Цицерон называл большие деньги движущей силой войны. В начале современной эпохи способность мобилизовать больше средств, чем имелось в наличии, давала странам огромные преимущества в войнах. Когда Британия получила возможность использовать заемные средства по кредитам, обеспеченным ее прибылями от развивавшейся внешней торговли, она после 1688 года начала превращаться в великую державу. Обеспечивая собственную армию и флот, Британия в XVIII веке финансировала своих союзников в войнах, предоставляя им субсидии, которые давали ей политическое влияние. Богатство подкрепляло дипломатию в период долгого соперничества с Францией, которое завершилось при Ватерлоо. Оно также обеспечивало Лондону влияние во время длительного мирного периода в XIXвеке, который закончился в 1914 году.
Но как это ни парадоксально, заимствования сами по себе могут создавать рычаги воздействия и влияния. Бенджамин Франклин проницательно подметил, что если кто-то оказывает тебе одолжение, он становится на твою сторону прочнее, чем когда одолжение оказывают ему. Причина в том, что он заинтересован в твоем будущем. Тот же самый принцип действует в межгосударственных отношениях. В книге Дженнифер Сигел (Jennifer Siegel) For Peace and Money в качестве примера представлена Россия в период с 1890-х годов, когда она начала брать крупные займы, до 1922 года, когда она отказалась платить по долгам, разорив кредиторов. Автор весьма убедительно говорит о том, что этот отказ отнюдь не лишил Россию независимости. Напротив, такое состояние дел укрепило ее в политическом плане. Франции и Германии нужно было обезопасить свои инвестиции и не дать России вступить в союз с Германией. Таким образом, долг дал России такие рычаги влияния, которые чаще всего связывают с большим богатством. Известный историк и лауреат премий Сигел, ранее исследовавшая геополитические последствия англо-российского соперничества в Центральной Азии, показывает неоднозначность азбучной истины, гласящей, что финансовая мощь закладывает основы для политического влияния.
Сигел в своем доходчивом и основательном анализе не ограничивается историческими исследованиями дипломатии, связанной с Первой мировой войной, и поднимает вопросы, вызывающие обеспокоенность в наши дни. Долговые кризисы с конца 1970-х годов подвергают испытаниям влияние кредиторов на те государства, которым они дают займы. Со времен скандально известных российских неплатежей после Первой мировой войны богатые страны не могут защитить кредиторов, создав некую форму конкурсного управления имуществом стран-должников, которая предусматривала бы контроль над их внутренними финансами, как они делали в 19-м веке с Египтом и Османской империей. Вместо этого министерства финансов помогают составлять планы реструктуризации выплат по долгам, дабы снизить нагрузку на должников, а сами в это время защищают собственные банки от последствий полного дефолта.
Переговоры зачастую создают для кредиторов большие факторы риска, так как они вынуждены соглашаться на неполное погашение. Но они также предусматривают определенные условия для экономик должников. Срочная помощь Греции вызвала необходимость болезненных мер строгой экономии, что стало причиной народного недовольства. Италия сталкивается с похожим давлением со стороны партнеров по Евросоюзу, которые настаивают на перестройке ее государственного бюджета и на регулировании бизнеса. Соединенные Штаты в 1980-е годы настойчиво требовали проведения рыночных реформ в Латинской Америке, выдвигая это в качестве условия списания задолженностей. Несмотря на сопротивление, усилиями госсекретаря Джеймса Бейкера (James Baker) и министра финансов Николаса Брейди (Nicholas Brady) при администрации Джорджа Буша-старшего удалось создать систему неолиберальных преференций для передовой экономической практики, которая в 1990-х годах закрепилась, получив название «Вашингтонский консенсус». С тех пор государства уклоняются от такого давления или противостоят ему. Однако при ближайшем рассмотрении мягкая сила финансового влияния оказывается гораздо мягче, чем мы часто полагаем. Как показывает Сигел, после определенного момента должники превращаются в партнеров, обладающих собственной властью и влиянием.
Несмотря на огромный потенциал природных ресурсов и рост сельскохозяйственного производства, царская Россия сильно зависела от иностранных займов. Один британский чиновник в 1908 году сравнил эту страну с российским дворянством, которое, обладая огромными земельными владениями и поместьями, не имело возможностей для превращения своей собственности в капитал, и с большим трудом расплачивалось по счетам. Он также отметил определенную бездумность в расходах состоятельных российских подданных и государства, которое ими правило. Развитие инфраструктуры для освоения огромного потенциала России требовало капитала, найти который можно было только за границей. Увеличение импортных барьеров на сельскохозяйственную продукцию в 1890-е годы мешало зарабатывать деньги на экспорте. Это также способствовало ослаблению отношений с Германией, которая в предыдущие годы была российским кредитором и рынком для ее продукции.
Сближение России с Францией открыло другую возможность. Культура сбережения, появившаяся во всех классах, дала французским банкам крупные капиталы, но они не приносили адекватной прибыли от внутренних инвестиций. У небольших инвесторов в целом было больше средств, чем у богатых. Такая ситуация, отмечает Сигел, превратила Францию во второго инвестора в мире, причем особенность этого инвестора заключалась в том, что он давал кредиты наиболее рискованным странам Европы. У России была хорошая кредитная история, она никогда не отказывалась от оплаты по долгам, даже во время Крымской войны. Ее министерство финансов было полно решимости увеличивать золотые запасы, которые укрепляли рубль. Хорошие урожаи вкупе с высокими ценами помогали реструктурировать имевшиеся долги без новых заимствований. Связь между французским кошельком и российским карманом была выгодна обеим сторонам еще до того, как между ними постепенно оформился политический альянс.
Этот альянс в 1871 году положил конец политической изоляции Франции в Европе и дал Парижу противовес, который он мог выставить против Германии. Обе стороны также укрепили свои позиции в соперничестве с Великобританией за пределами своих территорий. Общность политических интересов помогла преодолеть идеологические разногласия между царским самодержавием и республиканской Францией. Парижские газеты назвали «финансовым плебисцитом в пользу альянса» конверсионный заем на строительство железной дороги, выданный в 1892 году России. Сформировавшийся в 1894 году политический альянс открыл двери для мощной волны частного французского кредитования, которая подкрепляла российские проекты развития и государственные финансы.
Однако другие элементы политической динамики осложняли процесс кредитования, показывая, что влияние иностранных кредиторов ограничено. Нашедший государственную поддержку антисемитизм в России напугал евреев, в том числе, влиятельный банковский клан Ротшильдов, который издавна проявлял нежелание помогать царскому правительству. Французская ветвь семьи Ротшильдов изменила свою точку зрения и выступила в поддержку займа 1894 года, надеясь, что мировое соглашение изменит отношение России к евреям. Другие еврейские банкиры, такие как Джейкоб Шифф (Jacob Schiff) из Нью-Йорка, бойкотировали кредитование России. Шифф даже выдал половину военного займа Японии во время Русско-японской войны. Но ни сближение, ни холодность никак не повлияли на российскую политику.
Власти и руководители бизнеса во Франции также настаивали на том, чтобы Россия тратила займы на французские промышленные товары. Российские министры не поддались этому давлению. Они не могли допустить, чтобы с великой державой Россией обращались как с квази-колонией, читая ей нотации, как Турции. На самом деле, к 1903 году российские займы насытили французский рынок, и Санкт-Петербургу пришлось искать деньги в других местах. Заемщик стал партнером.
Финансовые отношения России с Британией пошли несколько иным курсом, отличаясь от союза Парижа и Москвы. Участие в займе 1906 года положило начало оттепели в англо-российских отношениях, и британский рынок капитала открылся для Санкт-Петербурга. Финансисты типа лорда Ревелстоука, возглавлявшего банк Барингов, увидели в этом шаг к примирению между Британией и Россией по вопросу Центральной Азии и имперских интересов. Но политика стала движущей силой в британских инвестициях немного позднее. Многие займы шли на нужды частных предприятий и муниципальных властей, так как после 1909 года система кредитования претерпела изменения. На российском рынке начал действовать более широкий круг финансовых институтов, и британское правительство имело гораздо меньше отношения к кредитованию России, нежели французское. Как отмечает Сигел, то, что казалось ослаблением французского превосходства и ростом британского влияния, на самом деле стало утверждением дипломатической независимости России. К началу 1914 года Россия, будучи самой слабой среди трех держав, диктовала условия своим кредиторам.
Британский дипломат Чарльз Гардинг (Charles Hardinge) в 1901 году заметил, что России нужен мир и деньги на развитие, которое необходимо ей для обеспечения безопасности. Мир требовал большего, нежели неучастие в войнах за рубежом. Лорд Ротшильд позже отмечал, что царь Николай и его правительство находятся в безопасности до тех пор, пока им верна армия, однако безопасность, заключающаяся в «сидении на кране», всегда предвещает «спорадические вспышки недовольства, взрывы, бросание бомб и убийства», а также другие действия, нацеленные на «запугивание капиталистов». Российские власти осознавали, что их страна находится в ненадежном положении. Один из главных героев в книге Сигел министр финансов Владимир Коковцов последовательно настаивал на проведении осторожной внешней политики во избежание создающих мощную нагрузку войн.
Петр Николаевич Дурново, одно время занимавший пост министра внутренних дел России, в начале 1914 года привел более веские доводы, которые заслуживают внимания. Его призыв выходит за рамки повествования Сигел, но подчеркивает важные вопросы, которые были поставлены на карту. Сегодня оценки Дурново кажутся пророческими. У России не было достаточного промышленного потенциала и богатства, чтобы выдержать современную войну, а попытки вступить в такую войну создавали опасность новых внутренних беспорядков. Победа над Германией в Первой мировой войне оказала бы дестабилизирующее воздействие на Россию, ослабив ее монархические принципы, а поражение привело бы страну к катастрофе. Дурново считал, что Британия намеревалась использовать Россию в качестве континентального меча против Германии, впутав царский режим в спор, который был не в его интересах, и от которого он ничего не получал. По мнению Дурново, в результате этого мир мог рухнуть, а приток денег, необходимых для роста, мог остановиться.
Война вывела на передний план взаимную зависимость. Россия рассчитывала на кредиты и оружие от своих союзников, а французская экономика и участие в войне требовали от российского правительства обслуживания непогашенных займов. Британия заняла жесткую позицию, настаивая на передаче золотого запаса России в обеспечение кредитов. Доверие между двумя странами было утрачено еще до того, как рухнул царский режим. После этого появилось Временное правительство, намеревавшееся поддерживать отношения, но оно пало под напором революции, которая привела к власти большевиков, преисполненных желания заключить мир и не хотевших платить по российским долгам.
Реакция главных кредиторов России оказалась разной. Британцы хоть и пришли в ужас от коммунизма, но решили возобновить торговлю, чтобы поддержать пришедшую в упадок послевоенную экономику. Французы хотели обезопасить свои инвестиции и избежать крупных убытков для своих граждан. Руководители Советского Союза искали баланс между своим стремлением к мировой революции и потребностью в капитале и промышленных товарах, произвести которые российская экономика была не в состоянии. Советы отказались оплачивать царские долги и обратились к Германии, которая также оказалась в роли отверженной в мировом сообществе. Создававшийся с 1890-х годов карточный домик рухнул, а деньги, необходимые для его поддержки, исчезли.
Когда в 1991 году распался Советский Союз, новое российское правительство начало показывать какие-то жесты, намекая на готовность погасить старые царские долги. Как отмечает Сигел, во Франции и Британии воспоминания о буржуазных семьях, разорившихся из-за отказа большевиков платить по долгам, имели большой резонанс. В 1920-е годы решение России посчитали случаем успешного аннулирования долга, которое дестабилизировало мировую систему и изменило представления о международном кредитовании. То, что это со временем забылось, подчеркивает важные грани финансовых отношений. Мир мог удержать систему на плаву, несмотря на структурные проблемы России. Долг, как показывает Сигел, укрепил зашатавшуюся систему и позволил России вести себя не по средствам. Фраза Гардинга о потребности в мире и деньгах, которая легла в основу названия книги Сигел, очень четко описывает эту ситуацию. Пока война не нарушила шаткое равновесие, займы означали силу, а не слабость. Даже в то время кредиторы были слабее заемщиков.
Уильям Энтони Хэй — историк, преподающий в университете штата Миссисипи.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Цицерон называл большие деньги движущей силой войны. В начале современной эпохи способность мобилизовать больше средств, чем имелось в наличии, давала странам огромные преимущества в войнах. Когда Британия получила возможность использовать заемные средства по кредитам, она после 1688 года начала превращаться в великую державу.
