Фрейлейн Хартманн была очаровательной, веселой, доброй девушкой с лукавым взглядом. Я рассказываю о ней, потому что приближается годовщина ее смерти и потому что никто о ней не вспоминает. Когда я с ней познакомился, мне было пять лет.
В то время и еще много лет спустя я и думать не мог о том, что этот беззаботный день, вернее его вторая половина, будет иметь для меня такое большое значение. О том, что тот день был полон множества знаков, которые, как выяснилось позже, свидетельствовали о приближающейся трагедии.
Это было осенью, а позже была самая незабываемая ночь в моей жизни — ночь, когда я испытал огромный страх. Мы крепко держали в руках плюшевых мишек, когда заходили в одну из квартир в многоэтажном доме. Нас, детей, хозяйка квартиры встретила особенно тепло. Мне она показалась огромной, но это, наверное, потому, что я сам был еще маленьким. Она наклонилась и погладила моего маленького белого медвежонка по голове.
«Так ты тоже пришел», — сказала она ему. И мы, толкая друг друга, направились мимо нее в длинный, слабо освещенный коридор. «Подождите», — раздался за нами женский голос. Помимо фрейлейн Хартманн, там были еще тетя Магда и фрейлейн Клееберг.
Но мы и так остановились. Слева стояла белая лакированная ванна. Кран отсутствовал, но она все равно была до краев наполнена водой. «Что это?» — спросили мы. «Это только для экстренных случаев», — ответила тетя Магда. «Чтобы мы могли потушить пожар, если на наш дом упадут бомбы», — добавила фрейлейн Хартманн. «Но ведь Дрезден не будут бомбардировать?» — задали мы встречный вопрос. «Наверняка нет», — успокоили нас дамы. «Город искусств не разрушат».
Пополудни. Солнечно. Гардины развевает ветром
После обеда было солнечно. На журнальный столик и диван, на который усадили меня и мою трехлетнюю сестру, падал свет из окон. Гардины развевало ветром. Перед нами стояли чашки и тарелки из фарфора с цветочным рисунком и большой круглый пирог.
Каждый из нас был полностью занят тем, что «наслаждался» своей порцией пирога. Фрейлейн Хартманн приготовила какао — в то время это было нечто особенное. Дамы беседовали, они были дружны между собой. Они знали друг друга, потому что имели отношение к фонду «Фрауенданк» (Благодарность женщин — прим. пер.), который был создан для вдов солдат-участников Первой мировой войны. Они, вероятно, говорили и о войне. Но в этот день в центре внимания находились мы, дети. И, конечно, мишки.
Вдруг я заметил, что моя любимая белая плюшевая игрушка исчезла. «Моя тоже пропала», — крикнула моя сестра. У нее был коричневый медвежонок с длинным толстым носом. «Наверное, вы оставили их в коридоре», — сказала фрейлейн Хартманн. Я хотел отправиться за ним, но фрейлейн Хартманн меня удержала. «Во время еды не принято вставать из-за стола», — произнесла она тоном, не допускающим возражений.
«Как зовут твоего мишку? Ты можешь его позвать!» — спросила фрейлейн Хартманн с большим сочувствием. Немного смущаясь — ведь у моего мишки не было имени — я произнес «Берменнель» (от слова der Bär — медведь — прим. пер.). И торопливо добавил: «Но он не придет, если его позовут». «Ты не поверишь, что он только не может», — сказала фрейлейн Хартманн. А твоего, как зовут твоего мишку?« — обратилась она к моей сестре. «Я не знаю», — ответила трехлетняя девочка страдальческим голосом. И я поступил так, как всегда поступают старшие братья, и поправил ее: «Просто бурый медведь».
В дверном проеме появился кукольный театр
Тут наступил важный момент, и занавес, прикрывавший вход в соседнюю дверь, поднялся. Как мы удивились! Весь дверной проем занял настоящий кукольный театр. Шут, полицейский дракон и принцесса начали представление. И в какой той момент шут крикнул: «Берменнель, где ты?»
Где-то вдалеке раздался тонкий голос: «В коридоре». Меня практически бросило в дрожь. «Бурого медведя» тоже позвали. «Идите ка сюда!» И вдруг они появились на сцене. Моя сестра не могла усидеть на диване. Медведи наклонялись и двигались. А полицейский сказал, обращаясь к Берменнель: «Надеюсь, ты всегда тщательно умываешься. Чистота — это гражданский долг». Берменнель дважды кивнул. «Конечно», — пролепетал он низким голосом. На этом прекрасное представление закончилось.
Когда мишки снова оказались в наших руках, мы их так сердечно обнимали, словно они вернулись из опасного путешествия. «Со мной он не разговаривает», — повторил я в очередной раз, и когда проходил мимо большой ванны, бросил его туда, и вода выплеснулась. Я уже не помню, сделал ли я это из-за наставления полицейского относительно чистоты или приступа упрямства. Тети выразили свое неодобрение. На обратном пути из мишки текла вода.
Я не подозревал, что никогда больше не увижу фрейлейн Хартманн.
Жители дома сидели, съежившись, в темноте за дверью подвала
В ночь бомбежки мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, в подвале нашего дома, прямо перед кухонной дверью, пройти дальше мы не могли. За настежь открытой дверью подвала, в темноте, съежившись, сидели жители дома с другими людьми с улицы, которые спешно скрывались в нашем доме, когда раздавался сигнал воздушной тревоги.
Все для нас было ново. Мы никогда не подвергались бомбежке, от которой приходилось скрываться в подвале. Рядом со мной, в детской коляске, лежал девятимесячный брат, дальше — мама и сестра. А потом мы услышали шум двигателей приближающихся самолетов.
Мы прижались к полу. Удар страшной силы потряс воздух, все окна подвала вылетели, стекло кухонной двери разлетелось на тысячи осколков, которые упали на нас. Отца, который всеми силами упирался в дверь, чтобы смягчить ударную волну, выбросило в коридор.
Я украдкой поднял голову, поскольку теперь была видна улица: ветви голых деревьев, казалось, небо засветилось, когда бомбы с треском разрывались, начало все сильнее и ярче гореть и вспыхивать, как зарница. Моя мама сразу притянула меня вниз, на осколки, а другой рукой она закрывала ребенка.
В пыли человек не видит противника
Человек, попавший под бомбежку, чувствует себя абсолютно беззащитным. В пыли человек не видит противника. Он не видит оружие, которое стреляет по нему. Пилоты и бомбардиры тоже действуют, как вслепую. Они нажимают на кнопку. Они не видят людей, которые там внизу, среди сотен домов, прижимаются друг к другу, дрожат и молятся.
Когда мы вышли из подвала, на верхних этажах дома бушевал пожар. Мама закричала: «Быстро. Нам необходимо выйти. Вы одеты в пальто?» Я держал в руках мишку и прижимал его к себе так крепко, что он задохнулся бы, если бы был живой.
Наша улица с четырехэтажными домами была освещена, как будто в свадебную ночь. На каждой крыше — столб огня. Нас предстояло отвести к друзьям, которые владели виллой с садом и бункером. Отец остался дома. Он ждал тетю Магду, свою сестру, которая вместе с фрейлейн Клееберг находилась в городе, в гостях.
Мы шли по горящим улицам, крепко вцепившись в детскую коляску, рядом бежала Герта, молодая помощница по дому моей матери. Угловой дом на левой стороне весь пылал. На балконах на втором этаже мы видели стену огня и перед ней людей, которые кричали и бегали зигзагом туда-сюда. Мама прикрикнула на нас: «Не смотрите туда. Закройте глаза!»
Вдруг нам пришлось остановиться. Большой угловой дом на правой стороне был разрушен до основания от попадания фугасной бомбы. Мы стояли перед развалинами. Герта и мама шли по обломкам, жонглируя детской коляской, за ними карабкались мы, перебирая маленькими ножками.
Развалины были домом фрейлейн Хартманн
И только спустя много времени мы узнали, что это был дом фрейлейн Хартманн. Наполненная водой ванна, которой она так гордилась, не пригодилась. Ее дом стал жертвой «дробилки жилых кварталов», одной из тех фугасных бомб, которые разрушали крыши домов в радиусе 500 метров и «освобождали путь» для зажигательных бомб. Может, это первое попадание мощной бомбы и привело к тому, что наш дом, находящийся за железнодорожной насыпью, задрожал, а окна вылетели вместе с рамами.
Фрейлейн Хартманн была веселая добрая женщина, которая прекрасно относилась к нам, детям. Я видел ее всего один раз. Я не смог рассказать ей, как много для меня значил тот кукольный спектакль. Обе другие дамы, которые были с нами в тот солнечный осенний день, — тетя Магда и фрейлейн Клееберг, тоже не вернулись из города.
Их не нашли, у них нет могил. Может быть, их сожгли вместе с горами трупов, жертв бомбежек, на площади Альтмаркт (Altmarkt) Дрездена.
Берменнель выжил, фрейлейн Хартманн — нет
Родителям удалось избежать ада и после второй бомбардировки, которая произвела страшное впечатление, присоединились к нам в три часа утра. Герту они потеряли, когда убегали. Лишь через несколько дней пришла весть о том, что она спаслась. Берменнель тоже выжил.
Мишка все еще носит зеленую куртку, которую мама связала для него, а также маленькую кофту, которая когда-то была белой. Только шерсть вылезла, и голову он склонил набок, будто не хочет больше никого видеть.
Спустя 70 лет я снова прошелся по тем улицам. Там, где стоял наш дом, теперь — лужайка. О доме фрейлейн Хартманн я ничего не знаю — ни улицы, ни номера дома. В старой телефонной книге Дрездена фамилия «Хартманн» приведена 61 раз. Но там нет адреса, о котором можно было бы сказать «да, это он».
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Человек, попавший под бомбежку, чувствует себя абсолютно беззащитным. В пыли человек не видит противника. Он не видит оружие, которое стреляет по нему. Пилоты и бомбардиры тоже действуют, как вслепую. Они нажимают на кнопку. Они не видят людей, которые там внизу, среди сотен домов, прижимаются друг к другу, дрожат и молятся.
