Рассказ о чиновниках, которые «реформируют» гуманитарные факультеты в университетах, это готовый материал для сатиры. Выводы о последствиях таких реформ, которые представил Кароль Модзелевский в статье «Свободная мысль под ярмом счетных инструментов» (Polityka, 01.07), не требуют дополнения, но я предлагаю взглянуть на этот вопрос чуть более широко. Ведь проблема касается не только непонимания сути отличий между прикладными и фундаментальными исследованиями, а также между точными и гуманитарными науками, но и, как мне кажется, пренебрежения гуманитарными знаниями как таковыми, в котором, впрочем, во многом виноваты сами носители этих знаний.
Значительная часть общества смеется над «дураками-гуманитариями» и относится к ним с глубоким недоверием, а позиция министерских чиновников становится здесь лишь отражением распространенных представлений. Литературоведение, лингвистика или философия считаются дисциплинами, которые, как образно сформулировал это один мой университетский коллега, занимаются «дойкой дохлой коровы», вдобавок за деньги налогоплательщиков. Раз Франц Кафка мог писать после конторской работы, придумывания защитных касок для рабочих и управления асбестовой фабрикой, то почему человек, который исследует его произведения, должен тратить целый день на размышления и чтение? И на каком основании он требует за свои причуды зарплаты, превышающей минимальную?
Представленную логику на нашей почве усиливает уверенность в том, что настоящая работа делается при помощи мышц, а если кто-то пользуется умом, то он должен моментально предъявить какую-нибудь пользу. На основе этого принципа большим уважением пользуется у нас могильщик, а не филолог. Ведь каждый может сидеть и делать вид, будто он размышляет, но не каждый должен сразу получать за это зарплату.
Польза на «поле культуры и общественного сознания» — это для обычного человека (в том числе чиновника) бессмысленные слова: культура, это да, кто-то ее уважает, некоторые даже ею пользуются, не обязательно даже в развлекательном плане, но для этого им не нужны никакие толкователи и интерпретаторы. Так что реформаторы университетских гуманитарных специальностей стремятся превратить их в чуть более продвинутые профтехучилища (эвфемистически говорится о переходе от гумбольдтовской к предпринимательской модели образования), где будут обучать полиглотов, тренеров и специалистов по public relations, потому что только такие профессии могут найти быстрое применение на рынке. Эффекты такой трансформации я наблюдала пару месяцев назад на отделении славистики одного немецкого университета: основанные на дискуссиях литературоведческие семинары практически исчезли из расписания, зато популярностью у студентов пользуются занятия, посвященные поп-культуре, кино и организации культурных мероприятий.
Мантру «рынку нужны люди, наделенные мягкими навыками» считают шансом на повышение престижа гуманитарных наук, но она может стать последним гвоздем в их гроб. Я уже слышала лекции литературоведов об использовании рекламных текстов в качестве материала для обучения интерпретации поэзии и призывы обсуждать со студентами фрагменты романов, «потому что они не могут сосредоточиться и прочитать текст целиком».
Похоже, что гуманитарные науки, как некогда Австрия, по словам Йозефа Кроутвора (Josef Kroutvor — чешский поэт, эссеист и искусствовед, — прим. перев.), «не понимают сами себя». В каком-то смысле их постигла та же участь, что Католическую церковь: верующие, которым надоели туманные или наивные речи священников, уходят, считая, что они смогут удовлетворить так называемые высшие потребности самостоятельно на лоне природы или у себя дома (и вовсе не горят содержать своих настоятелей). Сходство здесь, впрочем, глубже, поскольку стилистическое шаманство, которым занимаются многие филологи и философы, показанная «научность» текстов, не содержащих в себе никакой интеллектуальной ценности, но зачастую написанных поистине жалким языком, укрепляют читателей в убежденности, что они имеют дело либо с циничным обманом или с пережитками прошлой эпохи. Сложно сердиться на соотечественников, которые сомневаются в ценности исследований мотива ноги в творчестве Шульца (Bruno Schulz).
В этой ситуации у нас, гуманитариев (как и у Католической церкви), есть два выхода: мы можем спрятаться в осажденной крепости или делать то, что вроде бы умеем лучше всего: слушать, интерпретировать и искать ответы. Но в первую очередь мы должны понять сами себя.
Сыр-бор, который разгорелся вокруг гуманитарных наук после войны в США и перекинулся на Европу, а после падения железного занавеса — на ее восточную и центральную часть, стал эффектом культурных трансформаций, связанных не только с победой неолиберальных концепций. Общественная травма тоталитаризма XX века породила (вполне здоровое) недоверие к мифотворцам любых мастей, идеологам и обладателям правды. Значительная часть философов и литературоведов ответили на это отказом от платоновско-кантовской «метафизической» традиции и приняли гегелевский «спекулятивный» подход. Язык, основной инструмент гуманитарных наук, перестал пониматься как средство обнаружения правды о мире и стал считаться комплексом разнообразных «словарей», соотносящихся с различными системами ценностей, которые нельзя отождествлять с существующей где-то «снаружи» правдой.
Гуманитарное знание до сих стараются втиснуть в рамки естественных наук, которые стремятся открыть единственную и неизменную правду о действительности. Только не вполне ясно, о какой конкретной части этой действительности идет речь. Между тем гуманитарные науки занимаются лишь межчеловеческой сферой: постоянным сознательным и бессознательным диалогом между творцами, мыслителями и читателями. Диалогом, который в итоге превращается в реальность; в котором несколько тем повторяются много веков подряд; который включает в себя не поддающиеся измерению, случайные и нелогичные элементы.
Роль представителей гуманитарных наук — всматриваться в этот диалог и рассказывать о нем, предостерегая перед катастрофами и старательно изучая все новое. Ведь ставшее сейчас самой дискуссионной отраслью гуманитарных наук литературоведение (которое я представляю) является одновременно самой интердисциплинарной сферой, потому что в литературе сходятся история, психология, социология, философия. «Паразит», изучающий «Процесс» Кафки должен объединить перечисленные аспекты, чтобы не только сказать что-то осмысленное об этом романе, но и включить его в более широкий круг размышлений о современности. Этот (nomen omen) процесс сложно произвести за час или два.
Конечно, некоторые забыли о своей роли, другие грешат неспособностью общаться, и в целом нас, наверное, слишком много. Но если мы из-за этого откажемся от исследования произведений человеческой мысли, мы поставим себя в ситуацию человека, который помнит лишь то, что произошло за последние сутки: не умея делать выводов из своего опыта, он перестал бы развиваться.
Агата Фирлей — специалист по сравнительному литературоведению, сотрудница Института славянской филологии Познаньского университета.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Значительная часть общества смеется над «дураками-гуманитариями» и относится к ним с глубоким недоверием. Такую логику усиливает уверенность в том, что настоящая работа делается при помощи мышц, а если кто-то пользуется умом, то он должен моментально предъявить какую-нибудь пользу. На основе этого принципа большим уважением пользуется у нас могильщик, а не филолог.
