Регулярно принимаемые с весны 2012 года российской Госдумой запретительные законы нового типа в каком-то смысле балансируют на грани права и пропаганды. По крайней мере, их медийный эффект яснее и конкретнее юридического, и новость вида «депутаты решили запретить...» выглядит понятнее и однозначнее, чем собственно правоприменение, которое в случае новых законов оказывается слишком противоречиво и избирательно, чтобы всерьез относиться к этим законам именно как к явлениям из области права.
Показательна в этом смысле ситуация с фондом «Династия», который объявили «иностранным агентом», но при этом перед ним извинился президентский Совет по правам человека. О недостаточно четких формулировках нового законодательства говорят многие критики, среди которых даже лояльная Кремлю Элла Памфилова, работающая у Владимира Путина уполномоченным по правам человека.
Запрет для не очень широкого круга
Поправки к перечню сведений, относящихся к государственной тайне, принимала не Госдума, а президент, подписавший 28 мая соответствующий указ. Но этот указ в полной мере можно отнести к той же «запретительной» серии российских законов, которая не обещает массовых репрессий, но при этом может пригодиться Кремлю, когда потребуется заставить замолчать критиков государства.
Запрет разглашать информацию о потерях вооруженных сил в ходе спецопераций в мирное время имеет понятный перечень потенциальных адресатов — можно, например, взять список авторов доклада «Путин. Война», написанного по инициативе Бориса Немцова, и всех посадить за разглашение государственной тайны. Или не посадить — в зависимости от политической целесообразности. В России не так много политических активистов и журналистов, занимающихся темой российского военного присутствия на Украине, и поправки к перечню государственных тайн в первую очередь бьют именно по не очень широкому кругу публичных персон.
И как раз в этом заключается главный парадокс новой запретительной меры. Цинковые гробы из «горячих точек» (в отличие от «иностранных агентов» и «нежелательных организаций») — в России это именно массовая, народная тема. Ныне живущее поколение застало Афганистан и две чеченские войны, ассоциативный ряд понятен и неприятен. Перед нами тот случай, когда логично было бы ждать массовых протестов, но их при этом нет. Почему?
Опасная для государства иллюзия
Запрет на упоминание российских потерь в необъявленных войнах, безусловно, соответствует интересам государства. Государство и власть по своей природе заинтересованы в минимуме гласности по любому поводу — чем меньше скандалов, тем больше политической стабильности, все логично. У общества, в свою очередь, приоритеты совсем другие — обществу важнее, чтобы все солдаты возвращались со службы живыми, чтобы никто никого не хоронил в цинковых гробах, тем более тайно, и чтобы страна вообще не вела секретных войн. Общество — это люди, а интересы людей касаются прежде всего их персональной жизни. Запрет на обсуждение потерь мирного времени — это безусловное вторжение государства в жизнь людей.
Но механизмов сопротивления у российского общества нет, более того — государству удалось, эксплуатируя частью советскую (довольно человеконенавистническую по своей сути) идеологию, частью вновь изобретенную версию патриотизма, внушить обществу, что даже в случае прямого конфликта государственных и человеческих интересов правда всегда на стороне государства, и что государственные интересы всегда должны стоять выше интересов частного человека.
Это очень спорный тезис, но возразить на него некому — неподконтрольные государству медиа, политические партии и общественные организации сведены почти к нулю, независимой обратной связи между государством и обществом просто нет. В такой ситуации государство может позволить себе что угодно — в самом деле, если никто не возражает, то почему бы и нет?
И это, может быть, самая опасная для государства иллюзия. Форматируя все сферы общественной жизни так, чтобы они отвечали только интересам государства, власть ограничивает в правах не только граждан, но и саму себя. Запрет на обсуждение военных потерь в мирное время, как и другие запреты, фактически изолирует власть от общества. В отчетах будет написано, что все в порядке, и недовольных нет, а что на самом деле — возможности узнать об этом не останется уже и у самой власти, и любая проблема, не говоря уже о катастрофах, станет для нее сюрпризом.
Олег Кашин — независимый журналист, работал в журналах «Русская жизнь», «Эксперт», газетах «Коммерсант», «Известия», был членом Координационного совета российской оппозиции
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Регулярно принимаемые Госдумой запретительные законы балансируют на грани права и пропаганды. По крайней мере, их медийный эффект яснее и конкретнее юридического, и новость вида «депутаты решили запретить...» выглядит однозначнее, чем правоприменение, которое оказывается слишком противоречиво и избирательно, чтобы относиться к этим законам как к явлениям из области права.
