Манон Луазо: не говорить о Чечне было бы высшей формой предательства

Ее острый интерес к Чечне не увядает. Манон Луазо продолжает снимать фильмы и выступать против насилия. Она рассказала нам о своем новом документальном фильме «Чечня, бесследная война», который будет показан 3 марта в 22:35 на канале «Arte».

Манон Луазо словно притягивают опасности. Она часто работает в странах, находящихся в состоянии войны (Сирия, Иран, Ирак, Украина, Чечня, Йемен...) или под гнетом жестоких авторитарных властей. Однако она редко снимает сами конфликты, предпочитая освещать сопутствующие события и давать слово бунтующим, угнетенным, сопротивляющимся, женщинам. Впрочем, зачастую это одни и те же люди.

Некоторые из ее крупных репортажей получили награды на фестивалях. В 2006 году она получила «Премию Альбера Лондра» (совместно с Алексисом Мараном) за «Проклятие родиться девочкой». В этом году она представляет публике новый документальный фильм, болезненный и печальный: «Чечня, бесследная война». Это ее четвертый фильм, посвященный этой маленькой республике Российской федерации. Режиссер поглощена мыслями о Чечне и не скрывает этого. Она твердо намерена показать, хотя бы в рамках фильма, что происходит в этом измученном крае, истерзанном Рамзаном Кадыровым — деспотом на службе у Владимира Путина.

Будучи глубоко потрясенной той жестокостью, что царит в Чечне, она, несмотря на это, остается глубоко привязанной к России, в которой прожила долгие годы. Сегодня, отправляясь туда, она по-прежнему говорит: «Я возвращаюсь домой». Еще одна причина послушать, что этот франко-британский режиссер расскажет о чеченском и русском народах, которые так хорошо ей знакомы, сейчас, когда все взоры прикованы к кризису на Украине.

«Редко удается почувствовать, что кадры способны поколебать строку закона»

— Как вы пришли в документальное кино?

— Много лет я проработала в Москве для изданий Le Monde и L’Obs, а затем, в 1996 году сняла свой первый репортаж для канала France 2 о хосписах для детей-инвалидов в России («Расти в смирительной рубашке»). Чтобы снять этот фильм, я три месяца притворялась медсестрой. Фильм посмотрел Борис Ельцин, после чего изменил закон, который обязывал родителей отдавать детей-инвалидов государству.

Редко удается почувствовать, что кадры способны поколебать строку закона. И тогда мне захотелось пойти по этому пути и дальше — продолжать рассказывать через кино. Постепенный переход к документальному жанру позволил мне «задерживаться», дольше останавливаться, проводить с людьми время, прежде чем включать камеру. Всюду, куда я направлялась, я старалась рассказать истории мужчин и женщин, которые борются с системой, заставить зазвучать погребенные голоса.

— Почему вы сняли четвертый фильм о Чечне?

— Все фотографы и журналисты, которые освещали войны 1994 и 1999 гг., сохранили глубокий отпечаток тех событий. С российской стороны работать было невозможно, поэтому мы оказались рядом с чеченскими мирными жителями. И у нас осталась глубокая привязанность к этим людям, которые подвергались слепым бомбардировкам российской армии, оказавшись в ловушке жесточайшего конфликта.

Дело еще и в полном равнодушии Запада. Мы могли сколько угодно писать, снимать, рассказывать о массовых убийствах — ничего не происходило. С самого начала Чечня была незаметным, забытым конфликтом. Перестать говорить об этом невозможно. Это было бы высшей формой предательства.

— Как заставить говорить людей, которые живут в обстановке насильственной диктатуры?

— Я думала снять документальный фильм на основе рассказов тех чеченцев, которые участвовали в моих предыдущих фильмах. Но поняла, что это невозможно. Многие из них уехали из страны, а тем, кто остался, пришлось сотрудничать с режимом, чтобы сохранить работу или просто выжить.

Наконец, мне удалось найти одну удивительную женщину. Когда она открыла дверь, у нее было опухшее лицо, все в синяках. Я не видела ее 10 лет, она обняла меня и разрыдалась. Поскольку ее клан отказался присягнуть на верность Кадырову, он был истреблен, а саму ее регулярно избивали. Об этом мало известно, но Кадыров уничтожал целые кланы, объединяющие до тысячи человек. Наконец, эта женщина согласилась поговорить. На протяжении двух с половиной часов она описывала идеологическую обработку, убийства и атмосферу абсолютного ужаса, в которую этот тиран погрузил свой народ.

В 2004 году я оставляла ее напуганной до смерти. Она тогда рассказывала мне о российской оккупации и бесчинствах, которые совершали солдаты. Сейчас же она призналась: «Даже если это было ужасно, мы все равно тоскуем по российской оккупации. Когда тебя убивают свои, это гораздо страшнее ».

— Как вы познакомились с остальными людьми, согласившимися высказаться?

— Без помощи членов «Комитета против пыток», российской неправительственной организации, этого фильма бы не было. Накануне Рождества кадыровцы подожгли их помещения, таким образом, вся их деятельность оказалась мгновенно парализованной. Во время съемок они подсказывали нам, кто из жителей мог бы дать интервью, не подвергая при этом себя или выживших членов своих семей опасности.

«Смелость тех, кто соглашался нарушить молчание, заставляла нас продолжать»

— Вы лично чувствовали себя в опасности?

— В случае ареста нас бы, конечно, ожидали не самые приятные 15 минут в жизни, потом нас бы выслали, отобрав кинопозитивы — вот и все. Для людей, которые с нами говорили, все было совсем иначе... Поэтому всякий раз, когда нас замечали, я уезжала из страны. Мы до последнего не знали, получится ли довести дело до конца, но смелость тех, кто соглашался нарушить молчание, заставляла нас продолжать.

Для этого фильма я приезжала в Чечню раз 10, и всякий раз мне приходилось прерывать поездку. Некоторые кадры, в частности, те, на которых фигурирует Кадыров, были сняты одним из моих операторов, когда меня не было. Другие были сняты при помощи небольших камер, которые я оставляла чеченцам. Я уже так делала во время съемок одного из моих предыдущих документальных фильмов в Иране.

— «Чечня, бесследная война» построена вокруг проблемы искоренения памяти...

— Я не помню ни одного государства, которое бы столь неумолимо заставляло свой народ стереть любое воспоминание о войне, о потере близких. Я вернулась в шизофреническую страну, страдающую амнезией. В прошлом году Кадыров, чтобы угодить Путину, дошел до того, что запретил день памяти сталинской депортации чеченцев. Между тем, это знаменательная дата — единственная, которая объединяет все кланы.

Полтора десятка общественных деятелей (художники, актеры, представители интеллигенции...) пытались протестовать. Половину из них — мужчин в возрасте от 65 до 85 лет — вызвали в резиденцию Кадыров и избивали в течение нескольких часов. Никто из них не захотел сниматься в моем фильме. Один из них, прекрасный актер, сказал мне: «Я был бы счастлив с вами познакомиться, но понимаете, в моем возрасте я больше не хочу чувствовать на своем лице вес сапог 46 размера». Он так и не оправился от полученных ударов. Через четыре месяца он умер.

Сейчас мы дошли до того момента, когда у чеченцев не осталось другого выбора, кроме как хранить молчание и сотрудничать с пророссийской властью Кадырова. Они превратились в покорный народ, хотя были самыми строптивыми и независимыми за всю историю России.

— Почему они соглашаются на это подчинение?

— Из-за безжалостных репрессий и собственной изможденности после двух российских кампаний невероятной жестокости. И потом, у Рамзана Кадырова есть средства: миллионы, выделенные Кремлем, а также помощь Объединенных арабских эмиратов. Он много вложил в строительство, способствовал религиозному возрождению, воздвигнув гигантские мечети, ввел шариат.

Но эта манна небесная, само собой, не для всех. Как и в России, она предназначена для одной касты — для «счастливого меньшинства» клана или его близких. Этих мужчин можно встретить в Грозном на огромных машинах, в сопровождении разодетых девиц в чадре и туфлях Лабутен. При этом более 40% чеченского населения страдает от безработицы.

«Чем ближе выход фильма, тем сильней я боюсь»

— Складывается впечатление, что Чечней, скорее, управляет мафиозная банда, чем диктатор...

— Это смесь диктатуры и мафиозных методов. Один старый крестьянин так и сказал: «Это банда», и это делает вещи еще ужасней. Не существует никаких правил, ничего. Как говорит один свидетель: «Конституция, законы, уголовный кодекс — это все меркнет по сравнению с фразой "Рамзан сказал". Если Рамзан сказал: "Убейте всех", — значит, всех убьют!»

Сегодня Кадыров убежден, что его система террора настолько отточена, что никто больше не осмелится говорить. Что до меня, чем ближе выход фильма, тем сильней я боюсь, несмотря на все предосторожности, которые мы предпринимали. Все съемки и произнесенные слова прослушивались и просматривались нашими чеченскими друзьями, которые постоянно оценивали возможные риски. Большинство голосов было изменено, все легко идентифицируемые кадры удалены. И мне все равно страшно.

— Вы посвящаете фильм журналистке Анне Политковской и правозащитнице Наталье Эстемировой. Почему?

— Наталья Эстемирова возглавляла в Грозном представительство российского неправительственного правозащитного центра «Мемориал», который много сделал для того, чтобы задокументировать преступления русских в Чечне. Вместе с Анной Политковской они доказали причастность кадыровцев и, по всей видимости, самого Кадырова к случаям пыток.

Анну убили (в день рождения Владимира Путина) на следующий день после интервью, в котором она говорила о Рамзане Кадырове, утверждая, что он преступник и что она «хотела бы однажды увидеть его на скамье подсудимых». В тот момент, когда ее убили, она готовила статью о бесчинствах кадыровцев. А Наталью, которой Кадыров лично угрожал, убили пятью выстрелами в голову.

— Как россияне воспринимают украинский кризис?

— Большинство моих друзей из России опасаются того, что страна окончательно замкнется. В окружении Путина много красно-коричневых ультранационалистов, которые влияют на идеологическую линию Кремля. Мы наблюдаем резкий кризис самоопределения, когда общим врагом называется весь западный мир. Многие россияне боятся скорой войны, которая выйдет за рамки Украины.

«Машина российской телевизионной пропаганды пугающе эффективна»

— Как до этого дошло?

— Причиной тому и гегемонистская воля Путина, и вспыльчивость обеих сторон. К тому же, все меры, принятые Европой и Америкой против российской власти, воспринимались простыми россиянами как агрессия против них лично. Они объединили людей вокруг Путина. Наконец, машина российской телевизионной пропаганды пугающе эффективна.

Немногочисленные по-прежнему независимые СМИ дискредитируются, вся информация идет в одном ключе. Каждый день искажается история, и большинство россиян убеждены, что Путин борется против жестоких украинских фашистов и что это Европа жаждет войны.

— Что чувствует такой русофил, как вы, глядя на изменения в России?

— Большую озабоченность, грусть и в то же время убежденность в том, что невозможно отрезать себя от России. Пропаганда в России промывает мозги и роет настоящую пропасть, которой потребуются долгие годы, чтобы исчезнуть. Раньше врагами считались только американцы, отныне в той же мере ими стали и европейцы.

Несколько месяцев назад во время демонстрации на Красной площади на меня набросились со словами: «Убирайся отсюда, француженка». Я никогда не сталкивалась ни с чем подобным. У Франции и России такая долгая общая история, что она повсюду гарантировала нам радушный прием. А тут я почувствовала ненависть. Русские уверены, что мы хотим видеть их униженной державой. Поэтому даже если в случае с Украиной происходит настоящая национальная самоизоляция, нужно их выслушать, понять их обиды, вести с ними диалог, как это делают Франсуа Олланд и Ангела Меркель. Это единственный способ попытаться достичь мира.

Пробуждение «русского медведя» может оказаться ужасным. Восстановить диалог — единственный выход, если мы не хотим, чтобы Украина окончательно погрузилась в хаос и тотальную войну. Конфликт продолжается практически год, и украинцы, потерявшие тысячи людей, обессилены. К сожалению, двойная игра Кремля и задиристые провокации пророссийских сепаратистов непредсказуемы и заставляют опасаться худшего.

«Жестокие кадры стали в Интернете настолько обычным явлением, что мы привыкли»

— Во время «арабской весны» казалось, что интернет и социальные сети заставят диктатуры пасть...

— Какое разочарование! Сегодня мы получаем информацию практически в режиме реального времени — благодаря тем, кто, будь то в Сирии или других странах, отваживается снимать то, что происходит вокруг, и выкладывать это в интернет. Эти кадры не только не заставили рухнуть режим Башара аль-Асада — многие из тех, кто их снимал, сейчас мертвы. Возможно, мы были слишком наивны, надеясь, что знание непременно должно вызвать реакцию?

Это ужасно, но мне кажется, сейчас жестокие кадры стали в интернете настолько обычным явлением, что мы привыкли. Их обилие делает нас нечувствительными и мешает думать, что все могло бы быть иначе. Во время работы над предыдущими фильмами я отсняла в Чечне ужасающие кадры массовых захоронений, бесчинств и пыток. Я ни разу их не использовала. Рассказ о том, что люди пережили, действует сильнее, чем гора трупов. Чудовищность изображения блокирует какие-либо ответные эмоции у человека, в силу защитного рефлекса.

— Как Интернет и социальные сети повлияли на вашу работу?

— С одной стороны, они облегчают нашу работу в том, что касается поиска информации, но с другой — накладывают на нас гораздо большую ответственность перед нашими собеседниками. Сегодня любое свидетельство вырывается из-под вашего контроля, как только оно прозвучало. Десять лет назад фильм о Чечне никогда бы не увидели в России. Самое большее, его бы посмотрел кто-нибудь из посольства, и на этом всё.

Сегодня всё иначе. В ту самую секунду, когда фильм показывают, там его смотрят и разбирают по косточкам, каждое слово может быть пристально изучено властями и использовано против того, кто его произнес, если его удастся идентифицировать. Поэтому от нас требуется особая осторожность и постоянная забота о безопасности тех людей, которые с нами говорят. Когда мы отправляемся в Сирию или Чечню, мы потом уезжаем, а они остаются. Никакая сенсация не оправдывает угрозы жизни человека, у которого берешь интервью.

Манон Луазо в датах

1969 Родилась в Лондоне.
1983 Первая поездка в СССР.
1994 Отправившись в трехнедельное путешествие по Транссибирской магистрали, она останавливается в Москве и остается там на 10 лет.
2003 Снят первый фильм в Чечне: «Грозный, хроника исчезновения», за которым в 2004 последует «Родиться в Грозном».
2006 «Премия Альбера Лондра» за «Проклятие родиться девочкой».
2011 «Хроника запрещенного Ирана», фильм совместного производства с иранскими женщинами, которым она поручает операторскую работу.