Этот материал не рекомендуется лицам моложе 18 лет.
Я помню это лето. Погода была сухой. Я слушала только Ceremony (песня британской группы Joy Division — прим. пер.). Мне было 19 лет. Я окончила второй курс в Университете Западного Онтарио. В следующем году я должна была учиться в другом месте, а пока пошла на работу, которую предлагали студентам. Работа заключалась в том, чтобы, надев удобные ботинки (но никаких шлепанцев) и прихватив пачку желтых бланков и ручку, разъезжать в фургоне и продавать газ по твердой цене всем, кого удавалось убедить, что они переплачивают за газ по нетвердой цене.
Уныло тянулись одинаковые дни. Иногда мне что-то платили, иногда не платили ничего. Работать за комиссионные было противно, и девушки одна за другой увольнялись. Я осталась с парнями.
Один из них мне особенно нравился. Я буду называть его Джоном. Он выглядел как мальчик, с которым могла бы встречаться хоккеистка Элиша Катберт (Elisha Cuthbert). Или как брат Элиши Катберт. У него были пухлые темные губы — я такие всегда любила. Однажды у него дома после работы я смешала водку и фиолетовый Kool-Aid — только порошок, без воды — в огромном винном бокале. Выпив эту смесь, я подумала, что раз в жизни нужно попробовать все — например, вдрызг накуриться в компании шести парней. Проснулась я в кровати соседа Джона по комнате, а так как сосед этот уехал на каникулы, все было в порядке. Футболка Джона, которую он напялил на меня поверх платья, была вся в фиолетовых пятнах и в разводах от травы.
Занятия начались без меня. Сосед Джона вернулся. Какие-то его приятели устраивали вечеринку, и он попросил Джона пригласить девушку, с которой тот познакомился летом. Выходит, Джон этими своими губами говорил обо мне с кем-то, кого я никогда не видела.
Своему парню я сказала, что иду к друзьям, друзьям я сказала, что иду к своему парню. Джону я сказала: «Мне, пожалуйста, виски — я с тех пор даже запах водки не выношу». Я помню, как он сказал мне, что водка не пахнет. Я помню, как он смешал мне виски с лимонадом, чтобы отбить горечь. Было сладко. Не могу вспомнить, что было после этого.
Это был старый дом в викторианском стиле с деревянными полами. Лишь на верхнем этаже, под низким скошенным потолком лежали толстые серые ковры. Стены тоже были серыми. Пыльная комната была завалена видеокассетами. Похоже, она давно не видела ни солнечного света, ни уборки. Мне было душно. Возможно, решила я позднее, сказался подъем по крутой лестнице. Как бы то ни было, я открыла глаза, когда открылась дверь. Я, еле дыша, лежала вниз лицом на ковре. Сзади меня кто-то трахал. Джон, подумала я. Его член двигался в неподвижном теле — в моем теле. Спустя вечность, я смогла повернуть голову и увидела в дверях двух или трех парней. Один из них держал телефон — что-то вроде старой «Нокии». Джон между тем не останавливался. Я даже не испугалась — мне просто не хотелось, чтобы меня видели такой.
Что я могла сделать? Я попросила это прекратить. Ребята ушли — и из комнаты, и с вечеринки. Возможно, мне стоило позвонить друзьям. Или соседям по комнате. Впрочем, я до сих пор считаю, что лучше всего подошла бы полиция. Родителям я позвонить не могла, но могла вызвать брата, чтобы он меня увез. Вместо этого я выпила воды, умылась, вышла из ванной и сказала: «Пойдем». Куда? К тебе. Хорошо, сказал Джон. Мы отправились к нему домой, и я уснула, прижавшись спиной к его груди.
Я не плакала, ни когда вернулась домой, ни когда ничего не сказала своему парню, ни на следующей неделе, когда я раздумывала, чего бы я, собственно, хотела. Что я ответила бы, если бы меня об этом спросили? Возможно, мне было бы хуже, если бы я считала себя обманщицей, а не обманутой — а именно обманутой я, в целом, себя чувствовала. Я не плакала девять лет — и ни разу за все это время не сказала, что меня изнасиловали.
Учтите, что я и сейчас этого не говорю. Что как у тел, так и у душ, бывают разные болевые пороги. Что Джон был тупой, как пробка, и я ему отчасти даже посочувствовала, потому что у него не хватило мозгов спросить. Что он еще спал, когда я утром ушла. Что он ни в коем случае не считал себя насильником, а значит, мне ни в коем случае нельзя считать себя жертвой. Я шучу? Нет, что вы, я очень надеюсь, что вы учли все эти оговорки — ведь такие истории мы слышим не каждый день. Вот теперь, действительно, шучу.
***
В ноябре я ездила в Филадельфию, чтобы взять интервью у профессора Камиллы Пальи (Camille Paglia), безжалостного критика и большой любительницы обыгрывать противоречивые идеи — такие, например, как «публичный интеллектуал». Мы два часа беседовали с ней в ее кабинете. Мне не интересны те белые гетеросексуальные мужчины, которые оправдывают свой антифеминизм ссылками на Палью, но самой Пальей я восхищаюсь — и тем больше, чем сильнее с ней расхожусь. Приведу отрывок из нашего разговора, касающийся ее хорошо известных — и весьма спорных — взглядов на феномен изнасилования на свидании.
Я: Вы никогда не думали о том, чтобы пересмотреть свою позицию?
Палья: Нет! Мы с вами из разных поколений. Я принадлежу к поколению 1950-х годов, поколению обязательной девственности. Затем мы поступали в университет, а там действовали «родительские полномочия». Девушки должны были быть у себя в спальнях в одиннадцать, а на парней это правило не распространялось. Почему? «Вас же могут изнасиловать, мы действуем в рамках родительских полномочий». Мое поколение сказало: «Нет! Пусть лучше будет риск изнасилования! Дайте нам свободу — это важнее любого риска.
— Но вы занимались сексом с мужчинами?
— Да, я ходила на свидания. О том и речь. Я говорю об изнасилованиях на свиданиях. Не о том, что кто-то схватил кого-то на улице. Я говорю о ситуации, в которой женщина взаимодействует с другим человеком, и в какой-то момент прекращает принимать решения.
— По-моему, для многих женщин такое предательство еще хуже.
— Нет, но это не важно. Я говорю о том, что современная свободная женщина должна полностью отвечать за свое участие в любом социальном взаимодействии.
— Я не считаю, что женщине следует предусматривать все ситуации, в которых мужчина может — как бы это сказать — поддаться своей животной природе. Он сам должен себя контролировать.
— Конечно, у мужчины должны быть честь и порядочность. Однако трезвый взгляд предполагает, что не каждый мужчина, которого вы встретите, будет честным и порядочным человеком. Женщине все равно приходится самой делать выбор — и иногда он бывает опасным для жизни. Вас могут не только изнасиловать, но и убить. И давайте без двойных стандартов, чтобы женщины не говорили, что они хотят иметь возможность, ничем не рискуя, отправиться в гости к случайному знакомцу. Я о том, что нам не следует ставить себя в положение, в котором нас смогут сломать и изнасиловать. Это распространяется также на кражи кошельков и на открытые по ночам окна.
— Не думаю, что многие женщины поставят изнасилование в один ряд с кражей кошелька или угоном машины. Изнасилование — посягательство на тело и душу, и вы не можете это отрицать.
— Абсолютно верно. И я не хочу, чтобы женщины были глупыми. Не хочу, чтобы женская сексуальность фетишизировалась. Я не хочу, чтобы женщины считали, что в нашей сексуальности есть что-то особое. Я не хочу, чтобы женщины из среднего класса требовали распространить на весь мир безопасность своих буржуазных гостиных. Я называю это «здравомыслящим феминизмом». Я за здравомыслие и за то, чтобы женщины не впутывались в то, из чего не смогут выпутаться, понятно?
— У вас есть сестры?
— У меня есть младшая сестра. Слушайте, я просто не хочу, чтобы женщины были глупыми и наивными. Мне это надоело. Ни одна женщина не должна в первый же вечер вести домой мужчину, с которым познакомилась в баре. Женщинам нравится играть в эту игру — это очень пикантно, — но это риск. Я говорю: женщины, пора взрослеть и становиться равными мужчинам. Все просто — я играла и проиграла.
***
Шестью месяцами раньше я провела почти неделю в Сан-Франциско. Первые несколько дней я сидела одна в квартире у подруги, пока та была на работе. Как-то я решила встретиться с мужчиной, которого я знала по ежедневной рассылке — я от нее отписалась, но полагаю, он ее продолжает — с литературного сайта, которым он руководит.
Мы с ним встретились дважды, и он пригласил меня «в офис» на игру в покер. Я сказала, что в покер не играю. Он сказал, что это не обязательно. Так как на этом сайте публиковались множество замечательных женщин и геев, я не ожидала, что окажусь в комнате, полной мужиков. Все они были старше меня, и большинство из них носило фланелевые рубашки. Это напоминало дурной сон. Через 20 минут я ушла.
На следующий день он очень достойно и честно перечислил в рассылке по именам всех своих друзей. Я фигурировала в тексте, как «одна девушка». Вот так вот: «Ненадолго зашла одна девушка. У нее были новая татушка и стильная одежда. Ей просто хотелось посмотреть. Я попросил ее посчитать фишки, а многие из ребят от ее присутствия так распалились, что, когда она ушла, все переругались. Что же такого в красивых девушках?»
Если вы хотите, чтобы мужчины считали вас красивой (а я этого хочу), на этом они часто и останавливаются. Единственная девушка в комнате — всегда «эта девушка». Таковы правила. Впрочем, той ночью было одно исключение: «Айзек заявил: “Она же женщина”, и отказался продолжать эту тему».
Этого человека, действительно, зовут Айзеком, и он, действительно, достойный человек. Что касается остальных, то в 26 лет я думала о них то же самое, что в 19 лет решила думать о Джоне. Если бы у кого-то из них хватило совести спросить, чего я хотела, я бы сказала: «Ну что вы, мне очень нравилось смотреть, как вы двигаете фишки по столу и слушать ваши непрошенные предположения о моей жизни». В тот раз я слишком задержалась с ними. Однако с тех пор я только однажды оказывалась единственной девушкой в компании более чем двух мужиков — и это было почти так же противно. Я приняла решение больше не растрачивать свою жизнь попусту — и считать такие вещи не риском, а пустой тратой времени.
***
Я не считаю, что женщинам нужно повзрослеть, чтобы стать равными мужчинам. Я убеждена, что мы рождаемся равными. При этом я поддерживаю призыв Пальи «повзрослеть» — но в другом смысле. По-моему, цель заключается в том, чтобы перестать нуждаться в мужчинах (имя собирательное) для самоутверждения, защиты и спокойствия. Для секса? Но я всегда любила конкретных мужчин — одного, иногда двух одновременно, — и просто не могу представить себе, как это — не нуждаться в мужчине, чтобы трахаться.
Я долго — с тех пор, как рассталась с девственностью, и до моего первого одинокого лета в 21 год — училась спать с человеком, не зацикливаясь на нем (и до сих пор не могу назвать это своей сильной стороной). Мне легко было перестать верить, что «секс должен быть только между мужем и женой», как меня учили родители. Значительно сложнее было больше не считать, что «секс должен быть только между людьми, которые очень любят друг друга», как учили моих друзей. Даже мои знакомые, никогда не ходившие в церковь, спали с парнями, которые им даже не нравились, а потом чувствовали себя обманутыми, когда те потом не отвечали на СМС.
Когда я той ночью ушла с Джоном, я сделала это потому, что мне хотелось, чтобы он доказал: его преступление было преступлением страсти, а не простым насилием. Или потому, что я чувствовала себя вправе получить поддержку от его тела, после того, как он воспользовался моим. Меня можно было назвать глупой и наивной не потому, что я слишком много и слишком быстро выпила или доверила другу смешать мне напиток, и не потому, что я ожидала, что он проверит в сознании ли я, прежде чем меня раздевать. Нет, я была глупой и наивной потому, что ожидала от безответственного белого мальчика, не понимавшего, что он натворил, что он сумет все исправить.
Дейзи Коулман (Daisy Coleman) было 14 лет, она жила в Мэривилле, штат Миссури, и училась в школе. Согласно ее рассказу, опубликованному в октябре xoJane, 17-летний Мэтью Барнетт (Matthew Barnett) пригласил ее к себе, напоил до беспамятства, изнасиловал, отвез домой и оставил у двери без сознания на январском морозе. «Через пять часов все подозреваемые были задержаны. У нас есть аудио- и видеозаписи их признаний», — заявил Kansas City Star шериф Мэривилля Даррен Уайт (Darren White). Два месяца спустя обвинения испарились, а вскоре после этого сгорел дом Коулманов, опустевший и выставленный на продажу. В национальные новости история Дейзи попала лишь через год с лишним.
Когда моя младшая сестра начала пить спиртное и пошла в университет, я стала холодеть при ее «срочных» звонках — а их бывает немало, ведь мы с ней обе очень нервные. Каждый раз я думаю сначала об изнасиловании, потом о беременности. И о том, что, если она не решится это произнести, мне придется говорить за нее самой. Впрочем, если меня или сестру изнасилуют, мы сможем об этом рассказать — и нам, вероятно, поверят. И мне, и моей сестре, и Дейзи повезло. Мы косвенным образом получаем выгоду от несправедливого отношения к тем, у кого не такая белая кожа, к тем, кто не принадлежит к среднему классу, наконец, к тем, кого не принято считать красивыми или умными. (Кстати, хотя это статистически возможно, я никогда не боялась, что меня на улице изнасилует встречный чернокожий. Ведь в случае чего, из нас двоих полиция поверит именно мне, именно меня покажут по телевизору, и именно моя история будет соответствовать ожиданиям большинства. Реальная угроза исходит от хорошо одетых белых, которые могут подойти на любую дистанцию, и никто даже не оглянется.)
Однако этого мало. Дейзи — улыбчивая невинная девушка из группы поддержки — принадлежит к тому типу жертв, который национальные новости не просто терпят, но любят, однако это не спасает таких девушек от изнасилования, не мешает в дальнейшем их травить и не заставляет насильников чувствовать себя виноватыми. Эта цепь событий слишком ужасна, чтобы я могла ее полностью понять, однако в ней есть что-то знакомое — как и в Стьюбенвилльском деле и в истории Ретаи Парсонс (Rehtaeh Parsons) (назовем лишь три самых известных в этом году сюжета такого рода). В каждом из этих случаев были изнасилование и ребята, снимавшие его на сотовые телефоны — а значит, были доказательства. В каждом из этих случаев виноваты были несколько парней, а оскорбительными словами называли в итоге девушку.
В двух из трех случаев, девушка долго оставалась в одиночестве в маленьком городке, пока национальная аудитория не обращала на нее свое внимания и не начинала требовать отмщения. Третья жертва — Ретая — до этого успела умереть. Североамериканская семья легче переносит общенациональный скандал, чем местный. «Эти парни» нам намного проще понять, чем «наши парни».
А еще во всех трех случаях доказательства сперва рассматривали собратья насильников. Это выглядит издевательством.
***
Той ночью я не хотела выяснять — или, может быть, заранее знала ответ, — кого они выберут, если я их заставлю делать выбор между Джоном и мной. Мое слово против его слова. Их телефоны. Я вижу, как тем утром после моего ухода, когда он уже мог не притворяться, что спит, он позвонил Робу или Джейку. Все круто, старик. Она клевая. Не показывай никому те фотки. Раньше я радовалась тому, что, когда это произошло, мне было 19, а не 14, и мое тело успело набраться сил — как и мой дух. Теперь я радуюсь, что я была достаточно взрослой, чтобы понимать, чего не стоит делать.
Многие буржуазные салонные феминистки — от Сьюзен Браунмиллер (Susan Brownmiller) до Джилл Филипович (Jill Filipovic) — полагают, что суть изнасилования заключается во власти, а не в сексе. Еретики вроде Пальи, напротив, считают изнасилование примитивным сексуальным актом. Возможно, они в чем-то правы, но ведь и в сексе по согласию многое связано с проблемой власти. Как бы то ни было, мотивы насильника меня не интересуют. Намного интереснее, что позволяет ему насиловать.
Часто говорят, что все дело в «культуре изнасилования». Как заметила журналистка Дениз Балкиссун (Denise Balkissoon), это выражение может означать все что угодно — от грубого комментария, до сокрытия изнасилований в американской армии или торговли детьми в Афганистане. Однако сколько бы каждый год ни гибло американцев и сколько бы раз мы ни произносили: «Я этого типа просто убью», мы не говорим о «культуре убийства». Мы говорим об «оружейной культуре». Соответственно, когда речь идет об изнасиловании, выступать нужно не против «культуры изнасилования», а против «культа члена».
Когда я говорю «культ члена», я имею в виду ту непомерную гордость своими членами, которую испытывают мужчины. Их идиотскую привычку соревноваться, чей член длиннее, тверже, и эякулирует обильнее. То, каким тоном и мужчины, и женщины говорят: «Он просто думал членом». Судорожную реакцию, которую выдают членоносцы, когда кто-нибудь замечает, что с учетом количества связанных с членами преступлений на душу населения, применение членов стоило бы ограничить. Конечно, каждый мужик с членом, считает себя ответственным членоносцем. Члены не убивают людей, говорит он. Вы не можете отобрать у нас члены. Однако не многовато ли «несчастных случаев»? Я не сторонница опекающего государства, но давайте признаем, запрет членов был бы неплохим выходом.
Да, я устала от историй об изнасилованиях. Меня от них тошнит. Мне надоело видеть их на CNN и еще больше надоело видеть их на Jezebel. Я бы предпочла, чтобы вместо них в теледебатах, утренних радиопередачах, длинных подкастах и президентском обращении обсуждался вопрос и о том, следует ли разрешить мужчинам сохранить их члены.
А вот девочкам можно было бы раздавать оружие лет в десять.
***
Я девять лет не рассказывала свою историю — она вроде бы не казалась мне достаточно значимой. Причем, временами я писала о таких пустяках, что это умолчание было почти подвигом. Лишь однажды я слегка намекнула на то, что со мной произошло. Я привыкла думать, что раз наш источник самоуважения расположен несколько выше гениталий, изнасилование — это часто еще не самое страшное, что может произойти с девочкой или женщиной (ну или с мальчиком или с мужчиной, ну вы понимаете...). Это просто самое очевидное. Это кража власти над человеком с минимальными усилиями, сплошное грубое принуждение. А так как я не помню, когда я потеряла самоконтроль, и не помню, сопротивлялась ли я (может, и нет), мне было проще. Другим девушкам, прошедшим через это, я сопереживала, но им было больнее — и в процессе и позже. Я понимала, что если даже это было изнасилование, мне повезло в том, что оно могло быть еще страшнее.
Французская писательница Виржини Депант (Virginie Despentes), феминистка и панк, в 17 лет была изнасилована тремя белыми парнями в окрестностях Парижа, когда она путешествовала с подругой автостопом. После того, как она опубликовала свой основанный на фантазиях о мести роман «Трахни меня» («Baise-moi») (1994), она часто слышала от женщин: «Меня изнасиловали в таком-то возрасте при таких-то обстоятельствах». В своей книге «Теория Кинг-Конга» («King Kong Theory», 2006), она спрашивает: «Как мы объясним тот факт, что мы почти никогда не слышим другую сторону? Никто не говорит: “Я изнасиловал женщину тогда-то и тогда-то, при таких-то обстоятельствах”. Дело в том, что мужчины склонны прибегать к эвфемизмам — примерно так же, как веками это делали женщины: “немного на нее надавил”, “слегка запутался”». Насилуют только насильники, а то, что делают обычные мужчины, — это «всегда что-то другое».
Я начала писать эту статью однажды вечером, прочитав на сайте Gawker материал, который многие клевые ребята из моих знакомых сочли очень смешным. Вот в чем было дело: женщина приняла гамбурер за свою сандалию, выбираясь из пикапа, в котором она занималась сексом. Дело было на стоянке перед рестораном Waffle House в Логанвилле, штат Джорджия. И все бы хорошо, только вот женщина наступила на этот гамбурер после того, как копы несколько раз приказали ей одеться. А повторять несколько раз им пришлось потому, что «она просто сидела на пассажирском месте», ни на что не реагируя. Между тем, мужчина «сразу же натянул штаны».
Как сообщила полиция, у мужчины алкотестер показал 0,154, у женщины — 0,216. В Twitter я сказала на это две вещи. Во-первых, подумал ли кто-нибудь, что эта женщина, возможно, была изнасилована? Во-вторых, что статья выглядит как высмеивание низших классов. Первое — более серьезное — замечание автор проигнорировал, целиком сконцентрировавшись на вопросе о классовых предрассудках. Я давно заметила, что «члены» всегда предпочтут победу в пустяковом споре участию в серьезном разговоре. Промолчав о том, могло ли это быть изнасилованием, он стал спрашивать, с чего я решила, что герои его статьи были из низших классов — ведь он ни словом об этом не обмолвился. Он просто рассказал смешную историю.
Я не знаю, почему именно этот диалог заставил меня расплакаться. Так могла подействовать любая другая история с любого другого сайта в любой другой вечер. Просто я внезапно осознала: на каждую шутку об изнасиловании есть еще худшая шутка, в которой изнасилования никто даже не видит.
Учтите, я не говорю, что эта женщина в Джорджии была изнасилована — и даже, что она была в бессознательном состоянии. Учтите также, что я ничего не знаю ни о ней, ни о том, что для нее, для вас или для моей сестры значит «быть достаточно трезвой». Я знаю только, чего я не хочу видеть. При виде сцены с голыми, пьяными телами, одно из которых — женское, женщины вроде меня подозревают изнасилование, а мужчины, которые читают то же самое, что и мы, мужчины из нашего круга, мужчины, которым мы действительно нравимся, просто пялятся в свои телефоны и смеются. Через несколько дней после того, как я закончила читать об истории Дейзи Коулман, я заговорила о ней с одним мужчиной, которого я ни за что не назвала бы «членом». Я спросила его, бывал ли он на месте одного из парней в подобной ситуации. Как же я удивилась, когда он ответил: «Да». Наверное, я все еще не избавилась от своей наивности.
По его словам, все было не так ужасно. Им было по 15-16 лет, и они выпивали в одном из тех подвалов, которые — сами по себе целые дома. У парня, в гостях у которого все это происходило, были богатые родители, бритая голова и своеобразный ореол молчаливой жестокости. Девушек было две, мальчиков — трое или четверо. Одна из девушек перебрала. Он рассказывал, какая она была красивая, но я не могу это повторять. Он вспоминал, как она пришла в себя, когда богатый парень запустил руку ей в штаны. Да, он это начал, но мой собеседник тоже был там. Сперва он просто смотрел, потом пощупал ее грудь. Мне стало плохо. Я спросила, почему он это сделал. Он сказал: «Потому что мы были очень юными и пьяными, и это все было неправильно, но как-то нереально. К тому же я хотел дружить с этим пацаном и не знал, как сказать ему “нет”».
