Как десятилетия мира изменили всех нас

С 8 мая 1945 года на территории Франции не было войн, что оставило глубокий отпечаток в нашем сознании по сравнению с нашими предками.

«Но день придет, и, как мы знаем, вновь война начнется…» Такими словами встречает нам последний куплет песни «Le Sud» Нино Феррера. Она появилась в 1975 году, то есть ровно 40 лет тому назад и 30 лет после окончания Второй мировой войны. В тот момент в словах великого певца не было ни грамма пессимизма. Возможно, лишь капля смирения.

Как недавно верно отметили в Foreign Policy, иногда войне нужно смотреть прямо в лицо. Нам свойственно воспринимать ее как аномалию, отрыв от «нормального» хода вещей, некий подвешенный во времени миг. Для нас, современных западных людей, это вполне понятно. Потому что 8 мая 2015 года мы отпраздновали 70-летие окончания Второй мировой войны в Европе (в Тихоокеанском регионе она продолжалась до августа 1945 года), и с тех пор на нашей земле не было войны в прямом понимании этого слова.  

Достаточно взглянуть на историю трех последних столетий, чтобы убедиться в том, насколько большую роль в жизни каждого француза играла война. В 1701 году Франция оказалась в самой гуще войны за испанское наследство, которая продлилась до 1714 года. Затем она участвовала в Войнах за польское (1733-1738) и австрийское наследство (1740-1748). Далее ее затянул в себя водоворот Семилетней войны (1756-1763), Войны за независимость США (1776-1783), Революции и Империи (1792-1815). В 1854 году Франция приняла участие в Крымской войне, в 1859 году устроила чудовищные побоища с Австрийцами в Италии, а в 1870 году объявила войну Германии. Затем последовала целая череда колониальных войн и кампаний в Африке и Азии, а ей на смену пришли две мировые войны 1914-1918 и 1939-1945 годов. Если даже абстрагироваться от войн за пределами Европы, вряд ли найдется хотя бы один период больше 40 лет, когда Франция не оказывалась бы втянутой в конфликт, причем нередко на ее территории.     

Возможно ли оценить последствия отдаления от того, что для прошлых поколений было вполне реальной угрозой или даже печальной действительностью? Отрывок из интервью художника Луца журналу Vice после январских терактов в Париже служит прекрасной тому иллюстрацией. Он рассказывает, как увидел тела друзей из Charlie Hebdo:  

«Не знаешь, как реагировать. Никто не знает. (…) Если отстраненно на все посмотреть, говоришь себе: мы в Париже к такому не готовы. Это бывает в Сирии, Африке, где-то еще. Страх, тревога, оцепенение… Мы к такому не привыкли».

Параллельный мир

Нам, разумеется, повезло, что насильственная смерть не является частью нашей жизни, как это происходит много где по всему миру и было в нашем прошлом. Наши деды, прадеды и их отцы (те из них, кто не были военными) знавали относительный покой гражданской жизни в мирное время, когда агрессия против окружающих людей запрещена по закону. Однако некоторым из них довелось окунуться в параллельный мир, где убийство не просто допускается, а поощряется и вознаграждается. Там, отнимая жизнь, становишься не убийцей, а героем. А потом этим людям нужно было вернуться к прежней жизни (что далеко не всегда было просто). Среди нас жили убийцы, их был легион. Большинство французов не знают, каково это убить человека. Но многим нашим предкам это было прекрасно известно. И некоторые так и не смогли по-настоящему оправиться от пережитого. 

О военных часто вспоминают, но давайте подумаем о мирном населении. Как говорил сжегший Атланту Шерман, «война — это ад». Война — это не только бои и болезни (до Первой мировой они убивали больше солдат, чем оружие, и губили бессчетное число мирных жителей: достаточно вспомнить хотя бы об эпидемии «испанки» в 1918 году), но и грабежи, разрушения и систематические изнасилования женщин в завоеванных странах. Наши предки узнавали о приближении войны по затянувшим горизонт столбам дыма: в XVIII и XIX веках полыхали деревни, а в ХХ столетии — техника и топливные склады.

Такие картины разрушения, мучений и убийства мирного населения больше не видны на нашем горизонте, но, к сожалению, все еще слишком часто встречаются за его чертой. Мы можем узнать о них, если того захотим, разве что с телеэкранов. И эти конфликты зачастую представляются нам как нечто нереальное, почти что абстрактное. Если же война хоть немного приближается к нашим границам, как это было в 1990-х годах в Югославии или сейчас на Украине, нам становится страшно. Но чего мы боимся? Процент не понаслышке знакомых с войной людей становится все меньше. Тем французам, которым было десять лет в 1940 году, сейчас уже 80. Тем же, кто во взрослом возрасте участвовал в боях или пережил бомбардировки, теперь за 90. Их всего 700 000 при населении в 64 миллиона. Через 20 лет большинство из них уйдут в лучший мир. Война перестанет быть темой, которую можно обсудить за столом с тем, кто ее видел. Она превратится во все более отдаленный и бесплотный вопрос. Хорошо, если бы все и правда было так…  

С ног на голову

Но ведь есть не только выжившие и те, кто их переживет.

Есть и все те, кто умер раньше положенного срока. Потому что войне вся жизнь встает с ног на голову, дети гибнут раньше родителей. Совершенно непривычная вещь для западного человека ХХ столетия, когда детская смертность резко сократилась, а вооруженные конфликты перестали уносить жизни сыновей раньше отцов. Преждевременная смерть человека сегодня еще непереносимее, чем была для Геродота:

«Нет столь неразумного человека, который предпочитает войну миру. В мирное время сыновья погребают отцов, а на войне отцы — сыновей» (История, I, 87).

Есть и те, кто продолжает воевать, затем возвращается в общество, которое ничего не знает о войне и ее печальных реалиях и, не придумав ничего лучшего, предпочитает смеяться над ней (чего стоит статья об американских солдатах, которые оставили плохой отзыв об Афганистане на TripAdvisor). Американские ветераны войны во Вьетнаме пережили все это в 1970-х годах. Как и многие отправленные в Алжир призывники, от которых по возвращению требовали молчать, потому что никто не хотел ничего слышать о войне. Особенно проигранной войне. И грязной войне.

«По крайней мере, на войне я чувствовала, что живу»

Последняя ускользающая от нас сторона вопроса, без сомнения, самая парадоксальная из всех. Речь идет о притягательности. В книге «Воины: размышления о людях на войне» 1959 года (с предисловием Ханны Арендт, которая при переиздании в 1966 году возмущалась, как такая прекрасная книга была настолько обделена внимание) Джесси Гленн Грей делится с читателем мыслями о том, что происходит с человеком в бою. В этом удивительном произведении автор пытается беспристрастно проанализировать собственные переживания в бытность солдатом Второй мировой. Он говорит о чудовищном, трагичном, но в то же время и захватывающем, пытается понять эти механизмы.

Так, например, этот американский писатель (он, кстати, женился на немке) вспоминает тот восторг, который вызвал у него вид обстрелянного корабельной артиллерией побережья Прованса во время высадки в августе 1944 года:

«Когда мне удавалось забыть о разрушении и ужасе, которые обрушивали снаряды на спящие деревни, глазам представало, бесспорно, великолепное зрелище. Мне не было тяжело смотреть. Это был соблазн, которому едва ли можно было противостоять».  

Потом ему довелось вновь увидеть француженку, которая повстречалась ему во время войны. И та сказала ему: «Знаете, я не люблю войну и не хочу, чтобы она опять началась. Но, по крайней мере, на войне я чувствовала, что живу. Такого больше не было никогда, как до, так и после нее». Война заполняет внутреннюю пустоту, делает вывод Грей. Он говорит об «уродстве» войны, но подчеркивает, что онf может вызвать и эстетическую радость: «Хотя разруха, искажение и выверт естества, которые несет в себе конфликт, в высшей степени отвратительны, в этом можно увидеть цвет и движение, разнообразие и широкую панораму и на краткий миг даже баланс и гармонию».

Новые возможности

Кроме того, некоторые из тех, кто шел на войну, всегда рассматривали ее как источник возможностей. И это действительно так. Взять хотя бы Иоахима Мюрата, сына простых трактирщиков. Разве кто-то мог себе представить, что родившемуся в 1767 году мальчику предстояло пройти всю Европу, от Мадрида и Рима до Москвы, с жезлом маршала Франции? Война нарушила привычный ход событий и изменила жизнь сотен тысяч европейцев, протащив их через весь континент при том, что их отцы не отходили и на 20 километров от дома. Американский ветеран Второй мировой Сэм Хайнс рассказал о невеселой жизни молодого человека в маленьком городке Миннесоты и причине, которая толкнула его в армию:

«Подписав всего одну бумагу, можно было сразу стать взрослым, пилотом истребителя, асом… командиром подлодки в Токийском заливе. Возможность стать кем-то несравнимо более интересным, чем тот парнишка, кем вы были».    

Война перестала быть угрозой, навязанным радикальным образом действия (если хотите, вы все еще можете в ней поучаствовать), желанной катастрофой, возможностью для перемен. Во все времена люди идут на войну, чтобы избежать опостылевшей жизни, игорных долгов, вынужденного брака, суда. Война иногда становится единственной надеждой для тех, кто запутался в жизни. Это стало особенно заметно в последние месяцы. Исследование показало, что многие из стремящихся присоединиться к Исламскому государству молодых людей делают это, потому что хотят придать смысл безрадостному существованию.

Дело в том, что войне, которая вот уже 70 лет обходит стороной Западную Европу, по-прежнему свойственна эта смесь отторжения и влечения. И она никуда не исчезла. Она все еще тут. Военный вокабуляр за это время перешел на предприятия и в спорт. А самая страшная битва, которую Франция ведет уже многие годы без серьезных надежд на победу, нашумевшая «битва за занятость», каждый год по-тихому губит мужчин, женщин и детей. И в их честь не устроят церемонии и не поставят памятники.