Не часто случается так, чтобы в Европе происходила настоящая революция, мобилизующая более одного миллиона человек, революция, которая провоцирует контрреволюцию с многочисленными жертвами и которая приводит к смене правительства. Если бы свободные парламентские и президентские выборы на Украине в 2014 году были концом этой истории, то мы сегодня, вероятно, обсуждали бы вопрос о том, идет ли речь о буржуазной революции, устанавливающей государственно-правовой порядок, или о левом движении, целью которого является низложение олигархического режима. Возможно, мы рассуждали бы о взаимосвязи, которую украинские революционеры устанавливают между национальным суверенитетом и европейской интеграцией, то есть мы размышляли бы о том, что одно служит основой для другого.
Оккупация и аннексия Крыма Россией, а также вооруженная поддержка сепаратистов в Донецкой и Луганской областях представляет собой конец продолжительной фазы европейской истории, в процессе которой определенные правила считались долговременными, а государственный суверенитет воспринимался как неприкасаемый. В результате действий Москвы, нарушающих положения Устава ООН, Хельсинкского Заключительного Акта, Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе и Будапештского меморандума, в настоящее время ставки в этой игре стали больше, чем революция в одной стране. Речь, на самом деле, уже идет не о чем ином, как о международном порядке.
Попытки российской пропаганды представить войну на Украине как глобальный конфликт, указывают на один важный исходный пункт, в соответствии с которым революция и война на Украине имеют смысл только в том случае, если поставить историю этой страны в глобальные рамки, а решения украинских революционеров и российскую контрреволюцию воспринимать как реакцию на историческую дилемму.
Первая мировая война была прямым следствием практиковавшейся на Балканах модели, смысл которой сводился к попытке создать национальные государства на территории бывшей империи. В ходе этого процесса все европейские континентальные державы либо потерпели поражение, либо были сметены революцией. В результате процесс деколонизации закончился в Европе примерно в 1922 году. Оказавшиеся победителями в этой войне морские державы — Великобритания, Франция и Соединенные Штаты — ограничили применение права на самоопределение территориями новых национальных государств Центральной и Восточной Европе. Однако они не связали их вместе в рамках какой-либо долговременной формы экономической и политической кооперации. Ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не проявили особого интереса к новым государствам. Франция поначалу пыталась создать какие-то военные союзы в Восточной Европе, однако они распались, когда в результате мирового экономического кризиса прекратились французские инвестиции, а другие государства, находившиеся ближе, казались более мощными, чем Париж.
Настолько успешным был метод национального государства при дезинтеграции континентальных государств, настольно же неудачным он оказался в процессе реинтеграции Европы. В результате в Европу вернулись неоколониальные концепции, и, кстати, не как ностальгические представления, а в виде конкретных планов. В начале 1930-х годов Европа стала той ареной, на которой предпринимались попытки применения колониальных концепций в отношении соседних государств. Как национал-социалисты, так и Советский Союз мыслили категориями, в соответствии с которыми значительные части Европы должны были стать их колониальными владениями. Адольф Гитлер действовал в традициях балканского милитаризма (Balkan-Militarismus), но он хотел расширить это понятие и перенести его логику с этнического на расовый уровень. Экономический успех предполагалось достигнуть не с помощью консолидации народа, а за счет колонизации других народов, поделенных по расовому признаку. Украинцы были поставлены на одну ступень с черными и африканцами, поскольку для Гитлера их страна имела ключевое значение для нового немецкого рейха.
Большевистская революция по своей идеологии и самовыражению была антиколониальной. Ленин определял империализм как последнюю стадию капитализма, и Советский Союз после его создания в 1922 году стал толковать напряженность, вызванную национальными и классовыми факторами, с точки зрения «империалистической» логики. Но на самом деле логика нового режима была вполне колониальной, поскольку существовала настоятельная задача действовать, подражая капиталистическому развитию. Сталин представлял логику пятилетнего плана как фактор внутренней консолидации, и, следуя этой логике, советская держава должна была так относиться к советским территориям, как колониальные державы к своим удаленным владениям.
И в реализации этих планов Украина играла центральную роль. Как раз в то время, когда Гитлер в кругу своих сторонников назвал Украину житницей будущего германского рейха, Сталин устроил там голод в наказание украинским крестьянам, которые якобы препятствовали осуществлению его планов развития страны. Для многих наблюдателей вопрос в середине 1930-х годов состоял прежде всего в том, какая из двух неоколониальных моделей будет, на самом деле, представлять собой вызов для капиталистических национальных государств в Европе, и, возможно, во всем мире — национал-социализм или большевизм.
В период между 1938-м и 1941-м годом существовавший между двумя войнами порядок был ликвидирован. Созданные после 1918 года государства были уничтожены одно за другим: Австрия, Чехословакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония. Даже Югославия, расширенный вариант победоносной Сербии, перестала существовать. Это разрушение было следствием германской и советской политики, а после подписания пакта Гитлера-Сталина оно стало следствием общей германско-советской политики и воспринималось как свидетельство провала обоих интеграционных проектов. В тот момент, когда нацистская Германия предала своего советского союзника и приступила в июне 1941 года к реализации плана «Барбаросса», начался спор во всем мире по поводу определения нового порядка. Борьба между Германией и Советским Союзом, находившаяся в центре Второй мировой войны, велась по поводу господства на Украине.
Встреча двух неоколониальных систем — сначала как союзников, а затем как врагов — имела весьма трагические последствия. На расположенных между Берлином и Москвой «кровавых землях» (bloodlands), где у власти находились Гитлер и Сталин, погибли примерно 14 миллионов человек. Самую большую часть составляли уничтоженные в результате холокоста евреи, большинство из которых были жителями этих мест. Более трех миллионов жителей советской Украины погибли от голода в результате советской политики, более трех миллионов советских военнопленных умерли в немецких лагерях, сотни тысяч людей стали жертвами массовых расстрелов. В период между 1933-м и 1945-м годом Украина была самым опасным регионом в мире, поскольку она находилась в месте столкновения сфер интересов обоих неоколониальных проектов.
Первая мировая война ознаменовала собой триумф европейской деколонизации, а также конец существования традиционных континентальных держав. Вторая мировая война сорвала нацистский проект по реколонизации, изменила соответствующий проект Советов и ослабила традиционные колониальные империи. В конечном итоге Европейский Союз сделал возможным надежный и сопровождавшийся мифом о мире отказ от колониализма. Самым важным поборником европейской интеграции вначале считалась Федеративная Республика Германия. Западная Германия была наиболее наглядным примером провалившегося колониального проекта. После попытки колонизировать половину Европы и изменить мировой порядок, немцы оказались побежденными в разделенной стране с дискредитированной репутацией в мире. В подобной ситуации сотрудничество с Францией, Голландией, Бельгией и Люксембургом могло восприниматься в Бонне как выход.
Во второй половине XX столетия те европейские государства, которые потеряли свои заморские владения, нашли новые рынки внутри Европы. За Францией и Голландией последовали Испания, Португалия и даже Великобритания. Переход этот не был простым, однако он происходил в русле принудительной экономической логики. Представление о том, что крупное европейское национальное государство может обойтись без более крупного торгового партнера, быстро доказало свою несостоятельность. Даже такие государства как Австрия и Швеция, которые долгое время оставались нейтральными, вели торговлю с Европейским Союзом и в конечном итоге к нему присоединились.
И когда в конце 1980-х годов советская империя закачалась, европейского единство обрело черты политико-экономического проекта. Исчерпавшие свои возможности системы советского стиля попытались наладить потребление, но в результате различия в жизненных стандартах в Западной и Восточной Европе стали еще более заметными. В 1930-е годы жизненный стандарт во Франции был ниже, чем в Богемии. Но в 1980-е годы ситуация перевернулась. Близость между советской империей и территорией европейской интеграции работала теперь против советского порядка.
Во время памятных мероприятий в прошлом году по случаю 100-летней годовщины начала Первой мировой войны не был учтен один решающий аспект — потребовалось целое столетие для того, чтобы установился новый мирный порядок. На первый взгляд расширение Европейского Союза в 2004, 2007 и 2013 годах казалось окончанием европейского послевоенного периода, поскольку существовавшее во время холодной войны разделение между Восточной и Западной Европой было преодолено. На самом деле был преодолен значительно более глубокий раскол, то есть раскол между морскими державами, которые вышли победителями в результате первой мировой войны, и восточноевропейскими национальными государствами, которые в результате той войны были созданы или изменены. Серая зона национальных государств, появившаяся в 1918 году и ставшая местом расширения на Запад советской империи, превратилась в первые годы XXI столетия в зону расширения Европейского Союза.
Европейский Союз XXI века стал общей родиной для прежних больших империй, а также для их бывших подданных. Большая часть представителей национальных элит восприняли «возвращение в Европу» как завершение проекта национального освобождения. Как и украинские революционеры 2013 года, они увидели историческую связь между суверенитетом и интеграцией быстрее, чем многие журналисты или научные работники. Этот вывод был разумным, поскольку Европейский Союз представляет собой ответ на фундаментальную слабость национального государства, проявившуюся в 1920-х и в 1930-х годах. Он, этот ответ, обеспечивает близость дружественных государств, гарантирует действие на равных условиях, а также является зоной свободной торговли и свободного перемещения граждан.
Те цели, которые преследовала Украина в 2013 и в 2014 году, особенно желание заключить соглашение об ассоциации с Европейским Союзом, получают на этом фоне отчетливые контуры. Возможно, граждане Украины были даже в большей степени, чем другие, способны оценить логику европейской интеграции в ее нынешней форме: Украина находилась и продолжает находиться вблизи центра некоторых наиболее важных интеграционных и дезинтеграционных проектов XX века в Европе. После Первой мировой войны Украина, несмотря на серьезную военную попытку, не стала национальным государством — вместо этого большая часть современной Украины вошла в состав Советского Союза. Она была крупнейшей немецкой колонией Первой мировой войны и должна была стать крупнейшей немецкой колонией после Второй мировой войны. Ни одна другая страна не находилась под таким аккумулированным воздействием национал-социалистического и советского процесса трансформации.
Во втором десятилетии XXI века Украина представляет собой единственную историческую границу, которую еще не преодолел Европейский Союз. Можно сказать, что Евросоюз преодолел разрыв, образовавшийся в 1945-м и в 1918 году, но пока не смог преодолеть разрыв, образовавшийся в 1917 году. Ни один квадратный сантиметр европейской территории, принадлежавший перед войной Советскому Союзу, не находится сегодня внутри Европейского Союза. Государства-сателлиты послевоенного времени являются частью Евросоюза, и то же самое можно сказать о присоединенных к Советскому Союзу в 1940, а затем в 1945 прибалтийских государствах. В этом смысле сталинская версия внутренней колонизации оказалась долговечной.
После расширения Евросоюза в XXI веке Украина граничит с четырьмя странами-членами Евросоюза. Как и коммунистические государства-сателлиты 1970-х и 1980-х годов, Украина является обществом потребления, граждане которого имеют постоянный контакт с намного более состоятельными обществами на Западе. Главной их проблемой уже давно является не коммунизм, а обычно обозначаемое словом «олигархия» исключительно высокая концентрация капитала в руках немногих людей, а также свойственная подобной системе коррупция. В 2013 году перспектива достижения соглашения об ассоциации с Евросоюзом породила немало надежд, поскольку она рассматривалась как шаг на пути создания правового государства. Та политическая теория, которая стояла за действиями на Майдане, была простой, и, тем не менее, она не была замечена. Ее смысл состоял в интеграционном равенстве, свидетельствовавшем о том, что гражданское общество, государство и Европа зависят друг от друга. Государству необходимо гражданское общество для того, чтобы двигаться в сторону Европы, и ему нужда Европа для того, чтобы справиться с коррупцией. Интеграция будет укреплять суверенитет, а суверенитет — интеграцию, однако это не будет происходить автоматически, а еще для этого нужно будет иметь большое количество украинских граждан, готовых пойти на риск.
Летом и осенью 2013 года в российской политике произошло серьезное изменение, и ее целью стала дезинтеграция европейского проекта. Российские руководители по-своему следовали той же самой исторической логике, что и граждане Украины: они видели позитивное взаимное влияние, существующее между гражданским обществом, правовым государством и Европой. Однако, в отличие от граждан Украины, российские руководители хотели разрушить эти взаимосвязи вместо того, чтобы их усилить. Намерение Украины подписать договор об ассоциации, о котором было известно в течение года, сразу же было переосмыслено как действие, направленное против интересов России. Президент Владимир Путин в ноябре 2013 года уговорил тогдашнего украинского президента, и в результате Виктор Янукович отказался подписывать это соглашение. Таким образом российская внешняя политика стала причиной протестов, с которых и началась революция.
Кремль тогда надеялся на то, что Украина согласится принять участие в конкурирующем проекте — в Евразийском Союзе. Формально речь шла тогда о создании таможенного союза между Россией и некоторыми соседними с ней государствами. Однако идеологически этот вариант был представлен российским министром иностранных дел Сергеем Лавровым как масштабная альтернатива, как «общее экономическое и гуманитарное пространство от Атлантики до Тихого океана», которое должно заменить упадочный Европейский Союз. Архитектор этой идеи Сергей Глазьев отметил, что подобный проект не даст возможности Польше «вернуть под свою юрисдикцию украинские земли».
Когда украинцы начали протестовать против отказа от подписания их президентом соглашения об ассоциации с Европейским Союзом, российская пропаганда сделала мнимую деградацию ценностей в Евросоюзе своей темой. В начале 2014 года российская пропаганда циничным образом сконцентрировалась на вполне действенной теме фашизма и геополитики, и при этом, используя фактор внезапности, европейцев и украинцев предпочитали представлять как склонных к гомосексуализму. Основу враждебной по отношению к Майдану политики составила политика, враждебная по отношению к Евросоюзу, частью которой и стали антимайданные настроения.
Было вполне предсказуемо, что начальная российская политика, состоявшая в поношении демонстрантов и обещании денег украинскому правительству в том случае, если оно подавит протесты, вызовет обратную реакцию. Так и произошло. Диктаторские законы режима Януковича от января 2014 года, а также устроенная снайперами в феврале 2014 года кровавая бойня, превратили протесты в революцию.
Российская реакция — оккупация и аннексия Крыма — должна была, судя по всему, привести к перевороту на Украине. Однако ничего подобного не произошло, и Россия поддержала сепаратистов в Луганске и Донецке. Поскольку Россия, за исключением криминальных элементов, местных правых радикалов и нацистов, почти не нашла поддержки среди населения, она была вынуждена использовать собственные войска. Тысячи украинцев были убиты в обеих этих областях, а больше миллиона украинских граждан превратились в беженцев.
Война на Украине, несомненно, еще в течение десятилетий будет оставаться предметом исторических дебатов. Тем не менее уже сейчас можно, вне всяких сомнений, говорить о том, что ее началом стала масштабная кампания, направленная на дезинтеграцию. Несмотря на высокопарные речи о праве русскоговорящих граждан и тому подобное, Москва, на самом деле, почти не показывает своей заинтересованности в реальной судьбе русскоговорящих людей, чья родина разрушается в результате российской интервенции. Россия не демонстрирует желания аннексировать Луганск или Донецк, и предпочитает оставить эти регионы в состоянии перманентного конфликта, который является серьезной проблемой как для Украины, так и для Европейского Союза.
Наиболее очевидное различие между обоими актуальными проектами европейской интеграции и дезинтеграции состоит в политическом и риторическом отношении к слабым государствам. Европейский Союз делает предложение и поддерживает реформы с помощью перспективы будущего членства в Евросоюзе. В отличие от этого Россия, вероятно, делает ставку на подавление и разрушение с использованием различных форм языка неравенства — путинский тезис относительно того, что русские и украинцы — это «один народ»; его аргументы относительно реальности «Новороссии» и «русского мира», его утверждения о том, что Украина является «неоднородным государством» или о том, что «российская история» началась тысячу лет назад на территории современной Украины; тезис Глазьева о том, что Украина якобы больше не существует, никогда не существовала или поддерживается прошедшими подготовку у американцев нацистами, а еще экстремальное — однако весьма значимое — утверждение Александра Дугина о том, что Украина является частью «Великороссии» и что русские должны убивать людей, называющих себя украинцами, для того, чтобы Россия смогла реализовать свое предназначение.
Различия в риторике также весьма показательны. В то время как политический этикет Евросоюза требует, чтобы подчеркивалось равенство его членов, российские официальные лица и пропагандисты преувеличивают слабости украинского государства и отрицают наличие у соседнего государства национальной идентичности и национальной истории. Здесь мысль о суверенитете должна быть подкреплена и сделана составной частью более крупного образования; там предпринимаются попытки ослабить суверенные государства и вновь установить имперскую иерархию.
Интеллектуальное различие между актуальными проектами интеграции и дезинтеграции состоит в вере в гражданское общество здесь и в вере в мировой заговор там. Вера в интеграцию государств внутри Евросоюза, как правило, существует вместе с убеждением в том, что хорошая политика зависит от гражданского общества.
Революция на Майдане была гражданским обществом, вдохновленным мыслью о том, что гражданское общество, украинское государство и европейская интеграция должна представлять собой триаду, укрепляющую свои составные части. Мейнстримовское направление политического мышления на Майдане установило связь между индивидуальными действиями, национальной идентичностью и политической нормативностью.
Российская реакция на Майдан позволяет сделать вывод о наличии противоположной точки зрения: гражданское общество является лишь прикрытием для реализации враждебного глобального влияния. Для Путина, а также для других предшествовавших ему европейских лидеров, Украина является страной, где сталкиваются процессы колонизации и деколонизации, локальным проектом захвата, связанным с сопротивлением большому глобальному гегемону и им оправдываемым. Путин, с одной стороны, использует традиционную колониальную риторику для того, чтобы оправдать традиционную колониальную войну против Украины. Но, с другой стороны, он утверждает, что война является выражением сопротивления международному американскому заговору.
В 2014 году у России появились государства-сателлиты внутри Евросоюза (Венгрия), и она попыталась расширить этот список (Кипр, Греция, Болгария, Сербия, Австрия, Чешская Республика, Словакия). Она поддерживала также сепаратистские движения внутри Евросоюза (Партия независимости Соединенного Королевства (Ukip) и Шотландия), заигрывала с национал-популистскими и праворадикальными партиями, выступающими за ослабление Евросоюза (Национальный фронт, партия «Йоббик» и другие), а также легитимировала фашистов и неонацистов, пригласив их принять участие в качестве наблюдателей на «референдумах», сопровождавших вторжение в Крыму и на юго-востоке Украины, а также в других спонсируемых Россией мероприятиях.
Обращение президента Путина с историей, судя по всему, свидетельствует о том, что он ищет там, скорее, образцы для подражания, а не уроки. Особое внимание он уделяет периоду с 1938 по 1941 год, когда нацистская Германия и Советский Союз разрушили существовавшую в тот момент европейскую систему. Попытки разрушить Украину, поразительным образом напоминают успешное разрушение Чехословакии в 1938 и в 1939 году. Путин реабилитировал пакт Гитлера-Сталина, то есть договоренность между нацистской Германией и Советским Союзом, которая и привела к началу Второй мировой войны.
Российский проект, направленный на разрушение Украины и Европейского Союза во имя другого мирового порядка, не должен ни шокировать, ни вводить в заблуждение. Сомнительно, что дезинтеграция может оказаться в российских интересах, но это политика, основанная на верном понимании истории. Если на Майдане речь шла об объединении индивидуальных действий, суверенитете и Европе, то в случае направленных против Майдана действий России речь идет о пропаганде, заговоре и империи.
Если Украина в течение столетия является той зоной, где европейская история становится глобальной историей, то в таком случае не должно вызывать удивления, что сегодня именно это и происходит. Но возникает вопрос: В какой форме? Как расширение европейского проекта, который сначала укрепляет суверенитет, а затем устанавливает связи, или как пример российского (в конечном итоге, китайского) проекта иерархического суверенитета, который, как говорил Карл Шмитт (Carl Schmitt), кладет конец монопольному положению «пустого понятия» государственной территории.
Антиглобальные представления Кремля, особенно те, в которых речь идет о якобы охватывающих весь мир заговорах (американцы, олигархи, гомосексуалисты, евреи), находят широкий отклик в период глобализации. Указание на противоречия в российской пропаганде, а также на расхождения между пропагандой и действиями России не решают проблему. Противники либерализма могут сегодня показаться не особенно привлекательными, однако это не мешало им действовать в качестве молота дезинтеграции, когда это потребовалось.
Тимоти Снайдер является профессором истории Йельского университета и постоянным сотрудником (permanent fellow) венского Института наук о человеке (Institut für die Wissenschaften vom Menschen); он автор и издатель многочисленных книг, посвященных европейской истории. После книг «Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным» (2011) и «Размышления о 20-м столетии» (2013) осенью этого года на немецком языке выходит новая его работа «Черная земля: Холокост как история и предостережение» (Black Earth: The Holocaust as History and Warning).
