноевропейская «весна народов» получила плохую репутацию.
То же самое можно сказать об осуществляемых сегодня «многонациональных миссиях» и об «ответах международного сообщества» — все они заключены в рамки парадоксальных стратегических интересов и часто почти полностью служат лишь символическим целям.
Эстонские войска направляются в Центральноафриканскую Республику не потому, что обладают какими-то уникальными достоинствами или компетенциями или чем-то большим, чем украинские или грузинские солдаты в Ираке. И трудно понять, как солдаты, подготовленные к действиям в суровых условиях славянского региона, могут каким-то особым образом быть полезными в пустыне в тропических условиях Африки или Ближнего Востока.
Их истинная повестка, скорее, состоит в том, чтобы еще дальше завлечь Запад в риторическую ловушку: если «солидарность» и «мировой порядок» требуют международного вклада, то в какой-то момент такой же вклад потребуется и для защиты «Новой Европы» от России и подобных ей стран.
В этом и состоит истинная природа консенсуса в отношении Кончиты Вурст. Он представляет собой своего рода обмен между разнородными культурами, в результате которого возникает поверхностный политический компромисс. В коммунистическую эпоху у жителей социалистического блока в ходу была такая шутка: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Возможно, сегодня она должна звучать так: «Они делают вид, что защищают нас, а мы делаем вид, что восхищаемся ими».
Мигель Нуньес Сильва имеет степень магистра Европейского колледжа (College of Europe) и является аналитиком консалтинговой компании Wikistrat. Ранее он работал в Международном уголовном суде, а также в Европейской службе внешнеполитической деятельности. Его статьи публикуются в таких изданиях как The National Interest и Small Wars Journal.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Истинная природа европейского консенсуса в отношении Кончиты Вурст — это своего рода обмен между разнородными культурами, в результате чего возникает поверхностный политический компромисс. Перефразируя популярную советскую шутку, можно сказать: «Они делают вид, что защищают нас, а мы делаем вид, что восхищаемся ими».
