В 2015 году в Беларуси был принят декрет «О предупреждении социального иждивенчества». В народе его прозвали «закон о тунеядцах». Тунеядцы — это домохозяйки, свободные художники, политики — оппозиционеры, журналисты — фрилансеры и другие.
Словом, все те, кто работал без оформления официального трудового контракта, либо не работал вовсе. Как им живется в эпоху репрессий, пыталась выяснить Екатерина Лушникова.
Я — тунеядец
Почти все мои друзья в Беларуси оказались тунеядцами. Да и я 10 лет нигде официально не работаю. В 2004 году я оставила редакцию «Комсомольской правды», написав заявление об уходе «по собственному желанию». Случилось это после теракта в Беслане и отмены губернаторских выборов. Вместе с выборами в России как-то незаметно отменили журналистику, заменив пропагандой и порнографией.
Мне запомнился праздничный номер «Комсомолки»: голый торс Путина на первой полосе и конкурс грудей русских актрис на последней. После того как победила грудь актрисы Нонны Мордюковой, в своей карьере журналиста «Комсомольской правды» я поставила точку. Неожиданно для себя, я стала «иностранным агентом», работая как фрилансер для западных СМИ. Однажды глава кировского УФСБ, выступая по местному телеканалу, объявил меня главой заговора ЦРУ в Кирове. Я не спала ночь, собирая вещи и ожидая ареста. К моему удивлению, на следующий день меня не взяли, и через день тоже. Похоже, сотрудники ФСБ тоже любят пошутить...
Почти все мои друзья в Беларуси оказались тунеядцами. Да и я 10 лет нигде официально не работаю.
От скромных журналистских гонораров я платила налоги, и чувствовала себя вполне добропорядочным членом общества. Лишь недавно я узнала, что являюсь «социальным паразитом» и со мной нужно бороться.
Что придумал Шурик
Открытие состоялось в Минске на тесной кухне моего друга-диссидента. Называть его имя не стану из-за соображений безопасности, так как комитет госбезопасности в Белоруси шутить не любит. Диссидентом мой друг стал еще в советские времена, и с тех пор боролся с любым «антинародным» режимом. Правда, режимы большим разнообразием не отличались — последние двадцать лет в этой стране неизменно правил бывший председатель совхоза «Ударник» Александр Лукашенко.
— Ты уже знаешь, что еще придумал Шурик? — поинтересовался мой друг, нарезая лук для салата — Теперь каждый, кто официально не работает, должен будет платить специальный налог государству, иначе арестуют!
Найти «Декрет о тунеядцах» в Google оказалось несложно. Согласно этому декрету, каждый, кто работал менее 183 дней в году, должен будет выплатить 3 млн. 600 тыс. белорусских руб. (или $250). Неплательщик может быть оштрафован на сумму от 360 тыс. до 720 тыс. белорусских руб (от $25 до $50) или арестован для выполнения общественно полезных работ. Арестант будет подметать мостовые, чистить общественные уборные или трудиться в сельском хозяйстве, как некогда поэт Иосиф Бродский.
Иосиф Бродский был осужден как тунеядец в 1964 году и по решению советского суда этапирован вместе с уголовниками в Архангельскую область. Поэт был трудоустроен в леспромхозе «Даниловский» в качестве разнорабочего. Его задачей было выворачивать каменные валуны, оставшиеся в поле после рубки леса. За это ему платили 12 руб. в месяц. Через десять лет после ссылки Иосиф Бродский эмигрировал на Запад и в 1987 году стал лауреатом Нобелевской премии.
Среди других известных советских тунеядцев — диссиденты Андрей Амальрик и Александр Огородников, актер Николай Годовиков, переводчик с иврита Иосиф Бегун. В тунеядстве обвинялись писатели Владимир Войнович и Лев Копелев, историк Рой Медведев и философ Александр Зиновьев. Но им удалось избежать наказания, бежав за границу.
— Я сам подумываю о российском гражданстве — мечтательно сказал мой друг. — Тем более, что здесь я не имею права на нормальную пенсию! По распоряжению Лукашенко в Белоруссии не учитывается стаж, заработанный до того, как он стал президентом. А другого стажа я практически не имею...
— А когда Вы последний раз были официально трудоустроены?
— Лет пять назад я работал учителем в школе. Но, узнав, что я противник Лукашенко меня быстренько попросили уйти.
— А как они узнали, что Вы противник Лукашенко? Неужели Вы вели в школе политические дискуссии?
— Да что Вы! Я разучивал с детьми белорусские песни! И сразу попал под подозрение. За мной стали следить. В конце концов, обвинили, что я уединяюсь со старшеклассницами. Теперь я не могу устроиться даже дворником! То есть, работать — нельзя, и не работать тоже нельзя?!
Мой друг заплакал, нарезая лук, но, похоже, не только от лука.
Кто не работает, тот не ест!
Субботний выпуск вечерних новостей белорусского телевидения был посвящен республиканскому субботнику.
Президент Беларуси трудился на строительстве детской поликлиники. Александр Лукашенко вместе с сыном Колей заливал цемент и выполнил двойную норму. Члены правительства и парламента тоже не сидели без дела: премьер-министр Александр Кобяков высаживал сосны на выработанном гравийном карьере, председатель минского облисполкома Семен Шапиро возводил птицефабрику в деревне Новашино, депутаты Палаты представителей Национального собрания высаживали деревья в столичном парке имени Уго Чавеса.
— Сегодня в день безвозмездного труда, нельзя не вспомнить о тунеядцах! — заявил Александр Григорьевич корреспондентам, позируя пред телекамерами в рабочем комбинезоне — Да, декрет о тунеядцах вызвал резонанс в обществе. Но я уверен, что любой рабочий человек его поддержит! Потому что, не очень приятно, когда ты работаешь с утра до вечера и смотришь, как семью накормить, некоторые, вообще не напрягаясь, на «Лексусах и БМВ» разъезжают, не уплачивая даже копейки налогов в государственную казну! А что, кто-то не согласен со мной? Так говорите, не сидите как мышь под веником!
Корреспонденты затравленно засмеялись, но возражать никто не посмел. Не соглашаться с Батькой в Белоруссии рискуют только безумцы, страдальцы и алкоголики.
— А разве можно жить лучше, чем мы живем? — с искренним удивлением спросила меня работница Тракторного завода. Мы познакомились на остановке общественного транспорта. Одета она была как типичная минчанка, покупающая товары в местном универмаге. Длинное бурое пальто, черные туфли, похожие на маленькие танки и травянисто-зеленое платье в цветочек, вызывающее воспоминание о пастбище. В кошелке женщины можно было разглядеть молоко, бутылочку подсолнечного масла, белый хлеб и сетку с картошкой.
— Да, мы белорусы — бульбаши! А бульба есть, что еще надо? Дорогих продуктов я не покупаю, все, что дорого, вредно для здоровья!
— А как Вы к закону о тунеядцах относитесь?
— Закон абсолютно правильный! Пусть кто не работает, тот не ест! Батька все правильно решил! Я всегда за него голосую! Правда, многие меня ругают за это... А я думаю так, он наворовал уже, а другой придет — опять воровать будет! Так стоит ли менять?
Вместе с работницей Тракторного завода мы поехали на автобусе к станции метро. Ехали как обычно — без билета, покупать проездные документы у белорусов считается дурным тоном. Неожиданно мое внимание привлек звонкий женский голос, раздававшийся с другого конца салона. Там сидела дама средних лет в стареньком сером пальто и шляпке с цветочками. Было неясно, то ли она вела беседу сама с собой, то ли обращалась к народу:
«Белорусы! Колхозники в колхозах голодают, доярки не могут доить своих коров! Они работают без денег и выходных! Страна погибает! А Лукашенко живет как король! Надо выйти на улицы, надо сказать свое слово, белорусы»
Белорусы, включая работницу Тракторного завода, стали передвигаться в другую половину салона, тесня друг друга. На ближайшей остановке большинство пассажиров вышло. Те, же кто остался, делали вид, что поглощены созерцанием пробегающего за окном пейзажа. Странная гражданка, не переставая призывать к сопротивлению, вышла на проспекте Независимости. Ее провожали долгими выразительными взглядами.
— У нас тут настоящая диктатура! — тревожным шепотом поведала мне служительница Национального Художественного музея, куда я зашла полюбоваться шедеврами белорусского искусства. Как оказалось, моя землячка, родом с Урала. Как земляки, мы разговорились.
— Вы знаете, живу здесь два года, чувствую себя совершенно чужой, ни с кем ни подружилась. Белорусы бояться со мной общаться, боятся, что я ляпну что-нибудь, а у них будут неприятности. ОН запугал всех до смерти — дама скосила глаза на портрет Лукашенко в военном мундире. — Тут за лишнее слово можно не только работу, можно свободу потерять! Ведь люди исчезают средь бела дня, можно пойти и не вернутся!
Дама тревожно перекрестилась и пожелала мне скорее вернуться на Урал.
Жизнь в холодильнике
— Ситуация с правами человека в Беларуси несколько улучшилась — заверил меня Алесь Логвинец, оппозиционер, один из лидеров общественного движения «Рух за Свабоду». Мы встретились с ним в офисе «Руха» на проспекте Независимости — Люди у нас уже не пропадают. Арестов стало меньше. Сейчас всего пять политзаключенных в Беларуси: Николай Статкевич, бывший кандидат в президенты и анархисты.
-Можно ли сказать, что российская угроза примирила оппозицию и Лукашенко?
— В какой-то мере, да. Потому что о какой борьбе за власть или права человека может идти речь, если существует угроза потери национальной независимости? Да, мы жили все это время словно в холодильнике, подмороженные с советских времен. Но холодильник можно разморозить, если он есть, а если его не будет? Если Путин приедет к нам на танках с зелеными человечками?
— А что будет, если Путин приедет к Вам на танках с зелеными человечками? — с любопытством спросила я.
— Вы удивитесь, но 50% населения будет совсем не против — улыбаясь, ответил оппозиционер — Большинство, особенно старшее поколение, воспитано в советском и российском духе. Я Вам так скажу: в Беларуси не хватает белорусов! Годами, столетиями, с царских времен и до советских, из нас вытравливали все национальное. Белорусы начали стесняться самих себя, своего языка, своей культуры. Они пытались быть русскими, а в результате стали никем. Людьми без собственной истории, без национальной традиции, без языка. Я — белорус, не могу пойти в аптеку и купить лекарство, у которого была бы инструкция на родном языке!
Оппозиционер до этого спокойный и сдержанный, говорил все более громко и взволнованно. Незаметно он перешел на родной белорусский язык и стал размахивать руками. Чувствуя, что сейчас мне придется лично ответить за многовековое угнетение белорусов, я поспешила сменить тему.
— Скажите, пожалуйста, Вы, наверное, тунеядец?
— Да, конечно, я дармоед, точнее, утриманец — иждивенец! — засмеялся Алесь Логвинец — Так это звучит на белорусском языке! Официально я безработный, живу на заработки от переводов и редактирования книг. Все доходы я задекларировал. Да, я собираюсь платить налог! Если не платить, тогда придется сесть в тюрьму на пятнадцать суток! И тогда уже за тюрьму придется платить!
— За содержание в тюрьме нужно платить из собственного кармана?! — удивилась я.
— А Вы как думали?! Это ноу-хау белорусского режима. Раз сел в тюрьму, должен платить! Ведь арестанта содержат: кормят, поят, допрашивают, бьют иногда.
— Сколько стоит это удовольствие?!
— Недорого. Если я не ошибаюсь, примерно 100 тыс. белорусских руб. в день ($7). Кстати, за митинги, пикеты и шествия мы тоже должны платить. Вот, к примеру, за акцию «Чернобыльский шлях» недавно заплатили 13 661 тыс. рублей ($958). Это «обслуживание» милиции, пожарной дружины и Скорой помощи. Кстати, приглашаю Вас! Но на всякий случай захватите с собой российский паспорт! Если Вас арестуют, надеюсь, российский консул вмешается!
Я не знала, шутка ли это, или в этой шутке — доля правды, поэтому взяла все свои документы: два паспорта и два журналистских удостоверения.
Чарнобыльскi шлях
«Чарнобыльскi шлях» в Беларуси напомнил мне атмосферу митингов эпохи горбачевской перестройки, эпохи, которая давно минула в России, оставив грусть, а здесь, похоже, все еще только начиналось.
Белорусы ждали перемен и не боялись пострадать за свои убеждения. На площадке перед кинотеатром «Октябрь» на проспекте Независимости собрались люди самых различных убеждений: националисты с красно-белыми флагами Народной Республики, анархисты с плакатами за «социализм с человеческим лицом», ликвидаторы Чернобыльской аварии с растяжкой «Чарнобыль — наша боль».
Одна женщина пришла с собачкой и плакатиком «Кузю жалко», другая собирала деньги и подписи в защиту политзаключенных. В подписном листе нужно было указать не только фамилию, но адрес и паспортные данные. Лично я бы ни за что не подписалась, ведь уже завтра тебя могли посетить сотрудники КГБ.
— Вы не боитесь? — спросила я господина в шляпе, с красно-белым белорусским флагом на плечах вместо накидки.
— Пусть нас боятся, пани!
— Почему пан пришел на акцию?
— Я был ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС. Как-то еще жив... Но многих моих товарищей в живых уже нет... Я пришел помянуть их!
— Правда ли, что сейчас в Беларуси отменили льготы для ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС?
— Лукашенко говорит — нет денег! У него деньги есть только для хоккеистов! В России платят, у нас нет! А ведь мы пострадали больше всех! Огромные территории до сих пор — радиоактивная зона. Но там тайно собирают грибы, ягоды и продают в города. По соседству с этой Зоной колхозы, совхозы, поля, пастбища, а где они потом это молоко, эту картошку продают? Здесь, в Минске! А сейчас еще собираются строить с Россией новую атомную электростанцию в Островце! Боже, выратуй Беларусь!
Выстроившись в колонну, демонстранты двинулись по центру Минска, развернув красно-белые флаги, плакаты и транспаранты: «Чарнобыль — незагойная рана!», «Астравец — други Чарнобыль!», «Не Рассейскай Ядзернай Пагрозе!» Время от времени кто-нибудь выкрикивал: «Живе Беларусь!» и ему вторил многоголосый хор.
— Белорусам разрешены три акции в год, «Чернобыльский шлях» — одна из них- объяснил мне один из лидеров оппозиции, бывший кандидат в президенты Беларуси Виталий Рымашевский. — Обычно такие акции не разгоняются. Тем более сейчас, когда Батька старается не ссориться с Западом.
— Три акции? А если выйдешь на четвертую?
— Разгонят сразу, даже если это одиночный пикет. Церемониться не будут, побьют.
— Вас били?
— Конечно! — весело ответил бывший кандидат в президенты. — Один раз сильно стукнули дубинкой по голове. Я выступал на митинге, у меня была повязка на голове, из нее кровь сочилась... Фотографы, говорили, получился очень эффектный кадр!
Виталий Рымашевский засмеялся. Я заметила, что белорусы относятся к травмам, полученным на акциях протеста почти с такой же насмешливой покорностью как британцы к плохой погоде. В отличие от российских оппозиционеров, они не спешат к врачам, чтобы зафиксировать увечья и не бегут с заявлениями в суд.
— В суд обратиться, конечно, можно, но это по-сути бесполезно — объяснил Рымашевский. — Если мы и обращаемся, то только для западных правозащитных организаций. Чтобы они включили очередной случай нарушения прав человека в свой ежегодный отчет...
Один из демонстрантов пришел на «Чернобыльский шлях» не с плакатом или флагом, а с толстой веревкой на шее.
— Что это символизирует? — спросила я.
— Долготерпение белорусов. Жизнь как веревка все затягивается и затягивается на их шее, а они все терпят и терпят!
— Когда же терпение лопнет?
— Да, похоже, никогда! Такой уж мы народ! Белорусы-бульбаши, чарка, да шкварка! Прауду шукаем у гaрiлке!
В очереди
По данным Всемирной организации здравоохранения, Беларусь — самая пьющая страна в мире. На каждого белоруса, старше 15 лет, приходится 17,5 литров спирта. Женщины выпивают 9 литров год, мужчины 27,5.
С теми, кто «прауду шукает у гарiлке» я познакомилась в очереди по сдаче стеклотары в Партизанском районе Минска. Я пришла сдать бутылку пива. Она у меня была одна, но меня это не смущало.
— А что, почем берут из-под пива? — поинтересовалась я у мужчины в старом пальто, поеденном молью. На его лице под сетью морщин можно было разглядеть следы былой интеллигентности.
— Да вообще, не принимают, моя дорогая! — отвечал он возмущенно — Сказали, денег нет! С утра стоим, ждем! Поехали за деньгами, а когда приедут не сказали!
Очередь возмущенно загудела, позвякивая стеклотарой.
— Для народа никогда денег нет! Все истратили на хоккеистов, а как людям жить?
— А как Вы живете? Работаете?
— Я собираю бутылки, драгоценная пани. Это моя работа. С хороших, небитых, я смываю этикетки и сдаю за 500 руб., а плохие, с отбитым горлышком, я сдаю на бой за 350 руб.. Ничего жить можно. Люди сейчас пьют много, собрать можно!
— А если арестуют как тунеядца?
— Всех не заарестуют! — уверенно сказал бывший интеллигент, кивнув на длинную очередь, тесным кольцом окружившую маленькое здание пункта приема стеклотары — Тюрем столько нет в Беларуси!
Люди в очереди засмеялись. Здесь уже ничего не боялись. Жизнь их была как бутылка с отбитым горлышком. И не выпить, и не сдать, а только на «бой». Битое стекло разве дорого стоит?
— Деньги, деньги! Привезли деньги! — вдруг закричал кто-то. Очередь заволновалась, люди ринулись в узкий проход, волоча огромные сумки. Раздался звон разбитой посуды. Я молча поставила свою бутылку на землю.
Кто-нибудь подберет.
