Путинская Россия ведет две войны — в Украине и на поле исторической памяти. В определенном смысле, первая — это продолжение второй, но результаты этих войн не зависят друг от друга. Агрессию на востоке Украины, возможно, удастся остановить политикам после очередных переговоров в Минске. Однако победа Кремля в войнах памяти кажется практически неизбежной.
Памятник репрессированным будет воздвигнут в Москве в 2016 году на проспекте Сахарова. 11 февраля комиссия по монументальному искусству Московской городской думы, одобрила эту инициативу, которая, по официальным сообщениям, «поступила от музея истории ГУЛага по поручению президента РФ Владимира Путина». C 12 февраля можно подавать заявки на конкурс проектов, победителя назовут в День памяти политических репрессий 30 октября. Проекты будет отбирать жюри, в котором настоящие правозащитники, профессиональные музейщики и репрессированные сосуществуют с лояльными Кремлю общественными и культурными деятелями.
Цинично присвоенная память
Не важно, какими будут конкурсные проекты и какой именно памятник появится на углу проспекта Сахарова и Садово-Спасской улицы, рядом с угрюмым офисным зданием. Эта история затеяна ради того, чтобы российские политики могли говорить: «На проспекте Сахарова будет открыт памятник репрессированным». Нет ни малейшего сомнения в том, что правозащитники, много лет лоббирующие возведение монумента, искренне считают, что он станет знаком исторической справедливости и способом пригласить общество к осмысленному разговору о политических репрессиях и отечественной истории.
Происходит как раз обратное. Дело жизни многих российских правозащитников и гражданских активистов цинично и ловко используется властью. Как только самодовольный российский бюрократ (а то и сам президент) с напускной скорбью на лице начнет церемонию открытия памятника, и это покажут все каналы российского телевидения, про историческую справедливость можно будет забыть, а возможность диалога между обществом и властью о месте политических репрессий в российской истории исчезнет навсегда.
Память о репрессиях будет присвоена Кремлем и объявлена историей, а затем аккуратно вписана в нужную главу официального и единственного учебника по истории. Таким образом коллективный Путин (или лично Путин), одержит полную и окончательную победу в российских войнах памяти.
Сопротивляясь государственной монополии
Мы помним, пока мы переживаем. Живая память, личная или историческая, не существует без аффекта — процесса эмоционального переживания случившегося события. Это знал Марсель Пруст, и это хорошо знают в Кремле. Частное переживание всегда будет противостоять государственной символической мобилизации. Именно поэтому право на аффект важнее цены на нефть, и именно поэтому, согласно расхожей шутке, в борьбе за умы россиян телевизор пока побеждает холодильник.
В советские времена монополия на память принадлежала государству: оно жестко контролировало формы проявления аффекта. Образы героической борьбы и победы в Гражданской и Великой Отечественной войнах стали стержнем советской символической мобилизации. В результате в культурной памяти советского и постсоветского общества совершенно отсутствует Первая мировая война с ее трагедиями и миллионными жертвами, а участие СССР во Второй мировой в массовом сознании связано не с сентябрем 1939 года, а с 22 июня 1941 года. Государственные практики использования исторической памяти, связанные с памятью о войне, устроены таким образом, что частное воспоминание и скорбь оттеснены на обочину общественного пространства. Суть главной «духовной скрепы» — государственного нарратива о сохранении памяти о прошлом — в том, чтобы создать управляемую коллективную память, основанную на образах воинской славы и мощи советской армии, едва ли не в одиночку победившей нацистов.
Перестройка и период вплоть до начала 2000-х годов был временем интенсивной приватизации памяти — разрушением государственной монополии и эмансипации множества частных мемориальных нарративов, многоголосия эмоций. Но с середины 2000-х годов происходит обратный процесс — присвоения, или национализации, аффекта.
История как политический предлог
Это реализуется, в первую очередь, конечно, через систему подконтрольных государству медиа. Но не только. Точкой отсчета можно считать 2005 год, когда государственное информационное агентство РИА «Новости» запустило кампанию, символами которой стали черно-оранжевая «георгиевская» ленточка и лозунг «Победа деда — моя победа». Само это словосочетание — лучший пример отказа и истории, и памяти в праве на уникальность.
Присвоение государством памяти о победе в Великой Отечественной — лишь один из элементов куда более масштабного процесса. В 2010 году стало окончательно понятно, в каких формах реализуется государственная политика памяти. Так Кремль и многочисленные прокремлевские некоммерческие организации пытаются присвоить антифашистскую и связанную с Холокостом риторику, чтобы оказывать давление на соседние страны. В середине нулевых молодежные организации типа «Наших» и «Идущих вместе» пикетировали московские посольства балтийских стран. Сегодня государство — агрессор оправдывает войну в Украине тем, что власть в Киеве захватили «неонацисты».
Точно такой же процесс происходит не только в сфере политики памяти, но и в сфере исторической политики. Захват Крыма объясняется тем, что Херсонес, где согласно некоторым историческим источникам принял крещение князь Владимир —"священное место для россиян«. Точно так же для создания «патриотической» коллективной идентичности используются спорт и культура массового спортивного фанатства. Спортивные комментаторы и болельщики с удовольствием воспринимают любую победу национальной сборной или российского клуба в контексте «исторического противостояния».
Вера в монополию
Кремль эффективно вернул монопольное право на аффект, тем самым превращая граждан в поданных. Впрочем, жители России с готовностью доверяют монополисту.
Официальная российская политика памяти не только тоталитарна, но и тотальна: она стремится захватить максимальное пространство. Память о репрессиях до сих пор оставалась территорией, где шла дискуссия об истории России и современном состоянии общества, где существовала множественность точек зрения. Но живая память о репрессиях мешает Кремлю. В России, где по данным правозащитного центра «Мемориал», 46 политических заключенных, разговор о репрессиях в равной степени касается и истории, и современности.
Поэтому идея возведения памятника репрессированным в Москве хорошо сочетается с той беспрецедентной атакой, которую власти ведут на независимые организации, занимающиеся историей и памятью о репрессиях. В первую очередь, это «Мемориал», музей «Пермь-36», уже фактически уничтоженный, и Сахаровский центр.
Место для будущего памятника выбрано предельно точно. Хотя Проспект Сахарова никак не связан с деятельностью академика Сахарова, он в большей степени ассоциируется с массовыми протестами 2011-2012 годов. И это, то физическое и эмоциональное пространство, которое власти не могут не захватить.
Политика форм
Политика памяти не существует без эстетики памяти. Руководитель «Мемориала» и сам бывший диссидент Арсений Рогинский рассказал, что памятник на проспекте Сахарова будет «не просто памятник — напоминание, это памятник — размышление, памятник — источник общественной дискуссии, памятник — источник нашего понимания прошлого». Конечно, это не так. Этот памятник не только не будет служить напоминанием о произошедшем, он даже не заставит нас задуматься. Он станет одним из многочисленных московских памятников и займет ту же эмоциональную нишу, что и памятник князю Владимиру, крестившемуся в Херсонесе, который возведут в 2015 году на Воробьевых горах, и чей монструозный эскиз недавно был опубликован.
Любой традиционный монумент тоталитарен по своей природе, он не предполагает ни эмпатии, ни взаимодействия. На его фоне можно сделать селфи или его можно не заметить. К нему можно даже раз в год возложить цветы. Но памятник — любой памятник, любая конструкция из бетона или мрамора — не способен вызвать длительное и провоцирующее на конструктивное действие переживание.
Иногда бывают и исключения. Поставленный возле посольства Казахстана памятник казахскому поэту — просветителю Абаю Кунанбаеву, никогда не жившему в Москве, сначала вызывал недоумение и раздражение местных жителей. Однако когда весной и летом 2012 года центр московского уличного протеста переместился на Чистые пруды, он стал символом протестного движения. Протестное движение под названием «Оккупай Абай» потерпело поражение, и теперь Абай снова лишь скульптурное изображение неизвестного москвичам поэта. Новый монумент жертвам политических репрессий не сможет стать источником дискуссии — для этого нужны принципиально иные способы говорить о прошлом.
Именно «Мемориал» придумал лучшую из возможных в современной России форм сохранения памяти жертв репрессий. Это акция «Возвращение имен», во время которой 29 октября каждого года на Лубянской площади москвичи читают вслух имена погибших в годы Большого террора. Эта акция, собирающая тысячи людей каждый год — лучший пример интерактивности и солидарности, в которой граждане объединены общим переживанием памяти о репрессиях и совместным действием. Не менее сильный проект — акция «Последний адрес»: граждане без какого бы то ни было участия государства или муниципалитета оплачивают установку мемориальных табличек с именами репрессированных на зданиях, где жили жертвы.
Если бы «Возвращение имен» и «Последний адрес» (или похожие проекты на стыке истории и популярного искусства) были самой важной формой сохранения памяти о жертвах террора, то они бы стали главным источником того, чтобы сделать память живой, а разговор о прошедших и текущих репрессиях превратить в длительную общественную дискуссию.
Но этого не случится. В том числе и потому, что в 2016 году страна, которая ведет войну на территории соседнего государства и держит в тюрьмах инакомыслящих, поставит памятник жертвам государственного террора на проспекте, названном в честь диссидента.
Михаил Калужский — журналист и драматург. Автор книги «Репрессированная музыка» (2007). Пишет для Booknik.ru, Большой город, Новая Европа, Ост Европа, Русский Репортер и Сноб. В 2012-2014 он курировал театральную программу в Сахаровском центре (Москва). Twitter: @kaluzhsky.
