Долгие десятилетия маоистский Китай всячески боролся с частной собственностью. Собственность могла быть лишь народной. И даже сегодня китайские богачи предпочитают не привлекать к себе внимания, несмотря на поворот к капитализму в экономике Поднебесной. Отрывки из книги «Эра амбиций: погоня за богатством, правдой и верой в новом Китае» (Age of Ambition: Chasing Fortune, Truth, and Faith in the New China) Эвана Осноса (Evan Osnos).
Когда Дэн Сяопин заявил, что некоторым пора разбогатеть, он не стал уточнять, кому именно. Понятное дело, китайцам.
Раньше первым и главным врагом Партии была «классовая тирания». Мао разрушил 4 миллиона частных предприятий, национализировал все, что только можно, и так выстроил все китайское общество, что неравенств в нем стало меньше, чем в любой другой социалистической стране. Партия учила школьников, что буржуазия и «классовые враги» — «кровопийцы» и «паразиты». Маоистская горячка достигла своего апогея во время Культурной революции, и дошло до того, что в армии упразднили звания. Тем не менее это создало неразбериху на поле боя, потому что военным приходилось ориентироваться по количеству карманов на форме (у офицеров их было на два больше, чем у рядовых).
Для простого гражданина делать хоть что-то для улучшения собственной жизни стало не просто бесполезным, а опасным занятием. Партия даже запретила спортивные соревнования, а завоевавших в прошлом медали спортсменов обвинили в жажде трофеев, преступлении, которое заключалось в постановке личных побед выше интересов коллектива и государства. В народе ходила поговорка: «На яйцах заработаешь больше, чем на ракетах».
Однако сегодня все СМИ без конца твердят о бушующей в сердцах самых амбициозных мечте «сколотить состояние голыми руками». Нередко за обедом я с удовольствием пролистывал в газетах истории о том, как простые люди в два счета поднимались из нищеты к богатству. Это рассказы о хозяевах уличных ресторанчиков, которые открыли собственную сеть фаст-фуда, или создателях сетевых магазинов бытовой техники. В них нет ничего особенно китайского, но они играют ключевую роль в том образе, который Китай формирует о самом себе. Китайцы говорят о них точно так же, как американцы о зародившихся в гаражах стартапах Кремниевой долины. Как бы то ни было, нам мало известно о тех, кто первыми последовали завету Дэна Сяопина и начали зарабатывать деньги. Хотя сколотившими состояние собственными руками в Китае искренне восхищаются, в стране столько лет поливали грязью всех «собственников» и «прихлебателей» капитализма, что большинство богатеев первой волны предпочитают держаться в тени. «Ставший знаменитым человек уподобляется жиреющей свинье», — говорят они. Когда в 2002 году журнал Forbes опубликовал свой список самых состоятельных людей Китая, он принял во внимание их стремление к анонимности и напечатал фото с бумажными пакетами на голове. Страшатся известности даже победители национальной лотереи: они настолько ее опасаются, что на опубликованных в газетах фотографиях принимают гигантские чеки в капюшонах и с солнцезащитными очками на лицах.
В 1990-е годы Компартия усмотрела для себя возможность в восстановлении классов в обществе страны: если она встанет на сторону имущих, быть может, это приглушит их демократический порыв? Партийное руководство принялось наперебой цитировать древнекитайского философа Мэн-цзы, который произнес такие слова: «Когда у народа стабильный доход, его сердце крепко добродетелью. Но если у него нет стабильного заработка, его добродетель может пошатнуться». Как бы то ни было, такое представление о процветании как гарантии добродетели народа подняло серьезную проблему, которая стала центральным парадоксом позиции китайской Компартии на рубеже веков: как наследники Маркса и Ленина могли внезапно встать на защиту нового состоятельного класса, если они устроили в стране народную революцию и столько лет осуждали буржуазные ценности и неравенство?
Раз их идеология отжила свое, не относится ли то же самое к их праву на власть?
Тем не менее главной тенденцией времени было переосмысление себя, что в полной мере относилось и к Партии. Эта задача легла на плечи генсека Цзяна Цзэминя. В 2002 году на XVI национальном съезде Компартии ему удалось ловкое риторическое построение: он не решился использовать выражение «средний класс», но заявил, что партийное руководство отныне приложит все силы для поддержки «нового слоя со средним доходом». Это выражение начало распространяться по Китаю во все новых лозунгах партийных аппаратчиков: «Новый слой со средним заработком воплощает в себе нравственную силу, которая служит основой гражданской позиции. Это та сила, которая нужна нам, чтобы упразднить привилегии и победить бедность. Это абсолютная сила».
На XVI съезде Партия также утвердила серьезную поправку к конституции: она сменила определение «революционная партия», на «партию власти». Так китайское руководство создало себе новую причину для существования. Бывшие повстанцы, которые десятилетиями искореняли врагов и называли их «контрреволюционерами», превратились в таких сторонников статус-кво, что само слово «революция» стало для них неудобным. Расположенный по соседству с площадью Тяньаньмэнь Музей революции был лишен прежнего названия и влит в национальный музей Китая. В 2004 году премьер Вэнь Цзябао заявил: «Единство и стабильность превыше всего».
Эван Оснос, американский журналист, лауреат Пулитцеровской премии 2008 года.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Долгие десятилетия маоистский Китай всячески боролся с частной собственностью. Собственность могла быть лишь народной. И даже сегодня китайские богачи предпочитают не привлекать к себе внимания, несмотря на поворот к капитализму в экономике Поднебесной. Отрывки из книги Эвана Осноса «Эра амбиций: погоня за богатством, правдой и верой в новом Китае».
