Ежегодный музыкальный конкурс способен предложить людям и странам нечто большее, чем просто концерт из пошловатых попсовых песенок. «Евровидение» — это тот образец европейского единства, на который стоило бы равняться, полагает американский арт-критик и колумнист BBC Culture.
Есть такое не слишком веселое высказывание, возможно — апокрифическое, которое, впрочем, прижилось, а приписывается французскому предпринимателю и дипломату Жану Монне, одному из духовных отцов Европейского союза. «Если бы я мог начать все заново, с чистого листа, — якобы говорил Монне о проекте континентального единства, — я бы начал с культуры».
Произносил ли он когда-либо эти слова или нет, в последние пять лет они напоминали о себе неоднократно и с удвоенной силой: евро получал пробоины одну за другой, экономики полудюжины стран ЕС оказались на грани дефолта, а крайне правые партии набирали силу — в том числе в таких государствах, как Франция и Финляндия. В старые добрые времена европейские политики не упускали случая поразглагольствовать о единстве и братстве. Когда всех припекло, они скорее позволят Греции рассыпаться в прах, чем выступить плечом к плечу в ее поддержку.
Но, как бы там ни было, на этой неделе 180 миллионов европейцев нежатся в лучах славы их континента — Европы. Конкурс песни «Евровидение», который в этом году проходит в Вене, возник из бодрой спевки с участием артистов из семи стран и позже превратился в самое грандиозное неспортивное событие в мире к западу от новогоднего гала-концерта на китайском телевидении CCTV.
В год 60-летия этого конкурса торжества простерлись аж до Австралии, страны, помешанной на «Евровидении» и вытянувшей счастливый билет на участие в конкурсе этого года. «Евровидение» грандиозно, и если единственное, что вы способны на нем услышать, — это попсовая халтура, это значит, что вы слушаете недостаточно внимательно.
Я — не европеец, и, как правило, в своих музыкальных предпочтениях склоняюсь скорее к Альбану Бергу (австрийский композитор-экспрессионист, классик XX века, представитель Новой венской школы Арнольда Шенберга и его учеников — Ред.), чем к ABBA. Но я наблюдаю за конкурсом Евровидения вот уже более десяти лет (впервые я смотрел прямую трансляцию этого события из Эстонии в 2002 году). За эти годы я пришел к убеждению, что конкурс песни «Евровидение» — в сравнении с иными общественными или государственными институтам — предлагает наилучшую из всех возможных моделей для создания новой Европы.
«Евровидение» лучше, чем футбол, лучше, чем общеевропейская система высшего образования «Эразм» (Erasmus), лучше, чем Skype и Easyjet, способно показать, как именно должна функционировать Европа, чтобы быть современной, радостной, принимающей свой восток, толерантной к мусульманам и мигрантам, гордой различиями и гордой единством. В то время как ЕС погрузился в экзистенциальный кризис, излюбленный образец и пример для Европы демонстрируется в Вене на этой неделе, пусть и с сопутствующей мишурой в нагрузку.
Это не пустая болтовня и не дешевая реклама — это серьезное предложение. Если Европа намерена строить общее будущее, бородатые дивы могут придать этому процессу хороший импульс.
Все вместе
Как и почти всё, что имеет приставку «евро-», конкурс «Евровидения» уходит корнями в годы после Второй мировой войны. В 1955 году молодой тогда Европейский вещательный союз (European Broadcasting Union — EBU), консорциум национальных вещателей, выступил с концепцией единой программы для многочисленных и разнообразных сетей, которая единовременно транслировалась бы поверх всех границ. Используя в качестве образца фестиваль итальянской песни в Сан-Ремо, они создали музыкальный праздник, сочетавший национальную гордость с идеей европейской солидарности. Это был конкурс, в котором представители семи стран вели дружеские состязания. (Корпорация Би-би-си — один из основателей Европейского вещательного союза, однако Соединенное Королевство не принимало участия в первом конкурсе «Евровидения», поскольку опоздало подать заявку).
При всем своем техническом безрассудстве (транснациональная телетрансляция была совсем не простым делом до появления спутникового телевидения), «Евровидение» было в такой же мере политическим проектом, как и развлекательным мероприятием. За несколько десятилетий до Маастрихтского договора 1992 года оно стало лекалом для многоязычной, разнообразной и вместе с тем единой Европы. С тех пор, как песенный конкурс начал переплетаться с актуальной политикой, он практически всегда проводился во имя и под лозунгом европейского единства. Номер представителя Португалии на Евровидении 1974 года (Паулу де Карвалью с песней «И после прощания» — E Depois do Adeus) стал сигналом, по которому мятежные офицеры армии начали Революцию гвоздик в Лиссабоне. Позже Руслана, украинская певица, выигравшая конкурс 2004 года в костюме Зены — Королевы воинов с песней «Дикие танцы», активно поддержала кандидата в президенты Виктора Ющенко во время Оранжевой революции, а в 2014 году стала одной из наиболее заметных фигур Евромайдана в Киеве.
Этот политический резонанс не затухает и сейчас — не в последнюю очередь благодаря экспансии «Евровидения» в страны бывшего коммунистического блока. Один из самых печальных аспектов бытования евро состоит в том, что его нынешние неудачи заслонили собой куда более успешный проект Европейского союза, а именно — его расширение за счет новых членов из числа стран Центральной и Восточной Европы.
Вряд ли в самом начале было предопределено, что менее чем через 30 лет после окончания холодной войны европейцы будут воспринимать как нечто само собой разумеющееся отдых на пляже в Хорватии или мальчишник в Вильнюсе. (Мы можем еще вспомнить, что Вена находится восточнее Праги; а пассажиры бюджетных авиакомпаний, направляющиеся в родной город Кончиты Вурст, как правило, приземляются в Словакии). Пять стран, некогда входивших в состав СССР, принимали у себя Евровидение: Эстония, Латвия, Украина, Россия, а также Азербайджан, который в данном случае снискал себе сомнительную славу, потратив миллионы на то, чтобы обеспечить свою победу в «Евровидении» и сопроводить ее пышными фейерверками.
Британцы, которые никак не могут смириться со своими вечными провалами на «Евровидении», любят поворчать на тему о том, что новички имеют обыкновение голосовать друг за друга. Но у меня стоит комок в горле всякий раз, когда я наблюдаю зрелище, как одна страна за другой отдают свои голоса за панъевропейский праздник, который более открыт востоку континента, чем даже футбол. Говорит и показывает Скопье!
От попсы до политики
Когда Кончита Вурст, трансвестит из Вены с безупречной осанкой, белым лебедем вознеслась к победе в Копенгагене в прошлом году, она со слезами на глазах провозгласила, что «посвящает этот вечер каждому, кто верит в будущее мира и свободы». «Евровидение» буквально творит чудеса для того, чтобы геи смогли оказаться на авансцене по всей Европе. И это не все. В то время как исламофобия с ужасающей интенсивностью охватывает европейскую политическую сцену, не менее четырех мусульман становились победителями конкурса, начиная с 2003 года.
В их числе — несравненная Лорен Талауи, шведка марокканского происхождения с копной волос цвета воронова крыла, выигравшая в 2012 году в Баку. Ее «Эйфория» стала лучшей песней «Евровидения» за 20 лет. Она набрала больше всех оценок в 12 баллов в истории соревнования и положила начало панъевропейской истории любви, в которой мусульманка воплотила в себе радость и согласие всего населения континента — от Дублина до Бухареста. (И название ее песни — Euphoria — начинается с букв, обозначающих аббревиатуру Евросоюза — EU).
Лорен, которая всеми силами пыталась добиться встречи с активистами азербайджанской оппозиции во время конкурса в Баку, — само олицетворение современной Европы. Она говорит по-английски, но гордится тем, что является шведкой. Она погружена в местные традиции, но взоры ее устремлены поверх границ — на восток и на юг. А более всего она лелеет великие мечты и верит в перемены сейчас, когда столь многие в Европе предпочитают уход в себя.
Победителем конкурса 1990 года стала песня Insieme: 1992 («Вместе: 1992») итальянского эстрадного певца Тото Кутуньо. Это была простодушная баллада, своего рода ода Маастрихту. «Вместе! Объединись, объединись, Европа», — подхватывал хор припев на английском языке.
И Европе стоило бы откликнуться на этот призыв. Но как?! Самое ужасающее будущее, которое может ожидать старый континент, — то, которое готовят ей члены секты экономических самоубийц, уютно устроившихся в Брюсселе и Берлине и решивших присвоить себе монополию на идею свободы. Это будущее, в котором слово «Европа» станет синонимом экономической разрухи и политической импотенции.
Но Европа достойна куда большего. Она должна стать тем местом, где слово «союз» значит больше, чем «общий рынок»; где понятия «солидарность» и «многообразие» не противоречат друг другу.
Я далек от того, чтобы предложить кандидатуру Кончиты Вурст на пост председателя Европейского совета, однако бонзам ЕС стоило бы поучиться у дивы, чья популярность неизмеримо выше их собственной и которая сумела объединить европейцев так, как они и мечтать не могли. В погрязших в долгах Афинах и в процветающем Франкфурте европейцы начинают терять веру в единство через многообразие. Если учесть, как вели себя их лидеры после того, как начались экономические трудности, кто бросит в них камень за эту утрату веры?
Однако истинная надежда для Европы будет в эти выходные находиться на сцене конкурса в Вене, среди толп людей, размахивающих флагами, и зеркальных шаров бесконечной дискотеки.
