Моему отцу — сыну шахтера из Эшингтона на северо-востоке Англии — было 20 лет, когда он в 1944 году принимал участие в битве под Монте-Кассино, ставшей одним из самых кровопролитных сражений Второй мировой войны. Было объявлено о потерях численностью 75 тысяч человек, и лишь потом союзникам, наконец, удалось выполнить поставленную задачу — прорвать оборону фашистов и продолжить освобождение Италии.
Как и многие люди его поколения, он никогда особо не говорил о том, что видел на полях сражений, а я, как и многие мои сверстники, не решался об этом спрашивать. Но он любил рассказывать о том, как он был удивлен, услышав новость о том, что его полк — 17-й/21-й уланский — прекращает бои и направляется в Грецию, где противником будут уже не фашисты, а различные вооруженные партизанские формирования, которые могли оказаться греческими коммунистами.
Его расквартировали в одном из домов небольшого городка Ламия в центральной Греции, где он познакомился с 20-летней девушкой, которая впоследствии и стала мой матерью. Глаза отца загорались, когда он рассказывал об этих невероятных романтических ухаживаниях — о том, как они общались на ломаном французском языке, как по ночам тайком катались на мопеде. Он добился расположения девушки и влюбился в страну, где она родилась. Он женился на ней, привез в Лондон, и начал учить греческий язык на вечерних курсах, в чем довольно быстро преуспел.
Когда я рос, то видел, что с его любовью к Греции могла сравниться только его ненависть к давнему врагу — Германии. Как-то в 1960-х годах во время семейного греческого праздника (мы туда ездили каждый год, ни разу не пропустив торжества) он потерял дар речи, увидев прибрежную таверну с немецким названием Die Zwei Brüder («Два брата»). Ее владельцами были два брата-немца, которые открыли заведение, воспользовавшись огромным наплывом туристов из Германии.
Как греки могли такое позволить, спросил он, наконец, придя в себя? Разве они не знают, что произошло в годы войны? Знают, ответил я, но они преодолели свои чувства. В последующие годы отец, скрепя сердце, начал соглашаться с невероятными экономическими достижениями Западной Германии и способностью страны преодолевать свое прошлое. Ну и немцы! Это что-то с чем-то, признавал он — особенно во время футбольных чемпионатов. В середине 1980-х годов он купил «БМВ», которым невероятно гордился. И начал каждое лето ездить на нем в Грецию.
В январе этого года в первый день на своем посту только что избранный премьер-министр Алексис Ципрас (Alexis Tsipras) поехал в пригород Афин Кесариани, чтобы возложить небольшой букет алых роз к подножию скромного мраморного памятника борцам движения сопротивления — 200 коммунистам, убитым нацистами в мае 1944 года. Это было первым официальным мероприятием Ципраса в должности премьер-министра.
В ходе выборов между ультралевой партией Ципраса СИРИЗА и правительством Германии часто возникали споры относительно сроков, в течение которых Греция должна была вернуть долги своим различным кредиторам: Германия была одним из главных спонсоров при оказании срочной финансовой помощи странам еврозоны, которую начали предоставлять в 2010 году.
СИРИЗА пообещала отменить политику жесткой экономии, введенную по требованию тройки международных спонсоров — Еврокомиссии, Европейского центрального банка и Международного валютного фонда в ответ на предоставление финансовой помощи для выплаты катастрофического долга в 317 миллиардов евро. Германия настояла на жестких сроках выплат и необходимости введения в стране режима жесткой экономии, в том числе вызывающего нарекания рынка труда и пенсионной реформы.
Победа СИРИЗЫ — и Ципрас это знал — теперь накалит ситуацию. Поэтому его визит к памятнику был исполнен символики. В этот раз он ничего не говорил ни об убийстве, ни о войне, ни о долгах, ни вообще о Германии. Но возложение этих роз стало первым пассивно-агрессивным залпом в словесной войне, которая привела Грецию на грань банкротства.
Все попытки достичь компромисса пока результатов не дают. У Греции истекает время, и заканчиваются деньги. Следующие несколько недель будут для нее решающими. К концу месяца правительство должно выделить 1,7 миллиарда евро на пенсии и зарплаты, а следующий платеж в сумме 893 миллиона евро необходимо перечислить в МВФ в мае. Без каких-либо договоренностей с кредиторами Греция вероятнее всего не сможет вернуть долги и окажется перед угрозой выхода из еврозоны.
И хотя в большинстве случаев в ходе дипломатических встреч между двумя странами сохраняется видимость приличия, авторитетные популярные издания этих стран и их комментаторы ведут себя не так сдержанно. В Германии принято считать греков ленивыми, праздными, лживыми и недобросовестными. В Греции же немцев изображают, как и следовало ожидать, эксплуататорами и хищниками, ждущими момента, чтобы завоевать весь мир. Канцлера Германии Ангелу Меркель в некоторых карикатурах изображали со свастикой, что вызвало осуждение со стороны Ципраса.
Однако греческий премьер не замедлил воскресить в памяти оккупацию Греции Германией во время войны — в первую очередь, возобновив требования выплаты репараций. За военные преступления нацистов и принудительный заем из центрального банка Греции в 1943 году Греция требует от Германии 279 миллиардов евро. Германия заявляет, что вопрос выплаты репараций был урегулирован в 1960 году подписанием договора и окончательно был решен перед объединением Германии в 1990 году.
Неудивительно (и даже несколько грубо), что Ципрас со своими однопартийцами в качестве дополнительного обоснования своих претензий выбрали тему войны — можно считать, что эта война была наилучшим периодом для современной Греции, и, вне всякого сомнения, самым позорным периодом в истории Германии. Однако невероятная напряженность в отношениях между этими двумя странами имеет гораздо более глубокие корни, чем война.
* * *
Не будет преувеличением сказать, что немецкая культура была очарована Грецией, еще начиная с XVIII века. Культ Греции подогревался историком и археологом Иоганном Иоахимом Винкельманом (Johann Joachim Winckelmann), чья «История искусства и античности» (The History of Art in Antiquity), опубликованная в 1764 году, стала для европейских интеллектуалов путеводной звездой. Его отличало почтительное отношение и почти юношеская страсть к искусству и общественному устройству классической Греции. То, как Винкельман толковал славу древних Афин (сам он никогда в этом городе не был, как, впрочем, и в Греции из боязни очернить созданный в своем воображении идеальный образ), значительно повлияло на его соотечественников и стало решающим на долгие десятилетия.
«Всеобъемлющая и преобладающая особенность выдающихся произведений греческого искусства состоит в их благородной простоте и безмятежном величии», — писал Винкельман. Его преклонение (перед классической Грецией) распространилось по всему континенту, в результате чего музеи и дворцы Северной Европы заполнились сокровищами, привезенными из Греции, находившейся в то время под игом Османской империи. А Древнюю Грецию стали превозносить как символ неземной эстетической чистоты, которая могла бы стать образцом для подражания на фоне страшных пороков современной действительности.
По мнению некоторых, такое почитание приняло слишком утрированные формы. Культуролог-германист из Англии ЕМ Батлер (EM Butler), изучив жизнь таких великих немецких деятелей культуры, как Винкельман, Гете, Шиллер, Гельдерлин и Гейне, пришла к выводу, что их едва не погубило страстное увлечение Грецией. «Они стремились ухватить греческую красоту, овладеть ею и присвоить ее; или превзойти ее; или — если это им не удавалось — разрушить ее; или грубо перенести ее на современную почву; извлечь прекрасные сокровища из-под земли; воскресить богов», — писала она.
Но ее герои стали жертвами своего рода проклятия. «Один убит, второй внезапно умер, двое сошли с ума, еще одного охватила мания величия; и почти всех скосила коварная болезнь мифомания; уже только этого вполне достаточно, чтобы горько сожалеть о том, что Винкельман вообще появился на свет», — написала Батлер.
Немецкий философ, который фактически «добил» Грецию, как считает Батлер, был Ницше, издевавшийся над тем, как Винкельман изображал солнечное безмятежное государство на берегах Эгейского моря. Вместо этого, философ изображал «мрачных, трагических, героических и преклоняющихся перед красотой людей, которым хорошо была знакома сущность того мира, в котором они жили». Предложенный Ницше ключ для понимания греческого темперамента воплощался в фигуре Диониса — боге пьянства и музыки, «крушащих формы и растворявших личность до такой степени, что человека затягивало в бурную реку жизни, и он тем самым учился признавать ее трагические тайны».
С этого начинались первые философские противоречия между Германией и Грецией, которые произрастали из «безнадежной увлеченности абсолютом», как называет это Батлер, или немецкого темперамента, мечущегося среди более темных и более сложных жизненных реалий. Это выглядело как предательство, и длилось все это два столетия.
Перенеся сразу две травмы, полученные в ходе той войны и (затем) гражданской войны, современная Греция воспрянула и стала, так сказать, современной. Не только те два немецких брата поняли, что природные богатства страны могли бы стать основой для чрезвычайно прибыльной туристической индустрии. Но именно здесь и произошел неожиданный поворот, и началась путаница: Греция поняла, что ее экономическая привлекательность и главный конек состоит не в «благородной простоте», которой так восхищался Винкельман, а в современном воплощении ницшеанской души Диониса.
Греческие пляжи были предназначены для отдыха, расслабления, загорания нагишом и любовных ласк под звездным небом. В фильме «Грек Зорба», снятом в 1964 году Михалисом Какоянисом (Michael Cacoyannis) по одноименному роману Никоса Казандзакиса (Nikos Kazantzakis), критский крестьянин Алексис Зорба провозглашает поэтический манифест, с которым мигом бы расправились всякие винкельманы и уж точно шойбле (намек на министра финансов Германии Вольфганга Шойбле, — прим. перев.) из нордических стран. «Вот истинное счастье — философствует он в беседе со своим новым чопорным другом-англичанином Бэзилом, которого играет Алан Бейтс. — Совсем не иметь честолюбия и одновременно работать, как раб; жить вдали от людей, не иметь в них нужды и любить их. ... имея над головой звёзды, слева землю, а справа море, чтобы вдруг почувствовать, что жизнь совершила свое последнее чудо, став волшебной сказкой».
В кульминационный момент фильма — после неудачной попытки Зорбы стать предпринимателем — Бэзил просит научить его некоторым движениям сиртаки — танца, который, кажется, создан для того, чтобы забыться после всяких неудач в делах. Написанная Микисом Теодоракисом (Mikis Theodorakis) звонкая мелодия, под которую танцует Зорба, по-прежнему является самой запоминающейся греческой музыкой на все времена — как веселый гимн безразличному отношению к деньгам.
На эту волшебную сказку купились сотни тысяч греков. И после непродолжительного «золотого века» страна внезапно была повергнута в политический хаос, вслед за которым в 1967 году произошел военный переворот. Греция знала, каким образом это продать и извлечь выгоду. В киноленте 1960 года «Никогда в воскресенье» (Never On Sunday) веселая проститутка из Пирея Илия в исполнении Мелины Меркури (которая позже стала одной из самых вздорных министров культуры) показывает придурковатому ученому Гомеру Трейсу (в исполнении режиссера-сценариста фильма Жюля Дассена), что истинную греческую душу нужно искать не в скучных и никому не нужных книгах, а в барах с сомнительной репутацией и в портах, где царит порок. Хотя Гомер Трейс и американец, но из-за своей лишенной фантазии страсти к фантастическому классицизму его можно вполне назвать воплощением немецкой схоластической серьезности. А его унижение в финале фильма — он влюбляется в Илию, но не может принять ее из-за слишком легких нравов — фактически стало жестокой отповедью колоритного, незаурядного и уверенного в себе народа представителям чуждой культуры, которые так и не смогли правильно понять его основополагающие мифы.
* * *
На лондонских улицах и станциях метро сегодня можно повсюду увидеть постеры American Express, рекламирующие «золотые карты» и сулящие «привилегированные бонусы». «Ваша поездка на работу поможет вам отдохнуть в Афинах», — гласит слоган, рядом с которым изображена огромная тарелка с классическим узором, разбитая на несколько кусков (намек на танец в греческих тавернах, в конце которого танцоры и разгоряченная публика разбивают тарелки, — прим. перев.). Идеи Ницше живы и поныне: нас ждет не Греция, которой восхищались философы XVIII века, а Греция с ее буйными тавернами, призывающая нас добавить в распухающие портмоне еще одну кредитную карту. (Ирония, звучащая в этом слогане, могла бы стать темой отдельного эссе).
А пока власти Греции и Германии продолжают "заводить" друг друга, доводя население обеих стран до бешенства, а остальные страны внимательно следят за тем, кто из них моргнет первым. Это проблема вселенского значения. Во-первых, потому, что еврозона играет далеко не последнюю роль в мировой экономике, и действия этих двух стран повлияют на состояние этой экономики в будущем.
Но под этими бурными волнами противостояния скрывается еще более важный вопрос — за всеми этими спорами из-за цифр и сумм стоит экзистенциальная дилемма. Какими людьми мы хотим быть? Дисциплинированными, правильными, строгими и бережливыми? Или непосредственными жизнелюбами, которые любят бить вдребезги тарелки? Разумеется, все это клише, и они, конечно же, нелепы: по статистике греки трудолюбивы, и я на собственном опыте знаю, что немцы очень даже умеют как следует погулять и побуянить.
Но запутанный роман этих двух стран, по всей видимости, не может существовать без стереотипов — эти стереотипы кроются в подтекстах практически каждой дискуссии по насущным проблемам. Битва под названием «Греция против Германии» превратилась в сражение за душу Европы.
Незадолго до своей смерти в 1992 году мой отец выразил очень странное желание, он хотел, чтобы его похоронили в Ламии — на поле его самого главного сражения. Его похоронили в соответствии с традициями греческой православной церкви. И Эшингтон теперь остался далеко позади. Потом, когда собрались все родственники, мама рассказала нам историю маленького глиняного черепка, который всегда украшал буфеты и серванты в тех домах, в которых нам доводилось жить, пока я рос. В дом в Ламии его привез с собой немецкий офицер, который у них жил в течение нескольких недель перед самым концом оккупации. Он украл его в археологическом музее в Афинах. А мама, по ее словам, украла черепок у него. И впервые за тот день мы все рассмеялись.
