В 1957 году, в возрасте 31 года, Харпер Ли представила свой первый опыт в области романа издателю Дж. Липпинкотту (J.B. Lippincott). Действие романа под называнием «Пойди, поставь сторожа» происходит в 50-е годы, а открывает его описание героини по имени Джин Луиза Финч (Jean Louise Finch), которая возвращается домой в Алабаму. Редактор г-жи Ли нашел в ее романе некоторые недостатки, однако, сославшись на ретроспективные сюжеты, попросил ее вместо этого написать историю своей героини в детском возрасте. В результате появилось получившее Пулитцеровскую премии классическое произведение «Убить пересмешника».
Роман «Пойди, поставь сторожа» будет опубликован во вторник на следующей неделе. Редакторских исправлений в тексте было немного. «Для нас стало очевидным, что Харпер Ли хочет напечатать эту книгу в ее первоначальном виде, — подчеркивает редактор издательства HarperCollins в своем предисловии. — Мы лишь произвели незначительную литературную правку».
В первой главе книги «Пойди поставь сторожа» рассказывается о любимой героине г-жи Ли, о Глазастике (Scout), о сексуальной раскрепощенной девушке, давно перешагнувшей 20-летний рубеж и совершающей путешествие из Нью-Йорка в Алабаму для того, чтобы навестить больного отца и взвесить предложение о замужестве друга ее детства. В ней также содержится ужасная новость относительно брата Глазастика.
Дженнифер Мэлоуни (Jennifer Maloney)
После Атланты она смотрела в окно вагона-ресторана с почти физическим удовольствием. За чашкой утреннего кофе она наблюдала за тем, как исчезали последние холмы Джорджии и появлялась красная земля, а еще она видела покрытые жестью крыши домов посредине ухоженных двориков, в которых росли обязательные вербены, окруженные выкрашенными в белый цвет автомобильными покрышками. Она улыбнулась, когда увидела первую телевизионную антенну на крыше неокрашенного негритянского дома; по мере роста их количества ее радость увеличивалась.
Джин Луиза Финч всегда путешествовала на самолете, однако во время своей пятой по счету ежегодной поездки домой она решила поехать на поезде из Нью-Йорка до станции Мейкомб Узловая. С одной стороны, она была не на шутку испугана в прошлый раз на борту самолета: пилот тогда решил пролететь через район, в котором бушевал торнадо. С другой стороны, лететь домой на самолете означало, что ее отец должен будет встать в три часа утра и проехать около 150 километров для того, чтобы встретить ее в городе Мобил, а по возвращении ему все равно нужно будет сделать всю свою дневную работу: ему 72 года, и это было бы уже не справедливо.
Она радовалась тому, что решила поехать на поезде. Поезда изменились по сравнению со временем ее детства, и новизна опыта ее забавляла: когда она нажала на расположенную на стене кнопку, то, как джин из бутылки, появился толстый проводник; по ее требованию из другой стены выдвинулась раковина из нержавеющей стали, а еще там был унитаз, на который можно было поставить ноги. Она решила, что ее не будут пугать некоторые сообщения, размещенные внутри ее одноместного спального купе, но, ложась спать накануне вечером, она проигнорировала предписание «Нажать рычаг до упора», и в результате оказалась прижатой спальной полкой к стене, однако эту проблему, вызвав у нее некоторое смущение - она привыкла спать только в верхней части пижамы, — исправил проводник.
К счастью, он как раз в тот момент проходил по коридору, когда ловушка вместе с ней захлопнулась. «Я сейчас вас освобожу, — крикнул он в ответ на ее стук изнутри купе. – «Пожалуйста, не надо, — сказала она. — Только скажите, как мне выбраться». «Я могу это сделать, отвернувшись», — сказал он, что затем и сделал.
Когда она проснулась на следующее утро, поезд, попыхивая, переходил на другой путь на сортировочной станции в Атланте, но, подчиняясь еще одному правилу в ее купе, она оставалась в постели, пока за окном не промелькнул город Колледж Парк. В то утро она надела ту одежду, которую носила в Мейкомбе: серые брюки, черную блузку без рукавов, белые носки и легкие кожаные мокасины. Хотя ей нужно было ехать еще четыре часа, она уже слышала неодобрительное фырканье своей тети.
Когда она приступила к своей четвертой чашке кофе, поезд «Кресент Лимитед» загудел, как гигантский гусь, приветствуя своего направляющегося на север приятеля, и переехав с грохотом через реку Чаттахучи, оказался на территории Алабамы.
Чаттахучи — широкая река с низкими берегами и мутной водой. В последнее время она сильно обмелела и из-за образовавшегося наносного песчаного острова превратилась в ручеек. Возможно, это предвещает наступление зимнего времени, подумала она. Я не помню ни строки из этого стихотворения: Дул я в звонкую свирель? Нет. К кому он обращался — к водоплавающей птице или к водопаду?
Она сурово подавила в себе тенденцию к бурной реакции, когда подумала о том, что Сидни Ланьер, вероятно, чем-то напоминает ее давно умершего кузена Джошуа Синглтон Сен-Клера, чьи личные литературные предпочтения простирались от Черного Пояса до города Баю Ла Батр. Тетя Джин Луизы часто приводила ей кузена Джошуа в качестве семейного примера, в котором невозможно было ни на йоту усомниться: это был замечательный человек, он был поэт, он умер в самом расцвете лет, и будет хорошо для Джин Луизы помнить о том, что он являлся предметом гордости в семье. Его фотографии пошли на пользу семье — кузен Джошуа выглядел как сердитый Алджернон Суинберн.
Джин Луиза улыбнулась про себя, когда вспомнила, как отец рассказал ей остальную часть истории. Кузен Джошуа, на самом деле, рано ушел из жизни, но сделано это было не рукой Господа, а земными силами.
В университете кузен Джошуа слишком прилежно учился и слишком много думал; на самом деле, он дочитался до того, что стал походить на человека из XIX века. Он носил длинное пальто с пелериной, а также ботфорты, которые по его собственному проекту изготовил какой-то кузнец. Кузен Джошуа был ограничен в своих действиях властями, когда он выстрелил в президента университета, который, по его мнению, был не более чем экспертом по сточным водам. Это, конечно же, соответствовало истине, но одновременно это было недостаточным основанием для нападения с применением смертоносного оружия. После нескольких перемещений денег из рук в руки, кузен Джошуа оказался в приюте для невменяемых людей, где он находился до конца своих дней. Говорили, что он оставался вполне разумным до того момента, пока кто-нибудь не упоминал имя его президента, и тогда его лицо искажалось, он становился в позу американского журавля, и так продолжалось восемь часов или даже больше, и ничто на свете не могло заставить его опустить ногу, пока он сам не забывал об этом человеке. В спокойные дни кузен Джошуа читал древнегреческие книги, а еще он являлся автором небольшого сборника стихов, изданного в частном порядке одной фирмой в Тускалусе. Его поэтические произведения настолько опередили время, что пока никто не может их расшифровать, однако тетя Джин Луизы время от времени ненароком выставляет его книгу на видное месте на столе в гостиной.
Джин Луиза громко посмеялась, затем посмотрела вокруг, пытаясь понять, не слышал ли ее кто-нибудь. У ее отца был свой способ подрыва лекций его сестры о врожденном превосходстве любого члена семьи Финчей: он всегда рассказывал своей дочери эту историю до конца, тихо и торжественно, однако Джин Луизе иногда казалось, что она видела лукавый блеск в глазах Аттикуса Финча — или это просто было отражением света в его очках? Точно она не могла сказать.
Сельские пейзажи плавно сменяли друг друга, и из окна до самого горизонта она не могла видеть ничего другого, кроме пастбищ и черных коров. Почему она никогда раньше не считала, что ее родина прекрасна, подумала она.
Вокзал в городе Монтгомери приютился в излучине реки Алабама, и когда Джин Луиза вышла из вагона для того, чтобы немного размять ноги, ее приветствовали знакомые своей блеклостью огни и странные запахи. Но чего-то не хватает, подумала она. Не хватает перегретой буксы колесной пары поезда. Человек залезает под вагон с ломом. Раздается лязг, а затем шипение, возникают клубы белого дыма, и создается впечатление, что ты находишься внутри кастрюли с подогревом. Сегодня такие вещи уже работают на машинном масле.
Без какой-либо видимой причины ее охватил ужас. Она не была на этой станции двадцать лет, но когда она в детстве ездила в столицу с Аттикусом, она боялась того, что поезд может рухнуть в реку, и тогда все они утонут. Но на обратном пути домой она об этом забывала.
Поезд под стук колес проносился мимо сосновых лесов и насмешливо сигналил при виде ярко раскрашенного музейного образца с трубой в форме раструба, который располагался в тупике на просеке. На нем был знак деревообрабатывающего предприятия, и поезд «Кресент Лимитед» мог бы поглотить его целиком, и еще осталось бы место. Гринвил, Эвергрин, Мейкомб Узловая.
Она сказала проводнику, чтобы он не забыл ее высадить, и поскольку проводник был пожилым человеком, она заранее предполагала услышать его шутку: на станции Мейкомб Узловая он со всех ног помчится и остановит поезд в нескольких сотнях метров от платформы, а когда он будет с ней прощаться, он скажет, что сожалеет и что он чуть не забыл сделать то, о чем она попросила. Поезда изменились, а проводники нет. Шутить с молодыми девушками на остановках по требованию было характерной чертой представителей этой профессии, и Аттикус, способный предсказывать поведение любого проводника на пространстве от Нового Орлеана до Цинциннати, будет ожидать ее, соответственно, не более чем в шести шагах от места высадки.
Ее родиной был округ Мейкомб, искусственно созданный в интересах участвующих в выборах людей. В длину он составлял 100 километров, а в самом широком месте он раскинулся максимально на 50 километров — это была преимущественно дикая местность с маленькими населенными пунктами, самым большим из которых был Мейкомб — центр округа. Еще в недавней свой истории округ Мейкомб был настолько отрезан от остальной части нации, что некоторые его граждане, не имевшие понятия относительно политических предпочтений, существовавших на юге в течение последних 90 лет, продолжали голосовать за республиканцев. Поезда туда не ходили — станция Мейкомб Узловая — это название было дано из вежливости — располагалась в округе Эббот, в 30 километрах. Автобусное сообщение тоже было нерегулярным, и казалось, что этот путь никуда не ведет, однако федеральное правительство заставило проложить пару автомобильных дорог через болота, и таким образом граждане получили возможность выезда. Но мало кто воспользовался этими дорогами, да и зачем им это было нужно? Если не хотеть многого, то всего будет достаточно.
Этот округ и сам город были названы в честь полковника Мейсона Мейкомба, человека, неуместная самоуверенность которого, а также его самонадеянное упрямство порождали смущение и замешательство у всех тех, кто участвовал вместе с ним в Крикских войнах. Та территория, на которой он действовал, была немного холмистой на севере и плоской на юге, на краю прибрежной равнины. Полковник Мейкомб, уверенный в том, то индейцы не любят воевать на равнине, прочесывал, пытаясь их обнаружить, северные окраины территории. Когда его генерал понял, что Мейкомб бродит по холмам, тогда как индейцы из племени криков скрывались в каждой сосновой роще на юге, он направил дружественно настроенного индейца к Мейкомбу с посланием следующего содержания: Двигайся на юг, черт побери. Мейкомб был убежден в том, что индейцы хитростью пытаются заманить его в ловушку (разве ими не руководил голубоглазый и рыжий дьявол?), и поэтому он арестовал индейского гонца, а сам продвинулся дальше на север, пока его солдаты окончательно не заблудились в девственных лесах, где они пересидели все войны в состоянии немалого замешательства.
Когда прошло достаточное количество лет, чтобы убедить полковника Мейкомба в том, что послание, в конечном итоге, могло быть истинным, он начал целенаправленный марш на юг, и по пути его солдаты встретили движущихся вглубь округа поселенцев, которые сообщили о том, что индейские войны почти закончились. Солдаты и поселенцы были достаточно дружелюбны по отношению друг к другу для того, чтобы стать предками Джин Луизы Финч, а полковник Мейкомб поспешил к тому месту, которое сегодня называется Мобил для того, чтобы его деяния получили соответствующую оценку. Зафиксированная версия истории не совпадает с истинной, но таковы данные, которые передаются из уста в уста в течение многих лет, и любому жителю округа Мейкомб они хорошо известны.
«…возьмите ваши сумки, миссис», — сказал проводник. Джин Луиза последовала за ним из вагона-салона в купе. Она вытащила два доллара из своего бумажника: один за обычные услуги, второй — за ее освобождение вчера ночью. Поезд, конечно же, промчался, как сумасшедший, мимо станции и остановился примерно в 400 метрах от нее. Появился улыбающийся проводник и сказал, что ему очень жаль и что он чуть не забыл. Джин Луиза улыбнулась ему в ответ и с нетерпением начала ждать, когда он подставит на соответствующее место желтую лестницу. Он помог ей сойти, а она отдала ему два доллара.
Отец ее не встречал.
Она посмотрела на железнодорожный путь в сторону станции и увидела высокого мужчину, стоявшего не крохотной платформе. Он спрыгнул вниз и побежал ей навстречу.
Он заключил ее в свои медвежьи объятия, затем поставил на землю недалеко от себя, крепко поцеловал в губы, а потом поцеловал еще раз нежно. «Не здесь, Хэнк», — пробормотала она, явно испытывая большое удовольствие.
«Тихо, девочка, — сказал он, держа ее лицо в своих руках. — Я могу поцеловать тебя и на ступенях здания суда, если захочу».
Обладателем права на поцелуй на ступенях здания суда был Генри Клинтон, ее давнишний друг, приятель ее брата, а если он будет продолжать так же ее целовать, то может стать и мужем. Люби, кого угодно, но выходи замуж за того, кто тебе ровня — так она говорила себе, и это изречение воспринималось на уровне инстинкта. Генри Клинтон был ей ровня, и в тот момент она не считала это изречение особенно строгим.
Взявшись за руки, они прошли вдоль железнодорожных путей для того, чтобы забрать ее чемодан. «Как поживает Аттикус?» — спросила она.
«Его руки и плечи не дают ему сегодня покоя».
«Он не может садиться за руль в таком состоянии, правда?»
Генри сложил наполовину пальцы своей правой руки и сказал: «Он не в состоянии дальше их сжать. Мисс Александра вынуждена завязывать ему ботинки и застегивать пуговицы его рубашки. Он даже не может держать в руках бритву».
Джин Луиза покачала головой. Она была уже слишком взрослой для того, чтобы протестовать против подобной несправедливости, но вместе с тем она была еще слишком молодой, чтобы смириться с разрушительной болезнью ее отца без того, чтобы не устроить нечто вроде борьбы. «Могу ли я что-нибудь сделать?»
«Ты же знаешь, что ничем помочь нельзя, — сказал Генри. — Он принимает семьдесят гран аспирина в день, и это все».
Генри взял ее тяжелый чемодан, и они пошли к машине. Она спросила себя — а как она стала бы себя вести, если бы начала каждый день испытывать страдания. Вряд ли она вела бы себя, как Аттикус: если его спрашивали, как он себя чувствует, он отвечал на вопрос, но никогда не жаловался; его позиция не менялась, и нужно было задать ему вопрос, чтобы понять, как он себя чувствует.
Лишь один раз Генри случайно удалось выяснить, как он себя чувствует. Однажды, когда они находились в хранилище документов в здании суда и занимались записями в поземельных книгах, Аттикус вытащил тяжелый фолиант со сведениями о закладных, после чего побледнел, как мел, и выронил его. «Что случилось?» спросил Генри. «Ревматоидный артрит. Ты можешь его поднять?» сказал Аттикус. Генри спросил о том, как давно это у него. Аттикус сказал, что уже шесть месяцев. А Джин Луиза знает об этом? Нет. Тогда лучше рассказать ей. «Если ты ей скажешь, то она примчится сюда, чтобы за мной ухаживать. Единственное средство — не дать болезни тебя победить». Вопрос был закрыт.
«Хочешь сесть за руль?» — спросил Генри.
«Не будь таким глупым», — сказала она. Хотя она была достаточно хорошим водителем, ей очень не нравилось управлять чем-то в механическом отношении более сложным, чем английская булавка: складывание используемых в саду шезлонгов вызывало у нее чувство глубокого раздражения; она так и не научилась ездить на велосипеде и печатать на машинке, а рыбу она ловила с помощью самой простой удочки. Ее любимой игрой был гольф, потому что основные его принципы включают в себя клюшку, небольшой мяч и состояние души.
Позеленев от зависти, она наблюдала за тем, как легко Генри управляет автомобилем. Автомобили — это его слуги, подумала она. «Гидроусилитель руля? Автоматическая трансмиссия?» спросила она.
«Само собой», — ответил он.
«Ну а что будет, если все отключится, и ты не сможешь включить передачу. Тогда у тебя возникнут проблемы, не так ли?»
«Но все никогда не отключится».
«Откуда ты знаешь?»
«Вот это и есть вера. Иди ко мне».
Вера в компанию General Motors. Она опустила голову на его плечо.
«Хэнк, — сказала она вскоре. — Что на самом деле произошло?»
Это была их старая шутка. Розовый шрам подрагивал под его правым глазом, касался переносицы и шел по диагонали через верхнюю губу. За его губой находились шесть искусственных передних зубов, и даже Джин Луизе не удалось бы заставить его снять их и показать ей. С ними он вернулся домой после войны. Один немец, скорее, для того, чтобы выразить свое недовольство по поводу окончания войны, ударил ему в лицо прикладом винтовки. Джин Луиза предпочитала думать, что скорее всего, выдумка: там где применялись артиллерийские орудия, стреляющие за горизонт, бомбардировщики Б-17, ракеты Фау и тому подобное, Генри вряд ли мог оказаться на расстоянии вытянутой руки от немцев.
«Ну хорошо, дорогая, — сказал он. — Мы были в подвале в Берлине. Все слишком много выпили, и началась драка — ты предпочитаешь услышать то, во что можно поверить, не так ли? И теперь ты выйдешь за меня замуж?»
«Пока еще нет».
«Почему?»
«Я хочу быть как доктор Швейцер и играть, пока мне не исполнится 30».
«Он играл неплохо», — сказал мрачно Генри.
Джин Луиза придвинулась к нему. «Ты знаешь, что я имею в виду», — сказала она.
«Знаю».
Люди в Мейкомбе говорили, что парня лучше Генри Клинтона нет. Джин Луиза соглашалась. Генри был родом из южной части округа. Его отец оставил его мать вскоре после того, как родился Генри, и она работала день и ночь в своем маленьком магазине на перекрестке дорог для того, чтобы получить возможность направить Генри в привилегированную частную школу в Мейкомбе. Генри с 12-летнего возраста снимал жилье напротив дома Финчей, и сам этот факт ставил его на более высокую планку: он был сам себе хозяин, на него не распространялась власть поваров, скотников и родителей. Кроме того, он был на четыре года старшее ее, что в тот момент представляло существенную разницу. Он дразнил ее; она его обожала. Когда ему было 14 лет, его мать умерла, почти ничего ему не оставив. Аттикус Финч позаботился о тех небольших средствах, которые были выручены от продажи магазина — большая их часть была потрачена на похороны, — и втайне прибавил к ним свои собственные деньги. Кроме того, он нашел для Генри работу после школы в качестве продавца в супермаркете Джитни Джангл. Генри окончил школу и пошел в армию, после войны он изучал юриспруденцию в университете.
Примерно в это время скоропостижно скончался брат Джин Луизы, и после того, как весь этот кошмар закончился, Аттикус, который все время хотел оставить свою практику своему сыну, стал искать другого молодого человека. Для него было вполне естественным привлечь Генри, и в определенный момент Генри стал посыльным Аттикуса, его глазами и его руками. Генри всегда с уважением относился к Аттикусу Финчу; вскоре это уважение превратилось в глубокое чувство, и Генри стал относиться к нему, как к отцу.
Он не относился к Джин Луизе как к сестре. В те годы, когда он постоянно отсутствовал — сначала был на войне, затем учился в университете, — она превратилась из капризного, строптивого и одетого в комбинезон создания в разумное подобие человеческого существа. Он начал встречаться с ней во время ее ежегодного двухнедельного пребывания дома, и хотя она все еще двигалась как 13-летний мальчик и отрекалась от любых женских украшений, он обнаружил в ней столь явно выраженное женское начало, что влюбился в нее. На нее было приятно смотреть, и большую часть времени с ней было приятно быть вместе, но совершенно невозможно было назвать легким человеком. Она находилась под воздействием духовного беспокойства, которого он не понимал, однако он знал, что она создана для него. Он будет ее защищать, он женится на ней.
«Устала от Нью-Йорка?»
«Нет».
«Предоставь мне свободу на эти две недели, и я сделаю так, что ты от него устанешь».
«Это непристойное предложение?»
«Да».
«Тогда убирайся к черту».
Генри остановил машину. Он выключил зажигание, повернулся и посмотрел на нее. Она знала, когда он становился серьезным: его коротко подстриженные волосы становились похожими на разгневанную щетку, к лицу приливала кровь, а его шрам становился алым.
«Дорогая, ты хочешь, чтобы я выразил это, как джентльмен? Мисс Джин Луиза, я достиг такого экономического статуса, который обеспечивает жизнь двух человек. Я, как ветхозаветный Израиль, трудился семь лет на виноградниках университета, а также на пастбищах конторы твоего отца для вас…»
«Я скажу Аттикусу, чтобы он добавил еще семь лет».
«Ты отвратительна».
«Кроме того, — сказала она, — это был Иаков. Нет, они были одно и то же. Они через каждые три стиха меняли свои имена. Как поживает тетя?
«Тебе это прекрасно известно, и с ней все в порядке вот уже тридцать лет. Не меняй тему».
Брови Джин Луизы дрогнули. «Генри, — сказала она официальным тоном. — У меня будут отношения с тобой, но я не выйду за тебя замуж».
Все было именно так.
«Не будь, черт возьми, таким ребенком, Джин Луиза!» — закричал Генри и, забыв о последних усовершенствованиях компании General Motors, пытался найти рычаг переключения скоростей и нажать на педаль сцепления. Поскольку ни того, ни другого не было в наличии, он с большой силой надавил на ключ зажигания, а затем стал нажимать на какие-то кнопки, после чего большой автомобиль начал медленно и плавно двигаться по шоссе.
«Медленный разгон, не так ли? — сказала она. — Плохо для езды в городе».
Генри покосился на нее. «Что ты имеешь в виду?»
Через минуту все это могло бы закончиться ссорой. Он был настроен серьезно. Ей было бы лучше вывести его из себя, после чего он бы замолчал, а она получила бы возможность подумать.
«Откуда у тебя такой ужасный галстук?» — спросила она.
В точку.
Она была почти влюблена в него. Нет, это невозможно, подумала она: человек либо влюблен, либо не влюблен. Любовь — это единственная однозначная вещь в этом мире. Конечно, существуют различные виды любви, однако в каждом случае вопрос ставится так: ты любишь или ты не любишь.
Она была таким человеком, который при наличии легкого выхода всегда выбирает сложный. Легкий выход из этой ситуации состоял бы в том, чтобы выйти замуж за Хэнка, и предоставить ему возможность содержать ее. Через несколько лет, когда дети будут ростом по пояс взрослому человеку, появится мужчина, за которого она должна была бы раньше выйти замуж. Начнутся попытки разобраться в себе, будут одолевать сомнения и мучения, будут иметь место долгие взгляды друг на друга на ступенях почтового отделения, и все будут чувствовать себя несчастными. Когда крики и обращение к высоким принципам закончатся, останется только небольшая захудалая интрижка в духе Бирмингемского кантри-клуба, а также созданная собственными руками геенна с последними достижениями фирмы Westinghouse в области домашней утвари. Хэнк этого не заслуживает.
Нет. Пока она не сойдет с каменистого пути старой девы. Она с чувством достоинства начала восстанавливать мир.
«Дорогой, мне очень жаль, правда очень жаль», — сказала она, и так было на самом деле.
«Все нормально, — сказал Гарри и похлопал ее по коленке. — Просто иногда я готов тебя убить».
«Я понимаю, я веду себя отвратительно».
Генри посмотрел на нее. «Дорогая, ты очень странная. Ты не способна притворяться».
Она посмотрела на него. «О чем ты говоришь?»
«Ну, есть общее правило, в соответствии с которым женщины, прежде чем они поставят под каблук своих возлюбленных, представляют им на обозрение свои улыбающиеся, милые лица. Они скрывают свои мысли. Но когда тебе, дорогая, что-то не нравится, ты этого не скрываешь».
«Не будет ли более справедливым для мужчины увидеть, во что он ввязывается?»
«Это так, но разве ты не понимаешь, что в таком случае ты мужчину вообще никогда не получишь».
Она замолчала, чтобы не наговорить чего-нибудь лишнего, а затем сказала: «А как у меня получается быть очаровательной?»
Эта тема несколько смягчила Генри. В свои 30 лет он любил давать советы. Возможно, потому что он был адвокатом. «Прежде всего, — сказал он хладнокровно, — придерживай свой язык. Не спорь с мужчиной, особенно если ты уверена в том, что сможешь его победить. Больше улыбайся. Дай ему возможность гордиться собой. Скажи ему, какой он замечательный, и потакай его желаниям».
Она улыбнулась своей яркой улыбкой и сказала: «Хэнк, я согласна со всем, что ты сказал. Ты самый проницательный человек из всех, кого я когда либо встречала, у тебя рост под два метра, и можно я зажгу тебе сигарету? Ну как?»
«Ужасно».
Они вновь стали друзьями.
