«Опьяненность смертью» русского анархиста XIX века сродни «опьяненности Богом» джихадиста века XXI. Либо Бога нет, и я вступаю на его место, либо Бог есть - и я действую от его имени.
Эпиграф к этой статье прост: «опьяненность смертью» русского революционера-анархиста XIX века сродни «опьяненности Богом» франко-алжирского джихадиста века XXI. Либо Бога нет, и я вступаю на его место, либо Бог есть - и я действую от его имени. Как в первом, так и во втором случае все дозволено и законно.
Нам станут более понятными побуждения джихадиста, если мы обратимся не столько к Корану, сколько к западной литературной традиции, в частности, к таким персонажам, как Кириллов (герой «Бесов» Достоевского) или Адольф Верлок (из «Секретного агента» Джозефа Конрада). Что для Кириллова, что для братьев, совершивших налет на Charlie Hebdo, жажда уничтожения является последней возможностью выйти за грани этого светского мира компромиссов и терпимости, где ни один из них уже не находит «абсолютной» правды. Эти люди являются нигилистами в действии, которые руководствуются логикой разрушения. Они убивают, будучи преисполненными своего рода трагическим оптимизмом, ради поющего завтрашнего дня: будь то либертарный социализм или всеобщий халифат.
Терроризм — это метод. Иными словами, это тактика вооруженного ниспровержения — крайняя форма прямого действия. В целом, он характеризуется применением насильственных методов против невооруженного населения и всегда несет в себе представление о некоем мироустройстве, которое и стремится навязать. Обладая этими характеристиками, терроризм может стратегически относительно легко подорвать силы врага. Терроризм представляет тот момент, когда от словесной агрессии переходят к действиям, которые посредством разрушения должны совершить преобразование. Разъединения слова (доктрины и идеологии) и поступка не существует. Поэтому перед нами - идеология в действии. Цели, которыми оправдываются террористические акты, таким образом, смешиваются со средствами их реализации. Поэтому-то мы сразу и определяем джихадиста или русского революционера-анархиста по тому методу, который оба используют для защиты собственных идей, — терроризм.
Насилие для терроризма в итоге выполняет двойную функцию: символическую и деструктивную. Символически насилие основывается на двух моментах: служит в качестве пропаганды и укрепляет веру и ценности, на которые опираются сами террористы. За основу берется двойственная логика рассуждений, согласно которой не существует противников, а есть только сильные враги, которых необходимо ослабить. Обосновывается правомерность такого морального клише, как мятеж жертвы против тирана, и асимметрии в противостоянии. А моральным принципом тираноубийства доказывается правота вооруженных действий. Вторая функция, деструктивная, состоит в непредсказуемости и немедленном распространении информации СМИ. Непредсказуемость обусловлена растущей уязвимостью безоружного общества и невозможностью предвидеть события. В то время как сообщение о событиях посредством медиа в разы увеличивает реальный эффект террористического акта, когда у целевых групп возрастает чувство незащищенности.
Помимо своей инструментальной природы, терроризм также обладает экспрессией, воплощая символический мир своего автора. Он возникает как своего рода метаязык, полный спасительных элементов, которые его оправдывают. Сам же террорист воспринимается как катализатор и выразитель сознания всех тех, у кого нет возможности действовать во имя всеобщей цели, которую они защищают. Таким образом оправдывается гибель невинных и его собственное самоубийство — фатальное оружие любого террориста. Связь с высшей целью тотальна и потому экзистенциальна. Борьба против системы представляет собой почти процесс самоосвобождения, которому для своего осуществления необходимо абсолютное разрушение: убиваю, следовательно существую. Так, разрушение с субъективной точки зрения исполнителя поднимается на онтологический уровень.
Для нигилистических побуждений уже не важно построение нового миропорядка, важно лишь разрушение существующего. Иначе говоря, в дискурсивном измерении Кириллова, Верлока или братьев Куаши значение очевидным образом обретают не захват власти или счастливое завтра, но лишь нападение и уничтожение статуса-кво.
Будь они фанатиками или в высшей степени циниками, налицо - упоение разрушением, которого нет в Коране. Хотя прославление смерти и можно обнаружить в религиозных обрядах джихадистов, оно по сути корнями уходит в нигилизм. В «Бесах» Достоевский настаивает: «Откуда взялись нигилисты? Да они ниоткуда и не взялись, а всегда были с нами, в нас и при нас». И потому здесь для нас нет ничего нового.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Нам станут более понятными побуждения джихадиста, если мы обратимся не столько к Корану, сколько к западной литературной традиции, в частности к таким персонажам, как Кириллов (герой «Бесов» Достоевского). Что для Кириллова, что для братьев Куаши, терроризм является последней возможностью выйти за грани этого мира компромиссов и терпимости, где ни один из них уже не находит «абсолютной» правды.
