Там, где Россия: запустение

По раздолбанной дороге несется старая ржавая «девятка». В салоне громко играет музыка, люди внутри смеются и что-то кричат. На капоте сидит парень в военной форме — камуфляжные штаны, тельняшка, армейский берет. Он размахивает руками и тоже что-то орет. Машина резко поворачивает вправо, парень едва не падает. «Девятка» исчезает в облаке пыли. Это практически первое, что мы увидели в Выборге, только сойдя на перрон.

Этот город находится на Севере, в 866 километрах от Москвы и 136 — от Санкт-Петербурга. Сейчас это средняя провинция, здесь живут 80 тысяч человек. Обычная история. Но Выборг — особенный город: в нем слились и перемешались скандинавская, европейская и русская культуры, он был основан шведами и всю свою историю переходил из рук в руки, был полем многочисленных сражений и крупным торговым центром. Последние 70 лет он принадлежал СССР и России.

Выборг похож на типичный пряничный городок Северной Европы — по устройству, атмосфере, архитектуре. Здесь можно встретить вывески на многих германских языках, упоминания о викингах, рыцарях, бюргерах. Когда идешь по улицам Выборга, в глаза сразу бросается архитектурная эклектика: вот средневековый шведский стиль, здесь кончается европейский период и начинается сталинский ампир, а вот серая многоэтажка из девяностых. Старый город совершенно не похож на окраины, величественные дома из одной эпохи соседствуют с какими-то невнятными развалюхами из другой. Полифония, временами переходящая в какофонию. В целом, это очень красивый город.

Многоголосие, организованное или хаотичное, — это вообще характерно для России. Сотни народов, языков и культур, тысячи очень разных городов и миллионы непохожих друг на друга людей. Существует много гипотез о том, что объединяет все это разнообразие помимо физической силы государства. Ответов много, и все они настолько же правильны, насколько ложны. Но если проехать несколько десятков таких выборгов — маленьких городов вдалеке от Москвы — наверняка появится странное ощущение, что у них определенно есть кое-что общее. Это что-то, рассеянное в воздухе, словно невидимые глазу пылинки. Это запустение. Оно оседает на стенах домов, на лицах людей и книжных полках.

Запустение повсюду: старинные особняки медленно приходят в негодность, сгорают, разваливаются, древние памятники превращаются в руины, островки дорожных ям разрастаются в огромные архипелаги. Запустение — это люди, пребывающие в вялотекущей депрессии. Если спросить их, счастливы они или нет, конечно, они ответят, что да. И, может быть, даже выжмут скупую улыбку. Но в их глазах есть какое-то едва уловимое уныние. И чем дальше в глубь России, тем сильнее это уныние походит на безысходность.

«Духовные скрепы», православие, «традиционные ценности» — вот что объединяет общество, считают российские политические элиты. Может быть, они так и не считают, но говорят. Последние несколько лет прошли под знаменем нового консерватизма и клерикализации. На этой волне появились бесчисленные организации так называемых православных активистов — радикальных верующих на службе политического режима. Православные байкеры, активисты и казаки — вот кто в последнее время постоянно ходит на пропутинские митинги, нападает на оппозиционеров, патрулирует улицы и пляжи Москвы. Светское, политическое и метафизическое слились воедино. С байкерами и фанатиками все более-менее понятно — одни влились в мэйнстрим и получают гранты, другие вышли из подполья после 70 атеистических лет Советского союза и восстанавливают историческую справедливость. Гораздо интереснее дело обстоит с казаками.

Константин — экскурсовод, дипломированный филолог и преподаватель английского языка. Он крепкий, коренастый мужчина с высоким голосом и хитрым прищуром. Всю сознательную жизнь Константин спокойно преподавал, водил экскурсии по городу, был тихим семьянином, писал стихи. Но в прошлом году все изменилось. Константин понял, что он — казак.

«То, чем занимаются казаки и как они живут, мне близко. Я понял, что мне с ними по пути», — говорит Константин. В школе, где он преподавал, был ансамбль казачьей песни, в друзьях — местный атаман. Постепенно Константин влился и понял, что ему это нравится. Он уверенно шагает вперед, мы плетемся за ним. Он проводит экскурсию. Его принадлежность к казачеству выдает высокая черная шапка-кубанка. Прохожие удивленно рассматривают нашу странную компанию.

— У нас небольшая община, где-то полсотни человек. Костяк — это родовые казаки, к ним примыкают казаки верстанные, как я, — Константин рассказывает о том, как устроена казачья жизнь Выборга. Людей немного, община молодая, создана для возрождения традиций казачества. У кого-то есть казачьи корни, у кого-то, как у Константина, — нет. Но можно принять присягу и пройти посвящение — это называется верстание.

Константин отлично знает свой город. Кажется, он помнит здесь каждый кирпич. Мы проходим и отлично сохранившиеся памятники архитектуры, и откровенные руины. Видно, что каждый разрушенный или сгоревший дом доставляет нашему экскурсоводу чуть ли не физическую боль — он очень любит Выборг и тяжело переживает, когда с ним что-то не в порядке.

— Выборг очень похож на европейский город. Архитектура, эти улочки, брусчатка. Но почему европейцам удается сохранять свое историческое наследие в отличном состоянии, а нам как-то не очень? — спрашиваю я.

— Мен-та-ли-тет, — по слогам произносит Константин. — Очень хорошее объяснение этому дал Михаил Булгаков. Вспомните «Собачье сердце». Профессор Преображенский произносит гениальную фразу: «Разруха — она в головах». Вот поэтому. Европейцев с детства учат беречь свой дом. Если брать Выборг 20-х годов, то это был город-картинка. Таким, какой он сейчас, его сделали современные люди. Чем хорошо воспитание казаков — оно устроено по принципу матрешки. Чтобы был порядок, нужно, чтобы он был у тебя внутри, затем у тебя в семье, потом в твоем доме, районе, городе. Это должно быть в крови. А еще есть очень важная штука — любовь. Я никогда не брошу фантик на улице, потому что я люблю этот город.

— Любовь к своему городу и патриотизм — это разные вещи? — спрашивает мой коллега из Литвы Артурас.

— Нет! Не нужно бить себя в грудь и кричать, что я патриот. Нужно просто жить так. Начиная со своей улицы и заканчивая страной.

Константин рассказывает, что воспитывает своих сыновей в духе казачества. Дети тоже интересуются этой темой. Младший скоро пройдет обряд посажения на коня — в трехлетнем возрасте мальчика одевают в полное казачье обмундирование и сажают на лошадь. Старший ходит с отцом на все мероприятия и интересуется оружием. Константин не имеет ничего против и считает, что образ мужчины-воина и защитника — это хороший пример для подражания. У него пока нет шашки и нагайки, но уже есть мундир, фуражка, казацкий полушубок. Остальное — дело времени, говорит Константин.

— Вам нравится, как сегодня представлено казачество в современной российской культуре и в политическом дискурсе? — спрашиваю я.

— Современный образ казака — это сложное явление. Я живу по принципу «родиться—стать—быть». Родиться и стать тем, кем ты должен быть, опорой. Если кто-то рвется за орденами, чинами и медалями, это его личное дело. Я не хочу никого осуждать. Я отвечаю за свою семью и не могу отвечать за дядю в Москве, который рвется к погонам. Мне важно, чтобы я сам жил по заветам казаков и научил этому своих детей.

— Сейчас казаки ассоциируются с конкретной политической силой, ходят на митинги некоторых партий и движений. Недавно я был на политической акции, где участвовали тысячи казаков при полном обмундировании. Это не противоречит идеалам вашего братства?

— Казачество не может заниматься политикой. Потому что одна из заповедей казаков — служи народу, а не вождям. Казак должен выполнять свои прямые обязанности — обеспечивать безопасность. Когда казак выступает за какую-то партию — не важно, правую, центристскую или левую — это нехорошо. Потому что политика разделяет людей. А любое разделение смертельно. Самое главное для казаков — это лава! Вот кулак, — Константин вытягивает руку и начинает показывать на пальцах, — вот я, мой брат, еще один, вот казак и вот казак, вместе мы кулак, вместе мы сила. Нас приглашали в Москву, но не стоять в колонне митингующих, а обеспечивать безопасность. Да, у нас был митинг в поддержку Крыма — мы выразили свои взгляды. Мы действительно за то, чтобы он вернулся в состав России, — кажется, Константин не видит в этом митинге политического подтекста. Или видит — говорит об этом он несколько смущенно. Кажется, правила жизни казаков для него, как для любого неофита, действительно значат очень много, и он тонко чувствует, когда находится на грани их нарушения.

Та философия, которую исповедует Константин, не сильно отличается от принципов простого порядочного человека без шашки, нагайки и кубанки. Начать менять мир с себя, знать историю своего города, любить родину на деле и не кидать фантики мимо мусорницы, научить этому своих детей — для этого не обязательно быть казаком, но если надо, то почему нет? Собирать подарки для ветеранов войны на День Победы, черт с ним, патрулировать улицы по вечерам и всем своим видом излучать гражданско-боевую активность — это, может быть, и нелучший способ вести войну с запустением, но хоть какой-то.