Все, кто когда-либо брал в руки Библию, знают, что Бог умеет говорить. За шесть дней Бог своим словом создал весь мир, а затем он говорил с Адамом и Евой в Эдеме. Позже он говорил с Каином и Авелем, с Ноем, Авраамом и многими другими. Что он им говорил? Он отдавал приказы: «Да будет свет!» Он накладывал запреты: «Не ешьте от этого дерева!» Он задавал вопросы, определял наказания, предлагал советы, предсказывал погоду и приказывал старику убить своего собственного сына. Иногда он говорил все это спокойно, иногда — с сарказмом, а порой его слова были наполнены гневом, жалостью или любовью. Когда Господь говорит, люди слушают, но, когда люди слушают, должны ли они всегда ему верить? Другими словами, может ли Бог лгать?
На протяжении тысячелетия некоторые из наиболее влиятельных теологов и философов всерьез обсуждали проблему божественного обмана. Представьте себе, что Бог может лгать, просит нас епископ Августин, живший в 5 веке. Представьте себе, что Господь решил, что Библия должна содержать в себе некоторое количество лжи. Как мы узнаем, чему в ней верить, а что отвергать? Руководствуясь самыми благими намерениями, мы можем по незнанию обречь себя на вечные мучения, приняв ересь за правду и отвергнув правду как ересь. И риски божественного обмана выходили далеко за пределы библейских текстов. В 14 веке теолог и профессор Оксфордского университета Джон Уиклиф (John Wyclif) высказал опасение, что Бог может лгать нам, он может внушать нам ложные представления, ограничивать реальность всего лишь видимостью и подрывать основы наших знаний о мире.
Вопрос о том, может ли Бог лгать, оставался довольно важным вопросом на протяжении целого тысячелетия, потому что он заставлял теологов без всяких прикрас рассматривать природу отношения Бога к миру. Это напрямую приводило их к вопросу о природе и сущности Бога. Это очень важные вопросы, но ответить на них крайне трудно, потому что имеющиеся в распоряжении свидетельства весьма противоречивы. Существовало два различных подхода к пониманию отношения Бога к миру, которые в основе своей имели совершенно разные концепции Бога.
С одной стороны, в поисках ответов люди могли обращаться к библейским текстам. В этих текстах Бог действует, реагирует на происшествия в мире, разрушает города, заключает соглашения и говорит с Моисеем, принимая форму горящего куста. С другой стороны, люди могли рассматривать Бога в более философском ключе, основываясь на идеях Платона, Аристотеля и других греческих мыслителей, хотя эти идеи всегда приходилось адаптировать в соответствии с требованиями библейских текстов. Всесильный и совершенный, этот философский вариант Бога существовал на расстоянии, в стороне от своего творения, неизменный и незыблемый. В конце концов, идеальная сущность ни в чем не испытывает недостатка, а, поскольку она ни в чем не испытывает недостатка, ей не нужно ничего делать.
Честно говоря, никто — кроме немецкого реформатора Мартина Лютера в периоды наиболее острой религиозной тревоги — никогда не утверждал, что Бог может лгать. Все споры велись вокруг вопроса о том, способен ли Бог обманывать. И различия между ложью и обманом никогда не были четко определены. Богословы единодушно соглашались с Августином, который говорил: «Ложь состоит в произнесении неправды с намерением обмануть». Богословы также соглашались с идеей Августина о том, что любая ложь — это грех, и никакие благие намерения не могут превратить грешные поступки в добродетельные. «Любая ли ложь — грех? — спрашивал доминиканский инквизитор Сильвестр Приериас (Sylvester Prierias) в конце 15 века. — Я отвечу, что незаконно даже лгать ради спасения чьей-либо жизни, как учат нас Августин, святой Фома и все богословы».
Возможно, любая ложь считалась грехом, но тогда многие также были убеждены в том, что нет ничего дурного в притворстве, введении в заблуждение и сокрытии правды, если это необходимо. Любой человек, пытавшийся разобраться в содержании этих терминов, сталкивался с их неопределенностью и расплывчатостью. Есть ли разница между ложью и сокрытием правды? В общепринятом определении, которое мы находим у Фомы Аквинского и бесчисленного количества мыслителей эпохи Ренессанса, различаются добродетельное притворство и греховное лицемерие. Мы притворяемся, когда хотим что-то о себе скрыть, и мы лицемерим, если мы пытаемся казаться кем-то, кем мы на самом деле не являемся. Но, если задуматься, есть ли разница между этими двумя понятиями? Как в 17 веке писал неаполитанский чиновник Торквато Аччетто (Torquato Accetto), когда мы что-то скрываем, разве мы не притворяемся кем-то, кем мы не являемся, разве мы не притворяемся человеком, у которого отсутствует то качество, которым мы на самом деле обладаем?
Но как же быть с Богом? Цитируя слова Никейского символа веры — «Верую в Бога, Отца Всемогущего» — Августин утверждает, что Бог не способен ни обманывать, ни обманываться. «Если бы Бог мог лгать или обманываться, если бы он мог обманывать или творить какие-либо другие недобрые дела, он не был бы всемогущим, потому что такое поведение недостойно всемогущего существа». Августин добавляет, что Бог не может грешить, он не может даже пожелать сделать нечто дурное. Все, что делает Господь, он делает во благо, и все, что он делает, он делает справедливо.
Многие средневековые богословы с ним соглашались, и в 17 веке французский философ и ученый Рене Декарт внес свой акцент в рассуждения Августина. Если Бог на самом деле всемогущий, если Бог обладает всеми мыслимыми достоинствами, тогда он попросту не может быть обманщиком. «Очевидно, что любая ложь и обман — это результат какого-то дефекта», — утверждает Декарт. Как и Августин, Декарт заявляет, что мошеннические, лживые и нечестные поступки абсолютно несвойственны всемогущему существу. По-настоящему всемогущее существо не только никогда не станет совершать таких поступков, оно попросту неспособно на них. Бог не может лгать и обманывать, потому что Бог — это Бог.
Однако с этими философскими аргументами в пользу идеи о честной и прозрачной сущности Бога возникала одна сложность: библейские тексты свидетельствовали об обратном. Роберт Холкот (Robert Holkot), доминиканский богослов 14 века, весьма популярный в свое время, а ныне незаслуженно забытый, считал, что в Библии есть ряд эпизодов, где Бог обманывает демонов, грешников и даже верующих людей. Он обманул Авраама, отца еврейского народа, когда он приказал тому принести в жертву сына Исаака, а затем отменил свой приказ в последний момент, когда Авраам уже занес нож над своим связанным и дрожащим от ужаса сыном.
Два столетия спустя Джон Кальвин (John Calvin) пришел к такому же выводу, размышляя над отрывком из Ветхого завета, где Господь «пожелал, чтобы вероломный царь Ахав обманулся», и отправил к нему дьявола, чтобы выполнить это желание, «дав ему четкий приказ быть лживым духом, глаголющим устами пророков». По мнению Кальвина, этот отрывок заключает в себе глубокий смысл. Со времен Августина богословы стремились оправдать Господа, освобождая его от всего того зла, которое он, возможно, совершал, делая акцент на разнице между тем, чего Господь хочет, и тем, что он допускает. Бог не хочет, чтобы творилось зло, но он позволяет ему твориться. Но, возражает Кальвин, это не так, потому что, если верить Библии, Господь делал множество других дурных вещей помимо того, что он отправил дьявола, чтобы солгать Ахаву. Спишите это на безграничную и безгранично таинственную сущность Бога, настаивает Кальвин, Бога, который ненавидит всех лжецов, учит нас никогда не лгать, но сам при этом обманывает. И с вполне ощутимой досадой Кальвин делает вывод, что Господь, возможно, никогда не лжет, но то, как это происходит, всегда останется за пределами нашего понимания.
Даже те мыслители, которые считали, что Бог по определению не может обманывать, что обман противоречит божественному совершенству Господа, были вынуждены признать, что Бог иногда все-таки обманывает. Историки зачастую упускают эти теологические нюансы, потому что они практически всегда звучат за кулисами философской сцены, если можно так выразиться, то есть не в богословских трактатах, а в комментариях к Библии, в проповедях и в письмах, особенно если эти проповеди, комментарии и письма касаются жизни Христа. Почему Господу нужно было отправить своего единственного сына, чтобы спасти человечество? И почему Христос скрывал свою божественную сущность, появившись на земле не как Бог, а как человек по имени Иисус?
Размышляя над тестом Евангелия, Григорий Нисский, живший в то же время, что и Августин, предположил, что историю жизни Христа можно читать как своего рода хитрость длинной в 33 года. Дьявол обманом заставил Адама и Еву нарушить запрет Бога не есть плоды Древа познания добра и зла. Он пообещал им, что, если они съедят его плоды, то не умрут, как говорил Бог, а станут подобными ему. Поддавшись этому обману, они вкусили запретный плод, и, сделав это, они превратились в рабов сатаны, подверженных болезням, страданиям и смерти.
Чтобы распутать этот узел безысходности, пишет Григорий, Бог решил, что лучше всего в отношениях с дьяволом пользоваться теми же методами, которые он использовал в случае с Адамом и Евой. Дьявол обернулся змеем, поэтому Бог решил принять облик безгрешного человека, единственного безгрешного человека на земле, человека, чья добродетельная чистота стоит больше, чем все грешники, вместе взятые. Таким образом, подобно дьяволу, Господь соблазняет дьявола, обманом заставляя его пересечь черту, распять невинного Иисуса и, сделав это, утратить власть над человечеством.
Разумеется, дьявол пойдет на столь безрассудный шаг только в том случае, если он не поймет, что Иисус — это Христос. «Это было не в силах дьявола, — пишет Григорий, — усмотреть лик Господа, он видел в Христе лишь часть его плотской сущности, которую он давным-давно подчинил себе посредством злодеяний». Григорий выразил этот божественный сюжет при помощи удивительной метафоры: «Божественная сущность была скрыта под покровом человеческой сущности таким образом, чтобы, как с жадной рыбой, крючок божественности был проглочен вместе с наживкой плоти».
Это можно назвать довольно странным положением вещей — противоречием, которое так до конца и не разрешилось. Получается, что спасение человечества зависело от обмана Бога, который не способен на обман. Августин заменил образ крючка и наживки Григория Нисского на образ мышеловки: «Крест Господень стал мышеловкой для дьявола: приманкой, на которую он попался, была смерть Христа». Но конечный результат остался тем же.
Позже богословы продолжили рассуждать на тему божественной хитрости, обнаруживая один нюанс за другим. В 13 веке Фома Аквинский спросил, зачем деве Марии, матери Иисуса, нужно было выходить замуж, и предложил несколько объяснений: мальчикам обязательно нужен отец, кроме того евреи того времени вряд ли благосклонно отнеслись бы к женщине, родившей ребенка без мужа. Цитируя отца Церкви Игнатиуса, Фома предлагает еще одну гораздо менее явную причину, утверждая, что Иосиф, муж Марии, стал своего рода обманкой, которая была нужна для того, чтобы «скрыть от дьявола способ появления нашего Господа на свет». В конечном итоге, пишет Фома, дьявол и его приспешники узнали, кем был Иисус, но, пока он был младенцем и ребенком, «это помогало ограждать Его от злобы дьявола, чтобы тот не преследовал Его с чрезмерной жестокостью: тогда Христос не хотел испытывать подобные страдания и не хотел, чтобы кому-то стало известно о Его силе. Он хотел во всем походить на других детей».
Теологи обратились к идеям римского оратора Цицерона, чтобы провести границу между божественным притворством Господа и коварным лицемерием дьявола. В 13 веке богослов-францисканец Бонавентура заявил, что дьявол — это зло и коварный софист, а Христос — добродетель и рассудительный оратор. И различия между ними относятся к сфере мотивов и намерений. Честный и нравственный оратор идеально приспосабливается к обстоятельствам, адаптируя свои слова и поступки, жесты и выражение лица к нуждам своей аудитории в конкретный момент. Он четко осознает свою природу и сущность своих слушателей, а также свои цели и препятствия, с которыми он сталкивается. Софист, напротив, использует нечистые и неподобающие средства, чтобы достичь нечистых и неподобающих целей.
Никто не сомневался в том, что действия, маски и вводящие в заблуждения речи Бога были абсолютно правильными, абсолютно взвешенными и справедливыми, несмотря на то, что принять его праведность было гораздо проще, чем объяснить ее. Превращение Бога в безупречного оратора повысило уровень напряжения между двумя противоположными способами восприятия Бога. В конце концов, риторика — это искусство приспосабливаться к моменту, она подразумевает адаптацию и реакции, постоянную перенастройку манеры взаимодействия с другими людьми. Но именно эта необходимость адаптироваться, меняться, действовать и реагировать, говорить и обманывать казалась абсолютно чуждой философской концепции Бога, как вечной, безупречной и неизменной сущности.
На рубеже 14 века возник еще один источник напряжения между библейскими текстами и философией, который сделал угрозу божественного обмана более отчетливой. В 12 веке европейцы начали постепенно открывать для себя труды Аристотеля, которые были для них недоступны в течение многих столетий. Интеллектуалы, заинтересовавшиеся идеями Аристотеля, включали его труды в программу университетов. Однако философия Аристотеля зачастую противоречила библейским текстам, а вовсе не подкрепляла их.
Согласно философии Аристотеля, Бог — «Неподвижный двигатель» — является частью вселенной, ее лучшей частью, но все же частью, придавая ей форму и энергию в соответствии с необходимыми и неизменными законами разума. И богословы вряд ли могли спокойно наблюдать за тем, как студенты и преподаватели впитывали этот искаженный образ Бога. Если верить Библии, то Бог выходит за рамки вселенной, которую он создал ex nihilo, из ничего. Теологи настаивали на том, что Бог всемогущ, он может сделать все.
Чтобы продемонстрировать всесилие Бога, теологам нужно было описать все те способы, при помощи которых Бог может чудесным образом вмешиваться в естественный порядок вещей. И, как выяснилось, чудесное вмешательство зачастую очень трудно отличить от обмана. В начале 14 века Вильям Оккам попросил своих читателей провести простой мысленный эксперимент. Представьте себе, что вы смотрите на звезду. Теперь представьте, что Бог, который может сделать все, что угодно, уничтожает эту звезду, но при этом делает так, что вы продолжаете ее видеть. То, что вы видите — это несуществующая звезда.
Идея о возможности божественного обмана постепенно пропитывала все, от теологических мысленных экспериментов до повседневной жизни Церкви. Роберт Холкот просил своих читателей задуматься о таком таинстве как евхаристия. В момент освящения Господь чудесным образом превращает кусочек хлеба, который продолжает выглядеть как всего лишь кусочек хлеба, в тело Христово. С точки зрения этих христианских мыслителей, выступавших за ограничение влияния философии Аристотеля, всемогущество Бога предполагает, что он может обманывать.
Сомнения по поводу божественного обмана, которые вряд ли можно назвать всего лишь любопытной особенностью далекого прошлого, стали одним из центральных вопросов эпохи научной революции и, таким образом, современного мира. Большинство великих ученых 17 века (или натурфилософов, как они предпочитали себя называть) — Кеплер, Галилей, Декарт, Бойл и Ньютон — писали о Боге и включали Бога в свои теории, и для них это было не просто уступкой властям: Бог занимал центральное место в их концепциях вселенной.
Декарт, который осознанно или неосознанно пошел по стопам Оккама, выдвигает идею о том, что Бог (или по крайней мере некий «злой гений»), возможно, обманул его о существовании вселенной и всего, что в ней есть. Хотя Декарт быстро отверг эти опасения, заявив, что обман противоречит самой сущности Бога, некоторые его читатели нашли в Библии несколько эпизодов, где Бог, очевидно, шел на обман.
На это Декарт, как и многие его предшественники, ответил, что мы должны воспринимать эти отрывки как аллегории. Библия была написана для менее образованных людей, неспособных понять истинную и истинно абстрактную природу Бога. Когда Библия говорит нам, что Бог рассердился или опечалился, что он лжет и обманывает, мы должны знать, что ничего подобного он не делает. Принято считать, что библейские тексты написаны на языке человека. Писатель Пьер Бейль (Pierre Bayle), живший в эпоху раннего Просвещения и не скованный в своих взглядах теми же ограничениями, что и Декарт, обобщил этот принцип следующим образом: «Поскольку простые люди были неспособны подняться на уровень самой совершенной сущности, пророкам было необходимо приблизить Бога к человеку, заставить его говорить на нашем языке, как кормилица лепечет на языке младенца, которого она кормит».
Как же нам воспринимать случаи божественного обмана?
Декарт рассматривает случай возможного божественного обмана, взятый из жизни: случай человека, страдающего водянкой, чье тело удерживает внутри себя опасное количество воды, но при этом он все равно испытывает жажду. С точки зрения этого человека, Бог, несомненно, обманывает его самим состоянием его организма. Он мучается от жажды, но если он выпьет воды, он попросту утонет. Декарт утверждает, что, воспринимая проблему таким образом, мы представляем Бога в упрощенном и антропоморфном виде, как будто он вступает в непосредственное взаимодействие с миром, намеренно обманывая этого страдающего человека и игнорируя всех остальных людей.
По мнению Декарта, такой упрощенный и антропоморфный образ Бога нелеп. Мы скорее должны задаваться вопросом о том, как Бог создал мир таким образом, что, хотя нам иногда кажется, что он нас обманывает, на самом деле он не делает ничего подобного. Если Господь всемогущ, справедлив и мудр, рассуждает Декарт, из этого следует, что он создал лучший из миров, используя при этом простейший набор законов. Простота законов, управляющих миром, соответствует простоте природы Бога, но их сложные и хорошо структурированные последствия являются результатом его всевидящей мудрости и справедливости. Задумайтесь над тем, как хорошо все устроено в это мире: когда мы чувствуем жажду, это практически всегда означает, что нашему организму требуется вода.
Несмотря на эффективность этих законов, их простота подразумевает, что рано или поздно может произойти некий сбой. В эти редкие моменты Бог может вмешаться в ситуацию и внести в свои общие законы разнообразные исключения. Он может это сделать, но не делает. Спустя столетие, подытоживая размышления Декарта, Никола Мальбранш (Nicolas Malebranche) написал следующее: «Эти законы вследствие их простоты порой приводят к печальным для нас последствиям, но эти последствия вовсе не гарантируют, что Бог изменит свои законы, усложнив их. Так происходит, потому что в его простых законах содержится гораздо больше мудрости и плодовитости, чем во всех остальных законах, которые он мог бы установить, чтобы достичь тех же результатов».
Другими словами, приверженность мыслителей эпохи научной революции идее рациональности причин всех явлений, даже исключительных и на первый взгляд аномальных, лишила Бога его способности обманывать. А лишившись способности обманывать, Бог лишился способности говорить, вмешиваться и взаимодействовать с миром. С точки зрения ученых, это было почти неизбежно, поскольку они были заинтересованы в стабильном и постоянном мире, который можно свести к математическим уравнениям и нерушимым принципам. Бог стал источником вселенского порядка, утратив при этом всякое отношение к вселенной.
И эта перемена привела к весьма ощутимым последствиям. Ученые все чаще стали представлять вселенную как гигантскую машину, сложный механизм сродни часам. Бог замыслил ее, создал и завел ее, а затем отступил в сторону и позволил ей работать без его вмешательства. Какие еще доказательства существования, величия и всесилия Бога могут быть, как не сложность процессов в природе, в которой все организовано на благо человеческого рода? В своей «Естественной теологии» (1802) Уильям Пейли (William Paley) просил своих читателей представить себе, что они нашли часы на лесной тропинке, а затем отступить назад и задуматься над удивительной сложностью окружающего мира, который подобен гигантскому часовому механизму. Несомненно, такой мир мог стать продуктом только бесконечно мудрого, всесильного и благого создателя. Машинам требуется машинист, для сохранения порядка требуется распорядитель, а миру нужен Господь.
Следующая глава в этой истории — глава, в которой мы с вами живем — начинается с Дарвина и его теории естественного отбора, а ее продолжением стали евангелисты и фундаменталисты, отрекшиеся от истин науки и призвавшие к возвращению к буквальным истинам библейских текстов. Сегодня религия и наука не находятся в состоянии войны друг с другом, но они, несомненно, несовместимы. И эта несовместимость во многом объясняется тем, что на протяжении многих веков Бог был способен обманывать, а затем в один прекрасный день лишился этой способности.
Натурфилософам 17 века необходимо было запретить саму возможность божественного обмана, и этот запрет стал забытым источником того разрыва, который сегодня существует между религией и наукой. Все они верили, что Бог - это их спасение и создатель удивительной вселенной. Кроме того, им было нужно, чтобы Бог хранил молчание, потому что только в молчании они могли найти те истины, которые искали. А обнаружив эти истины, они постарались убедить себя и всех остальных в том, что кроме молчания больше ничего и никогда не было.
