На прошлой неделе я полетел в Москву и прибыл туда 8 декабря в 16:30. Примерно в это время в Москве уже темнеет, а солнце в декабре не восходит раньше 10 часов утра — так называемые черные дни в противоположность белым ночам. Привыкших жить ближе к экватору людей подобные вещи несколько выбивают из колеи. Это первый признак того, что вы не только в другой стране, к чему я привык, но и в другой среде. Но когда мы в течение чуть больше часа ехали на автомобиле в центр города, то движение машин, дорожные работы — все это было вполне обычным. Москва имеет три аэропорта, и мы прилетели на самый дальний из них, в Домодедово, который, в основном, является международным. В Москве ведется бесконечное количество реконструкций, и они сдерживают трафик, но в то же время они свидетельствуют о том, что процветание продолжается, — по крайней мере, в столице.
Пригласивший нас человек уже ждал нас, и мы сразу занялись работой, присматриваясь друг к другу и обсуждая новости дня. Сам он провел очень много времени в Соединенных Штатах и намного больше осведомлен о нюансах американской жизни, чем я об особенностях российской. В этом отношении он был идеальной принимающей стороной и был способен объяснить происходящие события в своей стране, но он всегда делал это с акцентом, характерным для русского патриота, каковым он, несомненно, и является. Мы разговаривали по дороге в Москву, и нам удалось глубоко погрузиться в обсуждаемый предмет.
От него, из разговоров с российскими экспертами по самым разным регионам мира — со студентами Института международных отношений, а также с небольшим количеством людей, которых я считал обычными гражданами (то есть, они не были связаны с правительственными учреждениями, участвующими в проведении российской внешней и экономической политики), я получил представление о том, что вызывает озабоченность у России. Эти озабоченности вполне ожидаемы. Однако расставляемые акценты и порядок этих озабоченностей таковыми не являются.
Экономические ожидания России
Я думал, что экономические проблемы России будут в первую очередь беспокоить людей. Обвальное падение рубля, снижение цен на нефть, общее замедление экономики и воздействие западных санкций — все это в представлении Запада наносит удары по российской экономике. Но не на эти темы были у меня разговоры. Снижение курса рубля повлияло на планы поездок за границу, однако люди только недавно стали чувствовать настоящее воздействие негативных факторов, особенно из-за инфляции.
Но была и другая причина относительного спокойствия по поводу финансовой ситуации, и она высказывалась не только правительственными чиновниками, но и частными лицами, и к ней следует отнестись со всей серьезностью. Русские указывали на то, что экономические неурядицы являются нормой для России, тогда как процветание воспринимается как исключение. Все время существует ожидание того, что процветание закончится, и вернутся нормальные ограничения, связанные с русской бедностью.
Русские невероятно страдали в 1990-е годы при Борисе Ельцине, а также до этого, в том числе в царское время. Тем не менее, некоторые мои собеседники говорили о том, что они победили в тех войнах, в которых нужно было побеждать, и жизнь их является вполне пристойной. Золотой период предыдущих 10 лет заканчивается. Этого было ожидаемо, и возникающие сложности можно будет выдержать. Правительственные чиновники воспринимали это как предупреждение, и я не думаю, что они блефовали. В центре всех разговоров были санкции, и все хотели показать, что они не заставят Россию изменить свою политику в отношении Украины.
Сила русских состоит в том, что они способны выдержать такие вещи, которые сломали бы другие нации. Также в разговорах подчеркивалось, что они склонны поддерживать свое правительство независимо от его компетентности в том случае, если Россия чувствует себя в опасности. Поэтому, как говорят русские, не следует ожидать того, что санкции, какими бы жесткими они ни были, заставят Москву капитулировать. Вместо этого русские ответят с помощью своих собственных санкций, которые не были конкретизированы, но которые, как я полагаю, могут означать захват активов западных компаний в России, а также сокращение импорта сельскохозяйственных товаров из Европы. Разговоров о прекращении поставок природного газа в Европу не было.
Если это так, то тогда американцы и европейцы вводят себя в заблуждение относительно эффективности санкций. В целом лично я не очень верю в использование санкций. Кроме того, русские дали мне еще одну призму, через которую следует смотреть. Санкции отражают европейский и американский болевой порог. Они введены для того, чтобы вызвать боль, которую Запад не способен перенести. Но если они применяются в отношении других людей, то их воздействие может отличаться.
На мой взгляд, русские настроены весьма серьезно. Это объясняет, почему ужесточение санкций плюс падение цены на нефть, экономический спад и все остальное просто не вызывают того разрушения доверия, которого можно было бы ожидать. Надежные данные опросов общественного мнения показывают, что президент Владимир Путин продолжает оставаться невероятно популярным. Останется ли он популярным, если начнется спад, и будет ли пострадавшая в финансовом отношении элита столь же оптимистичной — это другой вопрос. Но для меня наиболее важным уроком, который я, вероятно, извлек в России — «вероятно» в данном случае для меня главное слово — состоит в том, что русские не отвечают на экономическое давление так, как это делают люди на Западе, а та идея, которая стала популярной при использовании в президентской кампании лозунга «Это же экономика, болван», вероятно, не будет восприниматься таким же образом в России.
Украинский вопрос
Намного больше жесткости проявлялось по вопросу об Украине. Там исходят из того, что события на Украине являются провалом России, а еще есть недовольство тем, что администрация Обамы проводит, по мнению русских, пропагандистскую кампанию с целью представить Россию в качестве агрессора. Обычно приводились два аргумента. Во-первых, Крым является исторически частью России, и российские военные, согласно действовавшему договору, занимали там прочные позиции. Никакого вторжения не было, а произошло подтверждение реальности. Во-вторых, мои собеседники активно настаивали на том, что восточная Украина заселена русскими, и такая же ситуация существует в других странах, где они должны получить высокую степень автономии. Один научный работник сослался на канадскую модель и на Квебек, чтобы показать, что Запад обычно не имеет проблем с региональной автономией для этнически отличающихся регионов, однако он оказался шокированным тем, что русские могут захотеть получить такую форму регионализма, которая является вполне обычной на Западе.
Пример Косово исключительно важен для русских, потому что они считают, что их желания там не были учтены, а также потому, что это был прецедент. Спустя много лет после падения сербского правительства, угрожавшего албанцам в Косово, Запад предоставил Косово независимость. Россия выступила против, однако Запад настоял на своем, потому что он мог это сделать. По мнению русских, перекроив карту Сербии, Запад не имеет теперь права возражать против перекраивания карты Украины.
Я пытаюсь не втягиваться в вопросы о том, кто был прав, а кто неправ, и делаю я это не потому, что не верю в существование отличий, а потому, что история редко решается на основе моральных принципов. Я понял, что, с точки зрения русских, Украина является необходимым стратегическим буфером, и без него они столкнутся с серьезной угрозой — если не сейчас, то в какой-то момент в будущем. Они указывают на Наполеона и Гитлера как на примеры врагов, побежденных с помощью глубины.
Я пытался показать американскую стратегическую перспективу. Соединенные Штаты весь прошлый век преследовали единственную цель — не допустить появления любого гегемона, который получил бы возможность использовать технологии и капитал Западной Европы, а также российские ресурсы и население. Соединенные Штаты участвовали в первой мировой войне в 1917 году для того, чтобы блокировать гегемонию Германии, и сделали это вновь во время Второй мировой войны. В годы холодной войны цель Америки состояла в том, чтобы противодействовать российской гегемонии. Американская стратегическая политика была последовательной в течение целого века.
Соединенные Штаты на уровне рефлекса проявляют осторожность относительно появления любого гегемона. В данном случае страх перед возрождающейся Россией является воспроизведением в памяти ситуации периода холодной войны, и он не является необоснованным. Как мне сказали некоторые собеседники, экономическая слабость редко означает военную слабость или политический разлад. Я согласился с ними в этом отношении и указал на то, что именно по этой причине Соединенные Штаты имеют законные опасения относительно действий России на Украине. Если Россия сможет подтвердить свою силу на Украине, то что она будет делать дальше? Россия обладает такой военной и политической силой, которая может начать оказывать воздействие на Европу. Поэтому для Соединенных Штатов и, по крайней мере, для некоторых стран Европы не является иррациональным желание отстаивать свои интересы на Украине.
Когда я привел этот аргумент одному весьма высокопоставленному сотруднику российского Министерства иностранных дел, он, по сути, признал, что совершенно не понимает то, что я пытаюсь сказать. Хотя он, на мой взгляд, хорошо понимал геополитические императивы, которыми руководствуется Россия на Украине, для него продолжавшиеся целый век императивы, которыми руководствуются Соединенные Штаты, носят слишком общий характер для того, чтобы применить их в отношении Украины. И вопрос не в том, что он видит лишь свою сторону этой проблемы. Скорее, речь идет о том, что для России Украина является безотлагательным вопросом, тогда как мои разговоры относительно американской стратегии представляются столь абстрактными, что они, судя по всему, кажутся не связанными с непосредственной реальностью. Существует автоматический ответ Америки на то, что она воспринимает как российскую напористость; однако русские считают, что их поведение по своему характеру далеко от наступательного и что оно является оборонительным. По мнению этого российского чиновника, американские опасения относительно российской гегемонии являются слишком преувеличенными для того, чтобы их рассматривать.
На других встречах с руководством Института международных отношений я попробовал использовать иной подход и пытался объяснить, что русские поставили американского президента в неловкое положение в Сирии. Обама не хотел нападать в тот момент, когда был использован отравляющий газ в Сирии, потому что это было сложно в военном отношении и потому что в случае свержения президента Башара аль-Асада суннитские джихадисты захватили бы власть в стране. Соединенные Штаты и Россия имели одинаковые интересы, говорил я, и российские попытки поставить в неловкое положение американского президента, представляя дело так, как будто Путин заставил его отступить, спровоцировали ответ Соединенных Штатов на Украине. Честно говоря, я полагал, что мое геополитическое объяснение было намного более последовательным, чем этот аргумент, однако я решил его проверить. Дискуссия велась за обедом, но я все время потратил на объяснения и возражения, а не на прием пищи. Я обнаружил, что могу хорошо защищать свою геополитическую часть, однако мои собеседники, как оказалось, разбираются в хитросплетениях политики администрации Обамы намного лучше меня.
Будущее для России и Запада
Но есть более важная тема — что будет дальше? Очевидный вопрос состоит в том, не распространится ли украинский кризис на Прибалтику, Молдавию и Кавказ? Я затронул эту тему в беседе с сотрудником Министерства иностранных дел. Он несколько раз особо подчеркнул, что нынешний кризис не будет распространяться. Я понял это так, что не будет никаких русских волнений в прибалтийских странах, никаких беспорядков в Молдавии и никаких военных действий на Кавказе. Я думаю, что он был искренен. Возможности русских и так на пределе. Они должны иметь дело с Украиной, а еще вынуждены справляться с существующими санкциями, какими бы способностями они не обладали по части терпения при преодолении экономических невзгод. Запад обладает ресурсами для того, чтобы иметь дело с несколькими кризисами. Россия вынуждена ограничиться кризисом на Украине.
Россию устроит определенная степень автономии для русских в отдельных частях восточной Украины. Сколько должно быть автономии — я не знаю. Им нужно сделать значимый жест для защиты своих интересов и подтверждения своей значимости. Их аргумент относительно того, что региональная автономия существует во многих странах, является убедительным. Однако историю определяет сила, и Запад использует свою силу для того, чтобы загнать Россию в угол. Но очевидно, что нет ничего опаснее раненого медведя. Лучше его убить, но, как оказалось, убить Россию не так легко.
Я уезжал с двумя ощущениями. Во-первых, Путин находится в более безопасном положении, чем я думал. В сложившейся ситуации это не очень важно. Президенты приходят и уходят. Но это напоминает нам вот о чем: те вещи, которые способны свалить западного лидера, могут оставить российского лидера незатронутым. Во-вторых, русские не планируют агрессивную кампанию. Здесь я в большей степени обеспокоен — не потому, что они хотят на кого-то напасть, а потому, что нации часто не знают о том, что произойдет в ближайшее время, и они могут отреагировать так, что это у них самих вызовет удивление. Это наиболее опасная вещь в сложившейся ситуации. И речь идет не о намерениях, которые совсем не кажутся опасными. Опасными являются непредвиденные действия — как другой стороны, так и России.
В то же самое время мой общий анализ остается без изменений. Что бы Россия ни делала где-то в другом месте, Украина имеет фундаментальное стратегическое значение для России. Даже если восток страны и получит какую-то степень автономии, Россия будет продолжать оставаться глубоко озабоченной по поводу отношений остальной части Украины с Западом. Как бы это ни было сложно понять жителям Запада, российская история — это сказание о буферных зонах. Буферные государства спасают Россию от западных захватчиков. Россия хочет иметь такую договоренность, при которой Украина, по крайней мере, будет нейтральной.
Что касается Соединенных Штатов, то любая восходящая держава в Евразии автоматически вызывает ответ, основанный на истории продолжительностью в целое столетие. Как бы это ни было сложно понять русским, почти полстолетия холодной войны сделали Соединенные Штаты сверхчувствительными к возможному возрождению России. Соединенные Штаты в прошлом веке блокировали объединение Европы под властью одной, враждебной державы. То, что Россия намерена сделать, и то, чего опасается Америка, это очень разные вещи.
Соединенные Штаты и Европа испытывают проблемы, пытаясь понять опасения России. Россия сталкивается со сложностями при попытке понять в первую очередь опасения Америки. Опасения обеих сторон реальны и оправданы. Это не вопрос отсутствия понимания между странами, а несовместимые императивы. Вся добрая воля в мире — а таковой имеется крайне мало — не может решить проблему двух важнейших стран, которые вынуждены защищать свои интересы и которые своими действиями должны создавать у другой стороны ощущение опасности. Я многое узнал во время моей поездки. Я не знаю, как можно решить эту проблему, но я могу сказать, что каждая сторона должна, по крайней мере, понимать опасения другой стороны, даже если она не в состоянии их снять.
