Владимир Познер о женщинах, времени и распаде империй.

Владимир Познер невероятно популярен: он пишет книги, участвует в дебатах; ведет программу, названную его именем; путешествует по всему миру и снимает передачи о разных странах. Помимо всего этого, он ведет свой блог, проводит творческие встречи и отвечает на тысячи вопросов простых граждан.

— Как вы столько всего успеваете и почему?

— Мне это интересно. Есть определенные вещи, которые я делаю, потому что считаю, что это необходимо. Рассматриваю это как некий долг. Человек, у которого я проработал два с половиной года, Самуил Яковлевич Маршак, всегда мне говорил, что он ужасно ленивый, поэтому так много делает. Потому что ленивый человек (а я ленивый) понимает, что если себя распустить, то он вообще ничего не будет делать, поэтому он всегда себя подгоняет.

— Многие ваши коллеги гораздо моложе вас, но они так интенсивно, как вы не работают…

— Я думаю, они просто не хотят.

— Как вы объясните феномен полных залов, которые вы собираете?

— Это очень мне льстит. Особенно то, что так много молодых людей. Их большинство. Совсем молодые, глаза горят, много вопросов. Это меня поражает и радует. Я, положа руку на сердце, не могу вам ответить, почему. Безусловно, я им интересен, иначе они не пришли бы. Но вот чем же? Что я такого сделал, чтобы быть им интересным? Я не знаю. Возможно, потому что я честный человек, я не вру им, говорю то, что думаю, а не то, что, возможно, кто-то хотел бы, чтобы я говорил.

— Вы, наверное, не один такой честный?

— В том-то и дело. Наверное, какие-то способности. Способность общаться. Это сочетание каких-то факторов. И признаться, я не очень-то занимаюсь анализом этого. Просто очень этому радуюсь.

— В преддверии президентских выборов в США, какие ваши ожидания?

— Очень трудно предсказать результаты выборов где-либо и, конечно, в США тоже. Я считаю, что на сегодняшний день преимущество имеет все-таки Хиллари Клинтон по целому ряду причин. Среди демократов противостоять Хиллари никто не может. Это очевидно. Она умна, беспощадна. При всем внешнем обаянии, а оно есть: она может быть чрезвычайно обаятельной, остроумной, улыбчивой, но за этим скрывается абсолютно стальная воля и готовность идти на все ради поставленной цели.

Хотя есть у нее один минус, довольно серьезный. Дело в том, что американцы традиционно не любят династии в политике, особенно на высоком уровне. Тут получается Клинтон и еще раз Клинтон. Еще хуже в этом смысле обстоят дела у фаворита среди представителей Республиканской партии. Я имею в виду Джеба Буша: сначала — отец становится президентом, затем старший сын, теперь стремится к этому еще и младший сын.

У республиканцев полный распердык, извините за выражение. Пока что трудно кого-то выделить. Есть такой Рон Пол — интересный человек, может быть, он на что-то может рассчитывать, но это очень сомнительно. Так что, я полагаю, — Хиллари Клинтон. Кроме того, она власти хочет, чтоб не сказать — жаждет. Это тоже дает преимущество человеку. Такая мощная мотивация — это плюс.

— Вы хотите сказать, что ее главный минус то, что она Клинтон?

— Да. А не то, что она женщина. Сегодня в Америке это не минус. Уж после того как они выбрали чернокожего, афроамериканца, они легко выберут женщину.

— Потом гея?

— Или еврея. Или гея еврея. (Смеется). Но я хочу, чтобы вы и ваши читатели меня правильно поняли: моя шутка не имеет ни малейшего отношения к антисемитизму или предвзятому отношению к людям нетрадиционной сексуальной ориентации. Говорю об этом потому, что Россия отличается позорным уровнем гомофобии, да и антисемитизма хватает. Представить, чтобы у нас могли бы при честных выборах, избрать президента-женщину, или еврея, уж не говорю гея, просто невозможно. Так что Хиллари мешает только то, что я сказал.

— То есть американцы плохо относились бы к возможной президентской династии Кеннеди?

— Американцы очень хорошо относились к Джону Кеннеди. Но если бы после него пошел Бобби, а затем — Эдвард (Эдвард — младший брат президента Кеннеди — прим. ред.), то были бы большие проблемы.

— А Путин и снова Путин — это как?

— Ну, это же не династия, а многократное избирание на пост президента. В Америке это определяется конституцией: два срока, независимо от того, подряд или нет. В России этот пункт конституции устроен так, что нельзя больше двух сроков подряд, чем и воспользовался Владимир Владимирович. Но вообще-то, в России нет традиций избирательных. Нет и выборов в общепринятом смысле слова. Есть методика сохранения у власти одного человека, одной партии. Это есть, но это совсем другое. Это невозможно сравнивать с выборами в странах с традициями демократического характера.

— Смогли ли после развала СССР чего-то добиться бывшие союзные республики?

— По сравнению с чем? С советским временем? Конечно, развал империи, а это была именно империя, застиг многих врасплох. Для кого-то, несомненно, это оказалось очень позитивным фактором, я бы включил туда все страны Балтии, несмотря на все экономические трудности, которые они испытывают, но они их испытывают наряду с другими странами. Те люди, которые с тех пор побывали в Латвии, Литве и Эстонии, должны согласиться, что изменения к лучшему очень заметны. Несомненно, произошел рост.

Что касается стран Закавказья, например, Армении, она как была бедной, так и остается таковой, но, на мой взгляд, для нее тоже произошел позитивный сдвиг. Грузия ищет свой путь. Найдет. Вообще, я считаю, что, как Медведев сказал, «свобода лучше несвободы». Мне кажется, что независимость действительно лучше зависимости. Другое дело, что не все страны смогли этим воспользоваться так, как хотелось бы. Скажем, Азербайджан превратился в настоящую диктатуру — богатую, но диктатуру. К тому же, с «престолонаследием».

Туркмения, которую возглавлял до своей смерти Тукмен-Баши… ну, тут и говорить нечего.

Я бы сказал, что Белоруссия в значительной степени осталась советской. Каждый идет своим путем.

Самое главное, наверное, то, что, как бы мы ни рассуждали, империи всегда имеют свойство все-таки распадаться. Мы не знаем в истории случая, когда бы это не происходило. Некоторые дольше сохранялись, некоторые — меньше, но они все распадались. А дальше то, что происходило с бывшими колониями, было по-разному. Если мы посмотрим на Африку, то даже там одни колонии все-таки встали на ноги, а другие, можно сказать, развалились до конца. Очень разные. Ну а дальше… я не знаю. Предсказаниями я точно не занимаюсь, так как нужно быть очень самонадеянным или глупцом, чтобы что-то пытаться предугадать. Ни первым, ни вторым я себя точно не считаю.

— Стильным вас однако точно считают. В прошлом году ведь вам была вручена премия GQ как самому стильному человеку.

— Было дело. Меня это сильно удивило, было даже немного смешно, так как я совсем не GQ-шный человек, и то, что вдруг я иду в ряду с такими людьми, которые очень заботятся о своем внешнем облике, и оказался первым номером — это было, правда, смешно. Я не могу сказать, что это было неприятно. Я пришел туда с удовольствием. Вот единственное — церемония была очень не моя. Было много народу, никто никого не слушал, и, по-моему, все пришли, чтобы себя показать. Я пришел и с удовольствием получил свой приз. Никак не понимаю, как номинанты вообще определяются. И хочу сказать, что это занимает очень малое место в моей жизни. Есть другие награды, как, например, я не могу удержаться, но в прошлом году я получил орден Почетного легиона. Вот этим я очень горжусь. Я просто волнуюсь, когда об этом говорю, так как я думаю о моей маме, которой было бы так приятно это знать, — и теперь на всех моих пиджаках есть эта красная ленточка. Я ужасно этим доволен. Для меня это огромная радость.

— Почему в большинстве интервью рано или поздно вам начинают задавать вопросы о женщинах?

— Наверное, это связано с какими-то легендами обо мне. Ведь я не Дон Жуан. Я очень ценю женщин на самом деле, и в молодости я был довольно красивым, и действительно я пользовался успехом. Вы знаете, я был очень строгим в этом отношении к себе, не знаю, почему, может быть, меня так воспитывали. Я не менял женщин как перчатки, а наоборот, считал, что должно быть глубокое чувство. Другое дело, что я трижды женат, но каждый раз расставание — это была трагедия, связанная с очень глубокими чувствами, серьезными, а не просто, как говорится, поматросил и бросил. Не знаю почему, но о женщинах спрашивают и спрашивают.

— В одном из интервью вы рассказывали о первой своей любви, которую до сих пор любите, и о последней. Разве мужчина может любить двух женщин одновременно?

— Да, может. Просто это разная любовь. Той, первой, уже давно нет, я ее не видел, наверное, с 73-го года, тогда я увидел ее на эскалаторе. Считайте, сколько лет уже прошло? Больше 40. Наверное, ее все-таки уже нет. Она была старше меня, а мне 81, значит, ей было бы сильно за 90. Думаю, что ее уже нет.

Я просто люблю ту, которую любил. Я очень любил ее. Ничего с этим нельзя поделать. И я люблю свою жену. Она живая, она рядом. Я думаю, что было бы мне дико тяжело, если бы та, первая, появилась. Тут я не знаю, что было бы. Я, может, застрелился бы, потому что это очень тяжело. Когда любовь — не просто любовь, когда связана еще и со страстью, когда это чувственность еще, а не просто чувства. Ну как разорваться? И потом это надо скрывать. Это очень тяжело. Лгать — неприятная вещь. Тогда приходится. Ведь ни одна женщина не согласится делить тебя с кем-то.

Мужчина, в данном случае я, может любить двух женщин — это правда. Я думаю, что есть женщины, которые могут любить двух мужчин. Просто мне в этом смысле легче, потому что одной — нет. Я просто люблю ее такой, какой я ее помню.

— Вы строите планы на будущее?

— Очень относительно. Конечно, приходится планировать, но только потому, что надо что-то заказывать, иначе приедешь, а все занято. В этом смысле, да. Но вообще не люблю планировать, а если уж планировать, то нужно очень по-крупному.  Очень люблю эту английскую мудрость: если вы хотите насмешить Бога, расскажите ему о своих планах. Я уже это столько раз имел. Это пройдено.

— Как изменился Владимир Познер за 80 лет?

— Вот это не ко мне вопрос. Я думаю так: не то, чтобы поумнел. Я считаю, что ум — он или есть или его нет. Но помудрел. Все-таки по-другому стал понимать очень многое. По-другому стал понимать литературу, понимать Достоевского.

— Это приходит с возрастом?

— С опытом, мне кажется. Да.

— К некоторым ведь приходит только возраст?

— Помните высказывание Джорджа Оруэлла о том, что все животные равны, но некоторые равнее? Ну, некоторые — да. Я стал более терпимым. Я стал больше понимать. И когда возникает спор, я гораздо спокойнее. Я давно пришел к выводу, что спорить — бессмысленно. Ведь лишь в редчайших случаях удается кого-то переубедить. Поэтому я так люблю жанр интервью. Практически я ни с кем не спорю. Рассуждаю так: мне бы только знать ваше мнение. Вы, правда, считаете, что всех евреев нужно повесить? Да? Ну, поехали дальше. Вы рассчитываете на мои возражения? Не дождетесь.  

— Это ведь раздражает собеседника, и вам это нравится?

— Да, да, конечно. Тогда выходит наружу все то, что нужно для интервью. Ведь нужно выяснить, кто этот дядя или тетя. Я ироничный человек и иногда довольно резко высказываюсь. Но все-таки я с возрастом научился сдерживаться.

— А проигрывать научились?

— Это отличный вопрос. Долго учился этому, если проигрывал — а я много занимался спортом, да и продолжаю — то злился, портилось настроение. Проигрывать никто не любит, но некоторые относятся к этому спокойно. Это не мой случай. Я и сейчас всегда стремлюсь изо всех сил выигрывать — например, когда играю в теннис — но научился проигрывать достойно.

— С вашим внуком Колей вы тоже играете?

— Мой внук Коля — это такой любимый человек, что я готов ему проигрывать каждый день. Мне вообще так повезло с ним. Я не знаю, за что судьба так благосклонна ко мне, но Коля это какое-то совершенно удивительное явление. Он необыкновенно добрый, смешной, умный, талантливый, ответственный. Причем многое произошло совершенно неожиданно. Он учился очень так себе, было совершенно непонятно, что он будет делать дальше в жизни. И вдруг, в какой-то момент, что-то произошло, он невероятно увлекся музыкой и желанием стать звукоинженером. В Германии это очень престижная профессия, поступить в институт в Берлине невероятно трудно, мы считали, что у него нет шансов. Но он переменился. Стал другим человеком. Он стал заниматься, как зверь. И поступил — а ведь приняли всего 9 человек! Он весь ушел в музыку, знает наизусть множество сочинений. И сейчас он уже говорит, что хочет стать дирижером. Одним словом, все это вместе, его улыбчивость, готовность помочь, доброта… И потом — красавец.  

— У него хорошие гены.

— Правда. Высокий, стройный… прямо мог бы быть Дон Жуаном точно.

— С дочерью у вас тоже такие теплые отношения?

— Очень. Мы очень близкие. Друзья. Мы друг друга понимаем с полуслова. Сразу понимаем, если что-то не так. Мы умеем друг друга смешить, поддержать. Мы очень близкие, и потом — она невероятно умная. Она замечательный музыкант, необыкновенно много читает и знает. Когда я сказал, что буду брать интервью у президента Академии наук, она попросила меня спросить, может ли он мне объяснить, чтобы я потом ей рассказал, что такое бозон Хиггса. Ну, я спросил его, и по его реакции понял, что сильно его удивил. Я объяснил ему, что это не я, не лично мой вопрос, а вопрос моей дочери, а он спросил, физик ли она? Когда я сказал ему, что она композитор, он удивился еще болше.. Она столько всего знает, всем интересуется. Поразительная вещь. Единственное, что меня огорчает, это то, что она очень глубоко переживает то, что происходит в мире и, в частности, в России.

— Вы хотели бы, чтобы она жила в России?

— Нет. Я огорчаюсь, что она живет в Германии, потому что сам я не очень поклонник Германии и немцев. По мне, лучше бы она жила во Франции, например, или в США, в Англии, Италии. Но ей там хорошо. И я очень рад, что она наконец счастлива в личной жизни. До сих пор все было совсем не просто. Наконец нашелся человек, который ее просто обожает, очень ценит. А знаете, творческим людям надо, чтобы их лелеяли, хвалили. Это очень важно, и он это делает.

— Почему так много одиноких женщин в современном обществе?

— Потому, что они лучше мужчин. Не сами так думают, а на самом деле — лучше мужчин. Женщины вообще лучше: тоньше, менее агрессивные, склонны к самопожертвованию и вообще — лучше. И вот этот патриархат, который длится уже черт знает сколько времени, ничего полезного для мужчин не сделал, но женщины научились в очень тяжелых условиях быть людьми. Как всегда, люди, которые страдают, в конечном итоге лучше тех, кто не страдает. В этом я абсолютно убежден.

Если взять женщин в целом, это такой биологический вид, который в своем развитии гораздо больше страдал, чем мужчины, был угнетен и продолжает быть угнетенным. В итоге страдающий человек становится внутренне богаче, выше. Я считаю так. И если бы миром стали управлять женщины, мир был бы лучше. Было бы меньше войн, крови, брошенных детей.

— Почему же так мало женщин во власти?

— Тут религия сыграла и продолжает играть чрезвычайно плохую роль. В Библии сказано, что Ева была сделана из ребра Адама, а не наоборот. Да и не только в христианстве подчеркивается превосходство мужчины над женщиной. Что касается России, то я считаю, что с мужчинами полная, я понимаю, беда. Почему так много одиноких женщин в России? Потому, думаю, что они не могут найти своего мужчину, потому что многое их не устраивает. Мужчины какие-то безответственные, избалованные. Помните знаменитый лозунг «Берегите мужчин»? У меня он вызывает чувство полнейшего неприятия.

Что касается феминизма, таких вещей, например, как Women’s Lib, то это, конечно, реакция женщин на то, что мужчины считали их — да и считают — людьми «второго сорта». Меня мама научила некоторым вещам, от которых я не отказываюсь: не садиться, пока женщина не сядет; привстать, когда женщина заходит, уступить ей место. Но некоторые женщины остро реагируют на это, говоря, что это сексизм. Для меня же это всего лишь признак моего глубокого уважения к женщине. Больше ничего. Я, как мужчина, сильнее женщины физически. Так природа устроила. Но эта природа давно закончила свою миссию. Давно. Сегодня не физическая сила определяет твое место в обществе. Уж не говоря о том, что женщина рожает, в отличие от меня.

— Как часто вы бываете в Прибалтике?

— Очень редко. Я не был в Литве много лет, хотя когда-то часто бывал в Паланге. Я уж и не помню, когда был в Эстонии. В Латвии бываю в Юрмале — там моя супруга купила квартиру на берегу моря.

— Где вы были в последний раз?

— Недавно я был в Женеве на презентации моей книги. Это была огромнейшая книжная выставка. Помещение напоминает по размеру ангар — в нем самолеты могли бы легко разместиться. И там были выставлены десятки тысяч книг. На одном из стендов была представлена и моя книга. Мне очень и очень приятно, что это произошло.  Я думаю, что буду садиться за новую книгу…

— Хорошая новость…

— Это мучительный процесс. Знаете, как сказал Толстой? «Если можете не писать, не пишите». Прав был…

— Видимо, вы не можете?

— Видимо, так. Это, знаете, сугубо личное дело. Я думаю … я еще не знаю, как новая книга будет называться. Название той — «Прощание с иллюзиями», а эта, возможно, будет называться «Прощание». «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит», — у Пушкина это было очень хорошо сказано. Не в том смысле, конечно, но какой-то итог подвести, что ли. Я на самом деле простился с иллюзиями, у меня их нет, или, по крайней мере, мне кажется, что у меня их нет.

— Вы боитесь смерти?

— И да и нет. Вернее, я не хочу мучиться. Не хочу боли, не хочу быть недееспособным, чтобы я не мог за собой ухаживать. Я уже много раз говорил, что я хотел бы умереть либо на теннисном корте, либо, извините меня, с женщиной. И все. То есть, во время получения удовольствия. Этого я не боюсь. Но у меня, конечно, нет никакого желания умереть.