В 2014 году госсекретарь Джон Керри подверг Россию критике за захват Крыма, сказав: «В XXI веке нельзя вести себя как в веке XIX, вторгаясь в другую страну под совершенно надуманным предлогом». И неважно, что заявление Керри можно было с полным правом применить к вторжению администрации Джорджа Буша в Ирак. В этом заявлении присутствует знакомая мысль о том, что мир якобы уже далеко ушел от «циничных расчетов чисто силовой политики», как сказал однажды Билл Клинтон. Проблема состоит в том (по крайней мере, по мнению Керри), что такие лидеры как российский президент Владимир Путин не прониклись содержанием памятной записки о том, как надлежит себя вести в XXI веке. Либо Путин не стал ее читать, либо он не согласен с ее посылом.
Про комментарий Керри я вспомнил во время недавней поездки в Европу, где я участвовал в конференциях в Греции и Франции, и беседовал со многими учеными и политологами из Европы и Азии. В частности, меня поразило то, как много людей придерживаются точки зрения Керри — по крайней мере, на словах — и обеспокоены тем, что мир делает разворот на 180 градусов, уходя от прогресса, достигнутого после холодной войны, и направляясь в сторону соперничества прошлых эпох.
Сделав такое наблюдение, я подумал: «В каком веке живут различные страны?» Конечно, мы все принадлежим к веку XXI, но то мировоззрение, которого придерживаются различные государства, зачастую кажется пришедшим из разных эпох. Некоторые государства довольно спокойно стали смотреть на мир глазами XXI века; другие же по-прежнему исповедуют мировоззрение, которому уже несколько столетий.
Какие же страны наилучшим образом олицетворяют сегодня «мышление XXI века»?
Прежде всего это Европейский Союз, члены которого в основном приняли абсолютно либеральный кодекс поведения в мировой политике. И точка. С незначительными различиями европейская элита сегодня испытывает отвращение к мрачным реалиям политики силы и считает, что демократия, власть закона, а также мощные транснациональные институты могут ослабить или устранить соперничество между государствами, и таким образом, гарантировать стабильность и спокойствие. Несмотря на кризис еврозоны, евроскептицизм в Британии и усиление правого национализма по всей Европе, элита континента в основном продолжает придерживаться мнения о том, что экономическая, политическая и социальная интеграция в Европе ослабила атавизм преданности нации и способствует формированию постмодернистского, постнационального и пан-европейского единства.
Эти убеждения (плюс защита со стороны США) привели страны ЕС к тому, что они ослабили свой военный потенциал, доведя его до состояния полной атрофии и ничтожности. Если все придерживаются принципов XXI века, то серьезная военная мощь не нужна, и тратить на нее большие деньги это расточительство. Мощные национальные армии также усилят незащищенность соседних государств и откроют дверь милитаристским патологиям, из-за которых в прошлом возникали европейские войны. Вместо этого ЕС должен подчеркивать роль дипломатии и других форм «мягкой силы», отказываясь от военного могущества и защиты традиционных геополитических интересов.
Поэтому европейская элита «XXI века» возлагает вину за нынешние политические проблемы на непросвещенных и нетерпимых смутьянов, таких как покойный Слободан Милошевич и Путин. Но проблема заключается в том, что таких как они непросвещенных и нетерпимых лидеров нельзя изменить нормативными доводами и экономическими санкциями. А поэтому у ЕС очень мало возможностей влиять на поведение тех государств, которые по-прежнему действуют на основе более традиционных взглядов на мировую политику.
Кого я имею в виду? Самый очевидный пример это путинская Россия и современный Китай, внешняя политика которых отражает традиционную заботу о национальном суверенитете, территориальной целостности, мощи государства и балансе сил. Россия активно защищает свою сферу влияния в ближнем зарубежье и бросает вызов либеральному индивидуализму, который лежит в основе ключевых западных институтов. Она готова использовать силы своих ставленников и прочие насильственные средства для защиты того, что считает своими главными интересами. Если для этого надо захватить чужую территорию или разжечь где-то гражданскую войну, что является почтенной практикой из анналов государственной политики — так тому и быть. Западные лидеры могут до посинения доказывать, что их действия не представляют угрозы для России — но суть в том, что Москва им не верит (и не без оснований).
Точно так же, быстро усиливающийся Китай воспринял глобализацию как экономический талон на питание, но не признал взгляды XXI века на мировую политику. Напротив, после двух веков унижения Китай хочет снова быть богатым и сильным, чтобы не уступать иностранному давлению ни сейчас, ни в отдаленном будущем. Для достижения этой цели необходим непрекращающийся экономический рост, наращивание военной мощи и терпеливые попытки восстановить контроль над территориями и регионами, которые Китай считает своей неотъемлемой частью (такими как Тайвань). Китай также хочет утвердиться в роли регионального гегемона в Азии, в основном за счет выталкивания оттуда Соединенных Штатов и принуждения соседей к подчинению китайской власти. В конце концов, то же самое делали и США, когда усиливались и превращались в мировую державу (вспомним доктрину Монро).
Россия и Китай это не единственные государства, придерживающиеся взглядов на внешнюю политику из XIX века. Современная экономика Израиля (и усиливающееся там неравенство) олицетворяют перспективу XXI века; но как отметил десять лет назад ныне покойный историк Тони Джадт (Tony Judt), политическая ДНК этой страны — сионизм — в своей основе является обычным европейским этноцентрическим национализмом XIX века. Более того, продолжительная кампания по созданию «большого Израиля» на западном берегу реки Иордан это просто пример «поселенческого колониализма» XIX века. Возникает вопрос: а не является ли предполагаемая «близость душ» между израильским премьер-министром Биньямином
и Путиным частью мировоззрения XIX века, которое в списке национальных приоритетов территориальную экспансию ставит впереди мира?
Если Китай, Россия и Израиль в определенной мере погрязли в мировоззрении XIX столетия — по крайней мере, что касается внешней политики, то есть государства, которые, похоже, запутались в паутине века XX. Северная и Южная Корея расколоты замороженным конфликтом с 1950-х годов, а Южная Корея и Япония не могут преодолеть токсичное наследие японского колониализма и его зверств во время Второй мировой войны. Кроме того, политическая и экономическая система Японии как будто не в состоянии освободиться от тех организационных механизмов, которые после Второй мировой войны привели в действие ее экономическое чудо, но после взрыва пузыря биржевой конъюнктуры в 1990 году постоянно калечат ее экономику (и это на протяжении 25 лет, представьте себе!)
Но давайте не будет на этом останавливаться. У некоторых государств и политических движений мировоззрение даже не из XIX века, а из более ранних эпох. «Аль-Каида», «Исламское государство», «Талибан», ваххабитская Саудовская Аравия — все они в той или иной мере пользуются современными технологиями, однако их политические модели основаны на предписаниях из седьмого века. Когда кто-то говорит, что хочет возродить средневековой халифат, это явное отторжение формулы «демократия + права человека + рынок + власть закона и т. д.», по поводу которой оптимисты когда-то думали, что это единственный способ организации современного и передового общества XXI века.
А как насчет США? Американцы любят думать о себе как о передовой, прогрессивной, устремленной в будущее нации, которая предана тем же самым ценностям, что и ее западноевропейские союзники. На самом деле, им иногда даже кажется, что это они изобрели такие ценности. Короче говоря, американцы считают, что они тоже олицетворяют мировоззрение XXI века. В этом есть какая-то доля истины, потому что Соединенные Штаты тратят много времени на призывы к либеральным идеалам и гладят себя по голове за то, что защищают их. Но в действительности сегодня Соединенные Штаты это нечто вроде сплава идеализма XXI века и силовой политики XIX века. В своих заявлениях американцы превозносят демократию, права человека, гендерное равенство, открытые рынки и прочие известные составляющие формулы XXI века, и постоянно выговаривают своим соперникам типа России и Китая за их недоработки в этих вопросах.
Но в Соединенных Штатах тоже сохраняются взгляды на силовую политику из XIX столетия. Вашингтон хочет сохранить американскую гегемонию в Западном полушарии и по-прежнему готов защищать своих многочисленных недемократических союзников по всему миру. Как и прежние великие державы, США занимают очень гибкую позицию в вопросах норм и институтов международного права. Они поддерживают их только тогда, когда это в американских интересах, и игнорируют их всяких раз, когда они мешают им делать то, что они хотят. Соединенные Штаты беззастенчиво используют свою военную мощь для нападения на другие страны, как в больших дозах (Ирак, Афганистан), так и в малых (Ливия, Сомали, Йемен, Пакистан, Сербия, Панама и т. д.) Можно даже сказать, что Вашингтон разговаривает как добрый идеалист из XXI века, но его действия гораздо более старомодны, чем он готов признать.
Насколько все это важно? Мне кажется, очень, и как минимум в двух отношениях. Во-первых, тем государствам, чье «системное программное обеспечение» принадлежит к разным эпохам, трудно понять друг друга, и каждое из них обычно считает действия другой стороны необъяснимыми, незаконными, или и то, и другое. Именно такая проблема сбивает с толку отношения между Востоком и Западом, испортившиеся из-за Украины. Запад думает, что Восток реакционен; Восток думает, что Запад ведет себя высокомерно и бесчувственно.
Во-вторых, мировоззрение страны также отражается на ее возможностях, а следовательно, на ее способности влиять на поведение других. Когда страны с разными мировоззрениями взаимодействуют, одна или обе порой не могут говорить и действовать на том языке, который понимает другая сторона. Хваленая «гражданская власть» Европы не имеет особой ценности в отношениях с Москвой, и она не дает Европе каких-то серьезных возможностей влиять на события в неспокойных регионах с преобладанием насилия, таких как Сирия или Ливия. Но в той же мере и нежелание России модернизироваться, а также ее зависимость от экспорта энергоресурсов на ослабевающем рынке мешают ей использовать свои рычаги экономического влияния, которые позволили бы Кремлю формировать мировую политику за пределами своего непосредственного географического окружения.
Когда я учился в аспирантуре, вечный вопрос на квалификационном экзамене звучал так: «Изменился ли фундаментальный характер международной политики за последние 400 лет?» Между преподавателями в то время не было единого мнения на сей счет, а поэтому отвечать на такой вопрос членам аттестационной комиссии было весьма непросто. С той же самой проблемой сегодня сталкиваются политические руководители во всем мире: насколько обновилась и изменилась мировая политика XXI века, и насколько она остается без изменений? Наверное, вы догадываетесь, как я отвечал на этот вопрос тогда. Но я бы и сейчас ответил примерно так же.
