Почему Россия вернется в Европу

Дело не только в том, что Россия хочет повоевать со всем миром — весь мир тоже не прочь повоевать с Россией, и в этом противостоянии не важно, кто плохой и кто хороший, главное — не совершать резких движений. Один из лучших колумнистов России, бывший главред журнала «Афиша» Юрий Сапрыкин рассказал порталу Delfi, какой он видит ситуацию в России, и возможен ли разворот на 180 градусов.

В прошлом году Юрий Сапрыкин покинул российский издательский дом «Афиша», объяснив, что стал неуютно себя чувствовать в новых условиях. До этого более десяти лет колонки Сапрыкина, невероятно точно воплощавшие дух времени и брожения умов, задавали вектор миллионам молодых россиян. В Латвию Юрий Сапрыкин приехал для участия в дискуссии о независимой журналистике, которую в рамках фестиваля Lampa организовал оппозиционный портал Meduza, вещающий из Риги на российскую аудиторию.

Принял, как должное, что люди в восторге от крымнаш
 
— Большинство описанных вами в «Афише» хипстеров успешно переместились на Запад, ваши друзья-журналисты открыли в Риге медиа-портал Meduza, почему вы остались на родине?

— Несмотря ни на что, мне нравится жить в Москве. Да, из молодых-талантливых медийных героев «Афиши» уехали очень многие. Но для большинства моих друзей постарше да поспокойнее драпать в Силиконовую долину поздно. В России живет моя мама, моя семья, я хочу, чтобы мои дети воспитывались в родной им среде. Вся моя работа связана с русским языком. Как раз вчера мы обсуждали эту тему с одним моим знакомым, который долгое время жил в Америке, но последние годы проводит в Москве. Да, столица нашей родины производит совершенно шизофреническое ощущение: с одной стороны — антизападная истерика со всякими запретами и скрепами, с другой стороны — очаги невероятного уюта, добра и ярких в культурном плане вещей. При этом вполне реально выстроить жизнь так, чтобы обходить стороной пропаганду и истерику. Хотя, при желании, можно вывернуть свое существование и так, что ничего, кроме пропаганды и истерики, в нем не останется. К издержкам российской жизни я отношусь абсолютно отстраненно, как к поразившему многих моих дорогих соотечественников недугу, которым надо переболеть.

— Ваших друзей загадочная «болезнь» тоже поразила?

— Не многих. Были моменты, когда мои старые друзья начинали писать в Facebook какие-то дикие для меня вещи. Поначалу это вызывало некие трения, но потом мы научились с этим жить. Я понял, что есть темы, которые с ними лучше не обсуждать. Например, надо принять, как должное, что люди в диком восторге от того, что «крымнаш». И на этом этапе спорить с ними, пытаться их переубеждать просто невозможно. Не услышат.

— В Латвии на днях объявили сбор подписей за отбор Паланги у литовцев. Мол, когда-то была наша…

— Дурной пример заразителен! Давайте все передеремся. Ведь все когда-то кому-то не тому принадлежало. Москва — и та была французу отдана, хотя и ненадолго. По поводу Крыма у меня есть вот какая история. Моя добрая знакомая, журналистка Инна Денисова, все детство провела в Крыму, а недавно сняла фильм про то, что там происходит после присоединения к России. И она говорит, что в Крыму все последние годы существовали три главных фобии. Что всех заставят говорить по-украински. Что приедут бандеровцы и всех поставят на колени. И что придут корабли НАТО, выгонят черноморский флот и сами на его место встанут. Эти фобии объективно существовали, причем долгие годы. И украинские власти, которые вводили в этом, в общем-то русскоязычном, регионе то украинский дубляж фильмов, то делопроизводство на украинском языке, никак развеять эти страхи не старались. И в истории с референдумом и вежливыми людьми Россия умело сыграла на этих фобиях.

Сам я в последние двадцать лет много раз бывал в Крыму. И мне кажется, что жизнь там развивалась очень похоже на Россию, но в более свирепом виде. Советская инфраструктура ветшала и разваливалась, города приходили в упадок, крыши текли, стены трещали по швам, всюду налепили множество безумных магазинов и палаток. Полный развал! Но когда это происходит в Тамбовской области, тебе не на кого обижаться, кроме как на самого себя. А когда это происходит в русскоязычном регионе Украины — легко найти виновного: вся грязь и срань — от украинцев, которые нам денег не дают и вообще всячески ущемляют. Думаю, на референдуме люди голосовали по своей воле — им правда хотелось в Россию. Но это никого не оправдывает: потому что сначала все-таки вошли войска. Ну и в общем, все, что произошло после этого, уже невозможно списать просто на справедливое народное волеизъявление.

Путин лечит коллективную травму народа, как умеет

— Сидеть без действий на месте и ждать, пока все переболеют, вы, похоже, не можете. Ходите на оппозиционные митинги. Зачем?

— Я могу высказать свое мнение в публичном пространстве или выйти на акцию протеста, но я далек от мысли, что это может кого-то переубедить или как-то противостоять пропаганде на государственных каналах. Это мой способ поддерживать некую зону здравого смысла — для себя и своих знакомых, которые зачем-то меня читают и слушают. Чтобы ни я, ни они не впадали в отчаяние.

— В одном из своих интервью вы вскользь упоминаете «счастливую Россию будущего» — стало быть, верите в нее?

— Там же не указано, когда это будет! Но я и вправду уверен, что когда-то это время наступит. Не обязательно при нашей жизни.

— На ваш взгляд, «прецеденты счастья» в истории России когда были?

— Даже на моем веку: годы с 1988 по 1990 были для меня абсолютно счастливыми. Возможно, радости добавило то, что перестройка и энергия освобождения пришлись на мои 15-17 лет, но так или иначе, для меня это был сплошной праздник и чудо, которое непонятно за какие заслуги нам досталось. На одну жизнь одного такого счастья вполне достаточно.

— Многим в тот период сурово не хватало колбасы и туалетной бумаги…

— Вскоре и их мечта исполнилась. А вот у людей, которые предпочитали веселье и свободу, все пошло не так.

— Почему сегодня люди так отчаянно хотят назад, в бесколбасье и беспармизанье, но с бесплатной медициной, образованием и чувством стабильности?

— Насчет ностальгии по СССР у меня тоже есть своя теория. 90-е годы — это время коллективной психотравмы, связанной не столько с резким падением жизненного уровня, исчезновением колбасы или распадом огромной страны (хотя и со всем этим тоже), но и вообще с ощущением, что земля уходит из-под ног. Многим бывшим советским людям пришлось в 90-е резко опуститься вниз по социальной, профессиональной или этической лестнице, пережить такое, о чем раньше и подумать было страшно. Произошла мгновенная вынужденная деградация: кто-то вместо работы в научном институте пошел на рынке тапочками торговать, кто-то с изумлением обнаружил, что способен воровать или брать взятки, и это как бы стало в порядке вещей. К примеру, у меня был момент, когда я работал в рекламном агентстве и одно из заданий заключалось в том, чтобы развезти по редакциям конверты за заказные статьи. Сейчас страшно и стыдно это вспоминать. К счастью, были люди, которые отказывались те конверты брать — мы до сих пор с ними в хороших отношениях. Но моя история позора — еще цветочки, что говорить о людях, которые в то время оказались в Карабахе, Таджикистане, Чечне, Баку или Сумгаите?! Вчера у них была небогатая, но вполне налаженная жизнь, а сегодня они оказались в адском аду.

Этот ужас от падения, того, что приходится заниматься какими-то постыдными занятиями, а впереди сплошная безнадега и беспросвет, остался у людей, как незаживающая рана. При всех благотворных вещах, которые творились в экономике и политике, у многих было ощущение, что их бросили на произвол судьбы. А дальше травму можно лечить разными средствами, и не все из них хороши: можно убедить себя, что это нас американцы до такого довели, что Горбачев с Ельциным во всем виноваты, что демократия как таковая делает сильных сильнее, а слабых отправляет на самое дно. Путин с самого начала своего правления дал понять, что все можно открутить назад, как будто этого времени не было. Например, вернул советский гимн. Мол, ребята, сейчас все снова будет, как при дедушке, мы станем сильными, нас все будут бояться, и государство вас больше в обиду не даст. Из того, что сейчас происходит в России, совершенно нельзя делать вывод, что русский народ — тупой, злой, агрессивный и все, что ему нужно, это восстановить империю — нет! Все это следствие коллективной незалеченной травмы, с которой власть работает в разное время по-разному. В нулевые годы терапия проходила в мягкой форме: ура, мы победили на Евровидении. В десятые годы все страшно ужесточилось: ура, мы снова самые сильные, можем сбросить на Америку ядерную бомбу, пускай все погибнут, но мы все равно самые сильные и великие.

— По-вашему, были другие варианты терапии?

— Время назад не отмотаешь. Наверняка в 90-е можно было все сделать иначе: не расстреливать парламент, не впихивать людям президента, которого они выбирать не хотят, не ломать об колено только зародившиеся демократические институты и принципы, в которые люди поверили в 91-м, не оставлять людей с ощущением, что их бросили гнить в нищете, в то время, как более удачливые соотечественники через все медиа хвастаются внезапно свалившимся сверхбогатством. Но в 90-е у всех — начиная от Кремля и заканчивая газетными редакциями — кружило голову, и никто не видел опасностей, к которым вся эта история может привести.  У Светланы Алексиевич недавно вышла книга «Время сэконд-хэнд» — это монологи постсоветских людей, оказавшихся на руинах Союза. Мне многое в этой книжке кажется неестественным и надуманным, но в целом она производит сильное впечатление — это такой коллективный крик людей, оставшихся без будущего, без работы, без страны. Да, все происходящее сейчас — это ужасно печально, но вместе с тем вполне закономерно. За резким движением маятника в одну сторону всегда идет откат.

Вижу Россию европейской демократической страной

— Каким вы видите выход для России из создавшейся болезненной для всех ситуации?

— Как с любой болезнью — вылечит либо время, либо шок, который организм сам должен преодолеть.

— Либо смерть?

— Смерть только горбы исправляет. Есть книжка Сорокина «Теллурия», которая на уровне ощущений очень правдоподобно описывает посмертное существование страны, разные части которой провалились в разные временные ямы. Есть участок, где живут помещики-славянофилы, которые ездят на охоту и рассуждают на аксаковском языке про судьбы русского духа, есть уральский партизанский отряд им. Че Гевары, который воюет с барыбинским оккупационным режимом. Есть какие-то постнабоковские гумберты, которые бегают по изящной космополитичной Москве в поисках своих лолит. В сущности, все это уже сейчас происходит. Ностальгия по прошлому вылилась в то, что все вокруг превратилось в тотальное реконструкторское движение, в самых разных формах — от людей, которые переодеваются в мундиры наполеоновских времен и воспроизводят где-нибудь в парках исторические сражения, до отряда Стрелкова, который тоже вышел из этой реконструкторской тусовки, а потом начал косплеить (косплей, сокр. от англ. costume play — «костюмированная игра»,  — прим. ред.) Вторую мировую на реальных полях сражений. И всем хочется зацепиться за что-то уже случившееся в русской истории или культуре, вернуться к какому-то прошедшему идеальному состоянию, но поводу того, какое состояние считать идеальным, никакого согласия нет. Внутри страны уживается много цивилизаций.

— Вы Россию в идеале какой видите?

— Европейской демократической страной.
 
— Почему не азиатской? Она сейчас активно с Китаем дружит и азиатскими республиками…

— Это абсолютно невозможно. Ничего азиатского я в России не вижу. Здесь живет вполне европейский и по большей части сформированный христианской культурной народ. Возможно, чуть более привыкший к абсолютизму. Вообще, до середины XIX века представления об особом пути и миссии России встречались весьма фрагментарно — ну там, старец Филофей что-то писал, но в эпоху Екатерины или Александра I Россия не воспринималось как нечто радикально отличающееся от всей Европы. А потом началось славянофильство и все из него вытекающее. Что касается сегодняшней ситуации — людям просто дурят голову и играют на их комплексах в чисто политтехнологических целях: нужно всех накрутить, всех мобилизовать, чтоб рейтинг у власти был высоким, а например, роста цен никто не замечал.

— Все же есть у России некие географические, климатические и геологические отличия…

— Вот в географию я точно не верю: Северная Корея от Южной географически никак не отличается. Их пример нам Богом дан в научение, что не бывает хороших и плохих народов — бывают исторические обстоятельства, которые могут одних и тех же людей загнать в нищету и бесправие — или сделать их хозяевами прогрессивной, современной, нацеленной в будущее страны.

Великой латвийской стены не будет

— Похоже, Латвия отчаялась ждать превращения России в европейскую демократию и предпочла бы выстроить высокий заборчик у границы…

— Делайте, что хотите, но не уверен, что вся эта глобальная военно-промышленная гоп-компания даст вам такую стенку построить. Дело не только в том, что Россия хочет повоевать с блоком НАТО. Блок НАТО тоже, кажется, не прочь повоевать с Россией. В этом противостоянии сохранить нейтралитет очень сложно. Во всей Европе такое лишь у Швейцарии получалось, да и то она это право завоевывала веками. Когда начинается конфронтация двух миров, уже не так важно, кто из них плохой, а кто хороший, находиться на линии огня все равно не очень уютно. Так что великой латвийской стены не будет. В худшем случае, это будет насквозь простреливаемое пространство. А в лучшем — мост для мирного общения между двумя мирами.

— На ваш взгляд, насколько реален всероссийский Майдан?

— В нынешней ситуации не реален вообще. На эту тему я вел много дискуссий в 2011-2012 году во время протестных митингов на Болотной. В представлении моих оппозиционных друзей Майдан — это штука, когда приходят на площадь сильно заряженные волевые люди и сидят на одном месте, а полиция не может их прогнать. И от этого магическим образом меняется политический режим. Но ни в одной цветной революции такого алхимически чистого сценария не случалось. На Украине оба Майдана опирались на мощные политические силы, парламентские партии, крупные медиа и бизнесы — это не была акция исключительно героев-энтузиастов. В той же Грузии Саакашвили и Бурджанадзе были не случайными ребятами, которые на чистом драйве вышли протестовать на улицу, а уже вполне состоявшимися политиками. Майдан — это всегда борьба одной части элит против другой части элит, в которой существенную роль играет народ.

— В России таких элит нет?

— Все зачищено.

— А как же весь такой альтернативный миллиардер Прохоров?

— О-хо-хо! Его попросили изображать альтернативу, что он робко делает, в любой момент с радостью откатываясь обратно. Это альтернатива на грани самоотвода и самороспуска. При этом я с огромным уважением отношусь к его сестре Ирине Дмитриевне Прохоровой — умная, образованная, трезво мыслящая, в хорошем смысле жесткая. Думаю, из нее бы получился неплохой политический лидер. Но в той конфигурации, по которым ее партии предложили играть, у них не было шанса.
Цензура и есть, и нет. Она рассеяна в воздухе

— Вы достаточно свободно излагаете свою точку зрения — не боитесь оказаться там же, где фигуранты Болотного дела?

— Пока я не вижу людей, которые оказались бы в тюрьме просто за то, что высказывали свое мнение. Да, какие-то неприятности из-за этого могут возникнуть. Про тебя нарисуют гнусный плакат и повесят его на Новом Арбате, на твоей машине чего-нибудь нацарапают… Но это из разряда мелких пакостей. Бывают и исключения, это касается людей, которые оказались в тюрьме по 282-й статье — «за экстремизм», и эта статья когда-нибудь обязательно будет отменена.

— Так цензура у вас есть или нет?

— И есть, и нет. Она как все в сегодняшнем Российском государстве, гибридная и постмодернистская. Никакого цензурного комитета, куда бы все слали статьи на утверждение, нет. Но существует некий дисперсный, рассеянный в воздухе институт, когда никто тебе ничего не запрещает, но в какой-то момент раз… и уволили главного редактора. Раз… и шепнули на ушко: давайте этих тем не касаться. Раз… и кого-то попросили подсветить такой-то вопрос или проинтерпретировать новости в таком-то ключе. Кому-то позвонили и ласково попросили про Украину писать так, чтобы поддержать Россию в этот «тяжелый для страны момент». Кто-то уже и сам верит в то, что он солдат информационной войны. Кто-то оказался в ситуации, когда 99% коллег шагают в ногу, а он — не в ногу, и это психологически тяжело. Кто-то разуверился в то, что печатное слово может что-то изменить и пошел в благотворительность или удалился в эмиграцию. В итоге, мы имеем множество частных случаев, которые один к одному вроде не относятся, но все вместе складывается в ситуацию, когда информационное поле более-менее зачищено. Что важно, не до конца. Всегда есть вариант, на случай, если кто-то придет и спросит, а где тут у вас свобода слова? И тогда можно показать пальцем на «Эхо Москвы», «Ведомости», РБК… Но даже это поле постепенно сокращается.

Донбасс вызвал в Макаревиче бунт внутреннего Маккартни

— Как получилось, что люди, выросшие на Макаревиче, считавшие его кумиром и пившие под него до дна, так резко его осудили?

— То, что часть людей не согласна с его позицией по Крыму — в этом нет ничего странного, но то, что они стали его чморить, закатывать в асфальт, объявлять врагом народа и распылять перцовый газ на концертах — это дикость. Из этой истории, по-моему, очень хорошо видно, как по-разному смотрят на разные вещи люди, принадлежащие разным поколениям. Андрей Вадимович — человек абсолютно системный, у которого было все, он рядом с Путиным сидел на концерте Пола Маккартни и вообще находился в прекрасных отношениях с разными ветвями российской власти. При этом в нем оставался некий хиппистский стержень, воспитание и ценности 60-х годов, которые он протащил в себе сквозь жизнь. Из Путина и Маккартни для него важнее все же был Маккартни. Это не вытравилось никакими корпоративами и выступлениями на Васильевском спуске.

Пока одно другому не противоречило — все шло нормально, но когда высокопоставленные друзья музыканта устроили смертоубийство с братским народом … Маккартни в Макаревиче восстал и забунтовал. Представление о том, что музыка — это явление, которое несет людям прежде всего мир, братство и единение, оказалось сильнее социальных связей и политических интересов Андрея Вадимовича. Вообще, самую последовательную и бескомпромиссную позицию занимают сейчас именно люди того поколения — Артем Троицкий, Саша Липницкий, Борис Гребенщиков, который последний год периодически выныривает из своей нирваны и чего-то на эту тему говорит. А у людей чуть помоложе — Сергея Галанина или Александра Ф. Скляра — на первом плане уже оказывается не любовь, а национальный интерес, не просто мир, а русский мир.

— Что вы думаете про идею единого русского мира?

— Этот мир и так существует, он скреплен русским языком. Я не понимаю, зачем поверх этого сколачивать его железом и кровью. От этого он может лишь развалиться на враждебные друг другу части. Последние лет 20 я ездил на Украину почти каждый год — у меня там куча друзей, с которыми никогда не было разногласий. Вплоть до прошлого года. Все вроде по-прежнему, но пролегла невидимая черта.

Чешется лапка, хвостик болит, давайте дождемся смены элит

— Россия непременно что-то значит для каждого русского. И отношение к ней в мире накладывает оттенок на отношение ко всем русским. Поэтому мы тут сильно переживаем за ситуацию у вас там.

— Это понятно! Думаю, латыши тоже переживают за ситуацию у нас там. Но, возможно, по другим причинам.

— Да, они реально боятся русских танков. А вы верите в их реальность?

— Я верю в то, что в нынешней ситуации бесконечной конфронтации обе стороны могут наделать каких-нибудь глупостей. Не получается у меня посмотреть на ситуацию так, что русские танки — безусловное зло, а американские — безусловное добро. Или наоборот. Это две противостоящие друг другу силы, у которых фатально искаженное представление о мотивах своего оппонента. И любые телодвижения этого оппонента воспринимаются в искривленной логике. Очевидно наши силовики убеждены, что Америка хочет расчленить и уничтожить Россию, а США и часть Европы искренне верят, что Россия мечтает лишь о том, чтоб захватить бывшие советские республики, потом восстановить Варшавский блок и так далее. И в каком-то смысле это очень комфортная ситуация, в ней все знакомо, для нее уже десятки лет назад написаны все инструкции. То, что у Путина есть какие-то свои обиды на Запад и свои представления о том, как нужно принимать решения в Европе, это сложно и неинтересно. А картина, в которой Россия агрессор, и нужно всеми силами ее остановить — это понятно и знакомо.

— А вам обиды Путина понятны?

— Да. В его картине мира в 2000-е его не взяли к большим, в некий закрытый клуб мировых лидеров, великих Махатм, которые всем правят и все решают. С ним никто не посоветовался ни про Ирак, ни про Ливию. А дальше пошло-поехало: цветные революции, арабская весна, евромайдан — наверняка это все тайно придумали американцы, и это такой подкоп под Россию у ее же границ, Ну и с протестами на Болотной то же самое — это Нуланд, Псаки, Олбрайт и Кондолиза Райс лично наняли сто тысяч статистов, чтобы те вышли на площадь протестовать. И теперь можно только надеяться, что эта искривленная логика и патологическая подозрительность как-то развеются.

— Каким образом?

— Рано или поздно в России сменится власть. Как написал однажды кинокритик Роман Волобуев, чешется лапка и хвостик болит, давайте дождемся смены элит. Вспомните, как за Сталиным пришел Хрущев. Казалось бы, абсолютно системный человек, точно так же подписывал приказы о расстрелах и был причастен ко всем сталинским преступлениям. Что можно было от него ждать хорошего — и тут на тебе, оттепель! В России система всегда менялась изнутри, за исключением революции 1917 года. И каждый следующий крупный лидер разворачивает ситуацию на 180 градусов. Не обязательно в худшую сторону. Главное сейчас — не дергаться. Будем надеяться, что неведомые нам ангелы нас уберегут.

За что не любят либералов. Из Facebook Сапрыкина
 
Приезжал сегодня сантехник. Говорит: а круто вчера наши американцев сделали!

Я: да, круто, посмотрим, что в финале будет.

Он: в каком финале?

Я: сегодня же вечером финал.

Он: а вчера что было?

Я: полуфинал.

Он: а это что вообще сейчас происходит?

Я: чемпионат мира.

Он: да ладно! прям всего мира? и чего, мы еще можем его не выиграть?

Даже жалко стало — человек прожил полдня с твердой уверенностью, что мы сделали американцев ВООБЩЕ, в каком-то ультимативном окончательном смысле. А тут я со своим занудством. Как сказали бы некоторые наши общие друзья — за это вас, либералов, и не любят.