Украина — это не Мюнхен

На прошлой неделе Брет Стивенс (Bret Stephens) из the Wall Street Journal в своей обычной манере язвительно высказался в адрес канцлера Германии Ангелы Меркель (Angela Merkel). Ничего удивительного, ведь Стивенсу хочется, чтобы США участвовали практически во всех конфликтах, какие только бушуют на планете. А г-жа Меркель решила выступить против предоставления летального оборонительного оружия украинскому правительству для противостояния пророссийским сепаратистам, которые демонстрируют значительные военные успехи в борьбе с властями.

Не удивляет и та историческая аналогия, которую проводит Стивенс, пытаясь лишь показать, насколько малодушна Меркель в своем нежелании непосредственно ввязываться в региональный конфликт, возникший из-за территории, которая на протяжении трех с половиной столетий находилась в сфере влияния России. И аналогия эта — по его мнению, «на самом деле нелестная» — это Мюнхен. На Меркель навсегда останется клеймо — о, ужас! — соглашателя, подобного тому горе-соглашателю Невиллу Чемберлену (Neville Chamberlain), позор которого вошел в историю.

Сравнение с Мюнхеном сейчас уже настолько избито и превратилось в такой штамп, что, кажется, даже Стивенс мог бы придумать что-нибудь более яркое и выразительное. В конце концов, как отметил в своей статье, напечатанной в 2010 году в The National Interest, Пол Кеннеди из Йельского университета (Paul Kennedy — британский историк и политолог, профессор Йельского университета, всемирно известный исследователь военной стратегии, дипломатии и международных отношений — прим. перев.), выражение «политика умиротворения» использовано для того, чтобы силой заставить руководствоваться теми внешнеполитическими идеями и принципами, которые с исторической точки зрения в значительной мере способствовали достижению мира и стабильности. Проанализируйте, советует он, действия Британии ближе к концу XIX века. Тогда она смирилась с вторжением Америки в те регионы, которые до этого находились под очевидным британским влиянием — например, вдоль границы между Венесуэлой и Британской Гвианой, в том числе и со стремлением Америки доминировать в районе Никарагуанского канала, а также в решении вопроса границы между Аляской и Канадой. Все это было политикой умиротворения, но разве она навредила Британии или остальным странам? В истории европейской дипломатии XIX века было множество таких примеров урегулирования, достигнутого путем переговоров, которые сегодня постоянно вызывают обвинения в адрес политики умиротворения. А ведь она способствовала тому, что на протяжении столетия на континенте почти не было войн.

Что же касается Британии 1930-х годов, которая вызывала всеобщее возмущение, которая сейчас видит политику умиротворения всякий раз, когда лидеры США отказываются от военной стратегии, Кеннеди отмечает, насколько похожа сегодняшняя ситуация в США на ситуацию, в которой оказалась Британия в период между двумя мировыми войнами:

Она была и остается мировым гегемоном, который был готов заниматься проблемами всего мира, но у которого дома была масса нерешенных финансовых и социальных проблем. Армия которого была истерзана бесконечными войнами, вокруг которого появлялись многочисленные враги, и к тому же угрожали как уже известные, так и новые развивающиеся страны, обладающие большим количеством все более сложного современного оружия. И как тут поступить? Усмиряться или не усмиряться? Соглашаться здесь, но не смиряться там? Заявить, что некоторые страны мира больше не представляют жизненно важного интереса?

Возможно, Америке во внешней политике пора в некоторых случаях добавить новизны и прибегать к приоритетному мышлению, как это сделала Британия в те непростые 1930-е годы. Разумеется, как отмечает Кеннеди, бывают времена, когда приходится идти и воевать, что, в конечном счете, Британия и сделала. «После того, как Германия напала на Польшу, «политика умиротворения ушла в небытие. И совершенно правильно».

Проблема с эпитетом «умиротворение» состоит в том, что многие понимают его как вынужденное средство, что в итоге вызывает пренебрежительное отношение. И статья Стивенса — прекрасный тому пример.

Например, когда Меркель упомянула берлинский кризис 1961 года в качестве примера внешнеполитического терпения, Стивенс объявил это «неудачным примером», поскольку «Советский Союз, не пытался изменить статус-кво — он пытался его сохранить. И территорию он не захватывал. А вот Запад действительно поставил танки у Чекпойнт Чарли, чтобы Советы не предприняли следующий шаг». Видимо, он так говорит потому, что тому статусу-кво ничто не угрожало, и то, что Запад ничего не предпринимал, чтобы помешать действиям Советского Союза, не было настоящей политикой умиротворения. Правда, Советский Союз захватил территорию еще до этого, поработил миллионы людей в Восточной Европе и Восточной Германии, и Берлинская стена стала абсолютным символом того статуса-кво, о неприятии которого Запад заявил предельно ясно.

Поэтому решение Джона Кеннеди оставить все, как есть, и не мешать, как раз и стало политикой умиротворения, и его решение было абсолютно правильным, хотя и трагическим для тех несчастных, отрезанных от мира «железным занавесом». Стивенс цитирует Кеннеди, который сказал, что «стена намного лучше, чем война». В этом случае он прав.

А как быть с ситуацией на Украине? Меркель говорит, что она не видит, каким образом украинские власти смогут успешно противостоять украинским ополченцам, которым помогает Россия. И если Запад вмешается со своей военной помощью, то это просто приведет к эскалации конфликта, поскольку Россия никогда не позволит Украине выйти из сферы своего влияния, чего бы это ей не стоило. А у Запада на Украине нет настолько серьезных интересов, ради которых он стал бы платить ту цену, которую готова платить Россия.

Как пишет Стивенс, «хорошо, что Франклин Рузвельт в ходе обсуждения ленд-лиза в 1941 году оценил военные шансы Британии не так, как все. Или что Гарри Трумэн не отказался от Западного Берлина во время советской блокады в 1948 году».

Поэтому посмотрим на эти два примера и сравним их с сегодняшним решением о предоставлении Украине летального оружия. Сначала вспомним переговоры о ленд-лизе: Германия захватила почти всю Европу и вынашивала планы в отношении Британии. Европа была колыбелью западной цивилизации, и Америка была западной страной. Как вообще можно сравнивать то, что творила нацистская военная машина после захвата Европы, с тем, что делает Россия в сфере своего влияния в соседней стране, которая, к большому сожалению, разрывается между Западом и православным Востоком.

К тому же, когда Стивенс отмечает, что Советский Союз не пытался изменить статус-кво во времена Берлинской стены, он, возможно, хочет выяснить, кто сейчас пытается изменить статус-кво на Украине. Может, Запад, которому хочется вырвать Украину из сферы российского влияния после того, как Россия властвовала в этой стране на протяжении 350 лет? Или Россия, которая хочет сохранить свое прежнее положение в отношении соседней страны?

Что же касается сравнений Стивенса в связи с советской блокадой Берлина, то стоит отметить, что Европе в то время угрожала советская армия и армии стран Восточного блока общей численностью 1,3 миллионов человек, размещенные под боком у того, что осталось от Европы, когда СССР после войны занял там большие территории. Неужели это Стивенсу ни о чем не говорит, если он навязывает свои сравнения лишь для того, чтобы затеять полемику? Решение Трумэна о создании воздушного моста и доставке грузов в Берлин было поистине героическим, учитывая, что очень мало кто верил, что это удастся выполнить, и большинство его советников считали, что затея с Берлином обречена на неудачу. Это прекрасный эпизод из истории американской внешней политики в те годы, когда Западу угрожала опасность, и хорошо, что Стивенс это ценит. Но заявлять о том, что решение президента должно служить путеводной звездой для западных лидеров, стремящихся решить судьбу Украины, — это полный абсурд. События на Украине никоим образом не грозят Западу, более того, украинский кризис возник в результате попыток самого Запада изменить украинско-российские отношения таким образом, что на это не согласится ни один российский лидер.

И поэтому есть только одно разумное решение — то, которое предлагает Меркель. То есть, пытаться добиться результата путем переговоров с российским президентом Владимиром Путиным. Согласно таким договоренностям Украина должна будет получить статус внеблоковой страны, которая станет буфером между Евросоюзом и Россией. При этом необходимо будет предоставить автономию этническим русским и русскоговорящим гражданам Украины, проживающим в восточных областях страны. От идеи вывода всей Украины из сферы влияния России нужно будет отказаться. Крым, который до середины 1950-х годов был частью России на протяжении нескольких веков, уже отделился, и нет смысла пытаться вернуть его в состав Украины, поскольку с самого начала он был к ней присоединен искусственно.

И если это будет политикой умиротворения, то каждый может извлечь из этого максимум пользы. Единственной альтернативой в этой ситуации является эскалация конфликта, в результате чего Россия со временем решит судьбу Украины в одностороннем порядке — с гораздо более негативными последствиями для граждан, ориентированных на Запад, чем в случае разрешения конфликта путем переговоров.

Осуждая Меркель, Стивенс называет образцом политической мудрости сенатора из Южной Каролины Линдси Грэма (Lindsey Graham), который на недавней мюнхенской конференции по безопасности подверг Меркель резкой критике. «Не знаю, чем это кончится, если вы дадите [украинцам] возможность защищаться, — заявил Грэм. — Но я знаю другое: я буду чувствовать себя лучше, потому что, когда моей стране надо было выступить против всякой ерунды и защищать свободу, я защищал свободу. Да, они могут погибнуть. Они могут проиграть. Но я могу сказать вам лишь одно: если кто-то не сопротивляется изо всех сил, то проиграем мы все».

В чем мы все проиграем? Похоже, сенатор хочет сказать, что умиротворенность в его воспаленном мозгу должна диктовать внешнюю политику. Стивенс с этим согласен, что вполне понятно, поскольку он, видимо, заразился этой лихорадкой. Такие выражения свидетельствуют о том, что строить внешнюю политику на основе эмоций — неблагоразумно. Но особенно опасно сочетать эмоции с тем аналогом «умиротворенности», который слишком часто используют, но мало кто понимает.