Сегодня в Германии идет судебный процесс над 94-летним Оскаром Гренингом (Оskar Groening), которого обвиняют в пособничестве убийству нескольких сотен тысяч человек во время службы в СС в Освенциме в годы Второй мировой войны. На прошлой неделе суд вступил в завершающую стадию. Обвинение требует приговорить этого бывшего охранника концентрационного лагеря к трем с половиной годам лишения свободы. Гренинг признает свою моральную вину, однако отрицает, что он совершал какие-то преступления, поскольку лично не убил ни одного заключенного.
Впервые я встретился с Гренингом 11 лет назад в гамбургском отеле. После долгих уговоров он согласился дать интервью для документального многосерийного фильма «Освенцим: нацисты и „окончательное решение еврейского вопроса“», для которого я написал сценарий и в котором стал продюсером. Откровенно говоря, меня поразило то, что он согласился принять участие в фильме. Насколько мне известно, никогда прежде член СС из Освенцима не давал согласия на выступление перед камерой. Еще больше меня поразило то, что он рассказал. Вот выдержка из его рассказа, как я записал его в своей вышедшей в 2006 году книге Auschwitz: a New History (Освенцим: новая история).
***
В 1942 году в возрасте 21 года Оскар Гренинг был направлен служить в Освенцим. Почти сразу он стал свидетелем прибытия поезда на платформу, где высаживали евреев. «Я стоял на платформе, — говорит он, — и в составе группы охранников следил за выгрузкой багажа из прибывшего поезда». Он наблюдал за тем, как врачи СС сначала отделили мужчин от женщин и детей, затем отобрали годных для работы и тех, кого следовало отправить в газовые камеры немедленно. «Больных людей сажали в грузовики Красного Креста, — говорит Гренинг. — Они всегда старались создать впечатление, что людям нечего бояться».
По его оценкам, от 80 до 90% тех, кто прибыл с первым составом в сентябре 1942 года, были отобраны для немедленного умерщвления.
«Этот процесс [отбора] проходил довольно упорядоченно, но когда все закончилось, это место было похоже на ярмарочную площадь. Там была куча мусора, а рядом с этой кучей мусора находились больные люди, неспособные передвигаться, какой-то ребенок, потерявший мать, кто-то спрятался во время обыска поезда. Этих людей просто убивали выстрелом в голову. То, как обращались с этими людьми, вызвало у меня сомнения и возмущение. Ребенка просто поволокли за ногу и швырнули в кузов грузовика... когда он закричал как больной цыпленок, его просто ударили головой об угол кузова. Я не мог понять, как люди из СС могли взять ребенка и разбить ему голову о кузов машины... или убивать людей, а затем швырять их трупы в грузовик как мешки с зерном».
Согласно рассказу Гренинга, из-за возникших у него сомнений и возмущения он пошел к старшему команды и сказал: «Это невозможно. Я не могу больше здесь работать. Если евреев необходимо истреблять, то, по крайней мере, это надо делать в определенных рамках». Начальник спокойно выслушал жалобу Гренинга, напомнил ему о клятве верности СС, которую он дал, и сказал, что об отъезде из Освенцима он «может забыть». Но он также дал Гренингу своего рода надежду. Офицер сказал, что увиденные им в тот вечер «бесчинства» — это исключение, и что на его взгляд, члены СС не должны участвовать в таких «садистских» мероприятиях. Документы подтверждают, что Гренинг впоследствии подал рапорт об отправке на фронт, однако получил отказ. Поэтому он продолжил работу в Освенциме.
Что важно, Гренинг не жаловался своему начальнику на принцип уничтожения евреев, ему не нравилось просто практическое исполнение. По его словам, когда он видел стоящих перед ним людей, зная, что через несколько часов они погибнут в газовых камерах, у него были «очень двойственные» чувства. Гренинг говорит: «Какие у вас чувства, когда вы в России, у вас пулемет, а на вас бежит батальон русских, и вам нужно жать на курок, чтобы убить их как можно больше? Я говорю так специально, потому что перед тобой всегда стоит тот факт, что евреи — это внутренние враги Германии. Пропаганда оказывала на нас такое воздействие, что мы считали истребление евреев чем-то таким, что происходит на войне. И в этом смысле у нас не появлялось ни сочувствия, ни сопереживания».
Отвечая на настойчивые вопросы о том, почему убивали детей, Гренинг говорит: «Дети в данный момент — не враги. Враг — это их кровь. Враг — это то, что они вырастут, станут евреями и могут быть опасны».
Ключ к пониманию того, почему Оскар Гренинг полагал, что беспомощные женщины и дети — это «враги», которых необходимо «истреблять», можно найти в его биографии до назначения в Освенцим. Он родился в 1921 году в Нижней Саксонии в семье квалифицированного рабочего текстильной фабрики. Отец Гренинга был традиционным консерватором, «гордившимся тем, чего достигла Германия». Одно из первых воспоминаний Гренинга о том, как он рассматривает фотографии своего деда, служившего в элитном полку, куда солдат набирали из герцогства Брауншвейг. «В детстве он производил на меня огромное впечатление — он сидел верхом на коне и играл на трубе. Это было поразительно».
После разгрома Германии в Первой мировой войне отец Гренинга вступил в ряды правой ультранационалистической организации «Штальхельм» (Стальная каска), какие возникали в Германии в больших количествах после того, как был подписан унизительный для нее Версальский мир. Его отец злился на то, как обошлись с Германией. Эта злость еще больше усилилась, когда ухудшились его личные обстоятельства. Из-за нехватки капитала его текстильная фабрика в 1929 году обанкротилась. В начале 1930-х годов юный Оскар вступил в ряды молодежного крыла «Штальхельм» «Шарнхорст».
Когда нацисты в 1933 году пришли к власти, Оскару Гренингу было всего 11 лет. Ему показалось вполне естественным, что надо перейти из «Шарнхорста» в «Гитлерюгенд». Он перенял идеалы своих родителей и считал, что нацисты — «это люди, желавшие Германии только самого лучшего, и делавшие что-то в этих целях». В рядах «Гитлерюгенда» он вместе с другими сжигал книги, написанные «евреями и другими выродками». Гренинг считал, что поступая таким образом, он помогает Германии избавиться от неуместной и чуждой культуры. В то же время, он полагал, что национал-социализм добивается огромных успехов на экономическом фронте:
«За шесть месяцев [после прихода нацистов к власти] пять миллионов безработных исчезли с улиц, и у каждого появилась работа. Затем [в 1936 году] Гитлер ввел войска в Рейнскую область [демилитаризованную по условиям Версальского договора] и просто оккупировал ее. Никто даже не попытался его остановить. Мы были ужасно рады этому — мой отец даже откупорил бутылку вина».
Тем временем юный Оскар пошел в школу. Со временем он закончил ее с хорошими отметками и в 17-летнем возрасте начал учиться на банковского клерка. Спустя несколько месяцев после того, как он поступил на работу в банк, была объявлена война. Восьмерых из 20 клерков немедленно забрали в армию, а их места заняли девушки. Это означало, что остальные практиканты, такие как Гренинг, «могли получить работу, которая им в обычных условиях не досталась бы никогда. Например, мне поручили кассовый аппарат».
Несмотря на неожиданный карьерный рост в банке, у учеников, услышавших новости о быстрой победе Германии над Польшей и Францией, появилась «сильная эйфория» и ощущение, что они должны «быть к этому причастны». Оскар Гренинг хотел поступить на службу в элитную часть немецкой армии, как и его дед. Его мечте соответствовали только одни войска — ваффен-СС, сформированные на базе штурмовых отрядов СА для тех случаев, «когда важно иметь часть, на которую можно полностью положиться».
Поэтому, ничего не сказав отцу, Оскар пошел в гостиницу, где ваффен-СС проводили набор, и записался в их ряды. «Когда я вернулся домой, отец сказал: „Я надеялся, что тебя не возьмут из-за того, что ты носишь очки“». А затем отец заявил: «Мне жаль, но ты сам увидишь, что из этого получится». Будучи преданным делу нацизма человеком, отец все же не хотел, чтобы его сын шел на войну.
Благодаря членству в этом элитном корпусе, Оскар Гренинг вначале получил должность бухгалтера в управлении СС. Нельзя сказать, что он был недоволен своим назначением: «Я человек конторский. Мне хотелось работать на таком месте, где можно одновременно быть и солдатом, и чиновником».
Он проработал бухгалтером год, до сентября 1942-го, когда пришел приказ о том, что годные по состоянию здоровья члены СС, работающие в руководящих органах за зарплату, должны быть переведены на более трудные должности, оставив свои административные места вернувшимся с фронта раненым и инвалидам. «Полагая, что теперь нас отправят в боевую часть, мы в количестве 22 человек собрали вещи и сели на поезд до Берлина. Это было странно, потому что обычно поступал приказ о прибытии в пункты сбора — но этого не случилось».
Гренинг вместе с товарищами прибыл в одно из экономических учреждений СС, находившееся в «красивом здании» в столице. Их направили в зал для собраний, где перед ними выступило несколько высокопоставленных офицеров СС.
«Нам напомнили, что мы дали клятву под девизом „Моя честь — это верность“, и что доказать свою верность мы можем, выполняя те задания, которые нам в ближайшее время поручат. Затем один из младших командиров сказал, что мы должны хранить абсолютное молчание по поводу этих заданий. Они носят совершенно секретный характер, и поэтому о них нельзя говорить ни родственникам, ни друзьям, ни товарищам, ни людям, не входящим в состав нашей части. После этого мы выходили по одному и давали подписку на сей счет».
Во внутреннем дворе здания их разделили на несколько групп, дали индивидуальные предписания, а затем отвезли на разные берлинские станции, где они сели в поезда. «Мы направились на юг в направлении Катовице, — говорит Гренинг. — Старший нашей группы, у которого были все документы, сказал, что мы должны прибыть к коменданту концентрационного лагеря Освенцим. Раньше я об Освенциме не слышал».
Группа Гренинга прибыла поздно вечером, и военная полиция направила их в главный лагерь. Там они доложили о своем приезде в центральном административном здании, и им выделили «временные» койки в казарме СС. Остальные члены СС, с которыми они познакомились в тот вечер в казарме, оказались людьми дружелюбными и гостеприимными. «Нас приняли люди, служившие там, и они сказали: „Вы сегодня что-нибудь ели?“ Мы не ели, и поэтому они принесли нам кое-что из еды». Гренинга удивило то, что в дополнение к обычному пайку СС из хлеба и колбасы им дали консервные банки с сельдью и сардинами. У новых друзей также был ром и водка. Они поставили все на стол и сказали: «Угощайтесь».
«Мы поели, и были вполне довольны. Мы спросили: «Что это за место?» А они сказали, что мы сами все узнаем, что это особого рода концлагерь. Внезапно открылась дверь и кто-то сказал: «Транспорт!» Три или четыре человека тут же встали и куда-то исчезли.
Хорошо выспавшись ночью, Гренинг наутро вместе с остальными вновь прибывшими снова пришел в центральное административное здание СС, где они доложили о своем приезде. Старшие офицеры СС начали расспрашивать их, чем они занимались до войны. Один из них сказал Гренингу, что его опыт банковской работы может пригодиться, и отвел его в барак, где хранились деньги заключенных.
По личным ощущениям Оскара Гренинга, Освенцим был «обычным» концентрационным лагерем, где содержались политзаключенные и прочие «враги государства», хотя пайки для членов СС там были особенно хороши. Но когда Гренинг приступил к работе по учету денег заключенных, он сразу понял, что у Освенцима есть дополнительная, весьма необычная функция. «Работавшие в бараках люди дали нам понять, что деньги возвращают не всем заключенным — к евреям в лагере было иное отношение. Деньги у них изымали, но не возвращали». Гренинг спросил: «Это имеет какое-то отношение к „транспорту“, прибывшему ночью?» Коллеги ответили: «А разве ты не знаешь? Здесь заведено так. Прибывают транспорты с евреями, и от тех, кто не в состоянии работать, избавляются». Гренинг начал допытываться, что значит «избавляются», а когда ему объяснили, испытал изумление.
«Это был шок, вначале в это невозможно было поверить. Но не следует забывать, что не только с 1933 года [когда Гитлер взял в руки власть], но и до этого, в моем детстве, та пропаганда, которая распространялась в прессе, в средствах массовой информации, в обществе, объясняла нам, что евреи — это главная причина Первой мировой войны, и что в конце они „ударили Германию ножом в спину“. И что из-за них Германия оказалась в таком бедственном положении. Мы были убеждены, что мировое еврейство плетет против нас огромный заговор, и эта мысль нашла свое выражение в Освенциме. ... Внутренних врагов Германии при необходимости истребляли. И нет никакой разницы между двумя войнами — той, что ведется открыто на фронте, и той, что идет в тылу. А истребляли мы не кого-нибудь, а врагов».
Гренинг прибыл в Освенцим как раз тогда, когда нацистская машина уничтожения начинала до беспощадности эффективную работу по истреблению людей. К лету 1942 года, незадолго до приезда Гренинга, в Освенцим прибывали составы с евреями со всей Европы, в том числе из Словакии, Франции, Бельгии и Голландии.
Проработав в Освенциме несколько месяцев, Гренинг ощутил, что его работа превратилась в рутину. Он сортировал деньги в разных валютах, которые сдавали вновь прибывшие, считал их, а затем отправлял в Берлин. Гренинг по-прежнему присутствовал при отборе, но не участвовал в принятии решений о том, кому жить, а кому умереть, поскольку это решали врачи СС. Его задача состояла в том, чтобы забрать у евреев их вещи и обеспечить их сохранность до сортировки. Такой работой занимались в секции лагеря, которую стали называть «Канада», потому что это была сказочная страна — богатая во всех отношениях.
Гренинг обеспечил себе в Освенциме сносную, как он считал, жизнь. В своем кабинете он был далек от зверств и жестокостей, а разгуливая по лагерю, он мог отвести взор от всего того, что могло ему не понравиться. В обычных обстоятельствах он бы не стал делать ничего, связанного с грубой механикой процесса убийства. У него не было никаких причин для посещений того удаленного уголка Биркенау, где совершались убийства. Единственным напоминанием о том, что в лагерь привозили людей из разных стран, было разнообразие валют, попадавших на стол к Гренингу: сегодня это были французские франки, завтра чешские кроны, послезавтра польские злотые (и всегда американские доллары). Плюс к этому, у вновь прибывших изымали самые разные спиртные напитки: греческую узо, французский коньяк, итальянскую самбуку.
Говорит Гренинг: «У нас не было сопереживания или сочувствия к той или иной еврейской группе из разных стран, если мы не хотели получить ту или иную марку водки или шнапса — у русских была чудесная водка. ... Мы пили водку в больших количествах. Напивались не каждый день, но такое случалось. Мы ложились спать пьяные, а если кто-то ленился выключить свет, мы просто стреляли по лампочке — никто ничего не говорил».
Гренинг не говорит напрямую о том, что время, проведенное в Освенциме, доставляло ему удовольствие; но легко можно понять, что именно это описание больше всего подходит для той жизни, о которой он рассказывает.
«Главный лагерь Освенцима был как маленький город. Там были свои сплетни, был магазин, где ты мог купить овощи и кости на суп. Была столовая, кинотеатр, театр, где регулярно проводили представления. Был спортивный клуб, который я посещал. Были танцы. Было весело и приятно».
Для Оскара Гренинга в Освенциме была еще одна положительная сторона — его товарищи. «Должен сказать, что многие из работавших там не были скучными — это были умные, интеллигентные люди». Когда Гренинг в 1944 году покинул лагерь, он уезжал оттуда с чувством легкого сожаления:
«Я оставил там круг друзей с которыми познакомился и сблизился, которые мне нравились, а поэтому уезжать было очень трудно. Если не считать того, что там были свиньи, стремившиеся удовлетворить только свои личные позывы — а такие люди встречаются — то особая ситуация в Освенциме благоприятствовала дружбе, о которой я до сих пор вспоминаю с радостью».
Но как-то ночью в конце 1942 года комфортную жизнь Гренинга в Освенциме внезапно нарушил кошмар реальной операции по уничтожению людей. Гренинг с товарищами спал в казарме лагеря СС на окраине Биркенау, когда прозвучал сигнал тревоги. Им сказали, что часть евреев, которых вели в газовые камеры, сбежала и укрылась в близлежащем лесу. «Нам приказали взять пистолеты и прочесать лес, — говорит Гренинг. — Но мы никого не нашли». Тогда они выстроились в цепь и двинулись в направлении лагеря смерти.
«Мы шли в сторону фермы. Снаружи ее освещал тусклый свет, а перед ней лежало семь или восемь тел. Это были те, кто пытался бежать, но был пойман и расстрелян. Перед дверью фермы стояли эсэсовцы, которые сказали нам: «Все кончено, можете возвращаться».
Обуреваемые любопытством, Гренинг и его товарищи решили не возвращаться домой, а остаться на месте, укрывшись в тени. Они увидели, как один эсэсовец надел противогаз и бросил в люк в стене дома несколько гранул «Циклона Б». Внутри послышалось какое-то жужжание, потом раздались крики, длившиеся примерно минуту, и после этого воцарилась тишина. «Затем один человек, не знаю, был ли это офицер, подошел к двери, в которой был глазок, проверил, все ли в порядке, и мертвы ли люди», Гренинг описывает свои чувства в тот момент, когда он столкнулся с грубой механикой убийства. «Это как два грузовика, столкнувшихся на шоссе. Ты спрашиваешь себя: „Зачем это, разве нельзя иначе?“ Конечно, на тебя влияет то, что тебе говорили ранее — „да, это война“, и мы тогда тоже сказали: „Они были нашими врагами“».
От встречи с сегодняшним Оскаром Гренингом, от его попыток объяснить то время, которое он провел в Освенциме, остается странное ощущение. Сейчас ему за 80, и он говорит так, будто был другой Оскар Гренинг, работавший в Освенциме 60 лет назад. И о том «другом» Гренинге он может рассказывать с жестокой честностью. Он отказывается брать на себя всю полноту ответственности за участие в процессе уничтожения людей, и для этого постоянно напоминает о силе пропаганды, которой он подвергался, о том воздействии, которое она на него оказывала, об атмосфере в ультранационалистической семье, где он воспитывался. Лишь после войны, когда на него начало оказывать влияние другое мировоззрение, в котором доводы нацистов о «международном еврейском заговоре» и о роли евреев в Первой мировой войне подвергались сомнению, стал появляться «новый» Оскар Гренинг, способный быть полезным гражданином современной и демократической Германии.
Нельзя сказать, что Гренинг пытается спрятаться за словами о том, что он «выполнял приказ». Он не представляет себя в виде бездумного робота, готового выполнить любую отданную ему команду. Когда ему говорят, что он бы смирился с убийством арийских детей в Освенциме, Гренинг наотрез отвергает такую мысль. Он отвергает идею, которой придерживаются некоторые ученые, будто эсэсовцы в ходе подготовки были доведены до такого звероподобного состояния, что были готовы убить любого, кого прикажут. Нет, Гренинг принимал решение на более простом уровне. Да, он признает, что пропаганда тех лет очень сильно влияла на него, но во время войны он все-таки принял несколько личных решений, требовавших выбора. Он продолжал работать в Освенциме не потому, что ему отдали такой приказ, а потому что он, взвесив все доводы, решил, что программа уничтожения евреев — это правильная программа. Когда война закончилась, он оспорил правильность этих доводов, но не стал утверждать, что поступал таким образом, потому что его превратили в некоего робота. Всю свою жизнь он считает, что делал то, что считал правильным. Однако так случилось, что это «правильное» сегодня оказалось неправильным.
Не следует проявлять чрезмерный цинизм по поводу такого механизма преодоления. Конечно, он мог сделать другой выбор, отказавшись от ценностей своего общества и начав сопротивление. Он мог дезертировать из Освенцима (хотя у нас нет никаких данных о том, чтобы какой-нибудь член СС отказался работать в лагере по нравственным соображениям). Однако так мог поступить только исключительный человек. А очень важная и почти пугающая черта Оскара Гренинга — это то, что ему чрезвычайно далеко до исключительности.
Проведенное на основе статистических данных историко-социологическое исследование эсэсовцев в Освенциме показывает, что «сотрудники лагеря из ваффен-СС не были исключительными людьми в своей профессии или по уровню образованности. Персонал лагеря был во многом таким же, как и общество, из которого его набирали». Оскар Гренинг полностью подтверждает это заключение. Он был типичен и в том, что являлся рядовым членом СС — дослужиться он сумел только до звания ротенфюрера (капрал).
В эту категорию попадает около 70% членов СС, служивших в Освенциме. 26% были из сержантского состава (выше звания ротенфюрера), и лишь четыре процента в команде СС составляли офицеры. В Освенциме I и связанных с ним лагерях одновременно служили примерно 3 000 членов СС. Лагерная администрация СС была разделена на пять главных управлений: штабное (кадры, юристы и прочие функции), медицинское (врачи и стоматологи), политическое (гестапо и криминальная полиция), хозяйственное (включая учет и утилизацию вещей, украденных у убитых заключенных) и охранное (оно отвечало за безопасность в лагере). Последнее было самым крупным по численности — около 75% работавших в Освенциме эсэсовцев выполняли те или иные задачи по охране и обеспечению безопасности. Оскар Гренинг был необычен лишь в том, что у него была довольно «легкая» работа в хозяйственном управлении.
Тем не менее, вид газовых камер и горящих кремационных ям зимней ночью 1942 года на какое-то время перевернул ту уютную и простую жизнь, которую Оскар Гренинг создал для себя в Освенциме. Настолько, что он еще раз пришел к своему начальнику, унтерштурмфюреру СС (лейтенант), который «был австрийцем и в целом честными малым», и излил свои чувства. «Он выслушал меня и сказал: „Мой дорогой Гренинг, что ты хочешь сделать против этого? Мы все здесь в одной лодке. Мы взяли на себя обязательство принять это — и даже не думать об этом“». Выслушав слова начальника, которые продолжали звенеть у него в ушах, Гренинг вернулся к своей работе. Он дал клятву верности, он поверил, что евреи враги Германии, и он знал, что может устроить свою жизнь в лагере так, дабы не сталкиваться с самыми страшными ужасами.
Так он и жил до 1944 года, когда, наконец, был удовлетворен его рапорт об отправке на фронт, где он попал в часть СС, которая воевала в Арденнах. Там он получил ранение, лечился в полевом госпитале, вернулся в свою часть и продолжал воевать, пока она 10 июня 1945 года не сдалась британцам. Гренинг стал военнопленным.
Тех, кто подвергался преследованиям нацистов, после окончания войны ждали разные судьбы. Но члены СС с момента капитуляции Германии точно знали, что могут оказаться под арестом и попасть под суд. Комендант концентрационного лагеря Освенцим Рудольф Хесс (Rudolf Höss) пытался скрыть свое прошлое, но был схвачен британцами и повешен в 1947 году. Точно так же и Гренинг, бывший небольшим винтиком в машине Освенцима, постарался сделать то же самое.
Когда эсэсовцы находились в плену, британцы раздали всем анкеты. Гренинг написал, что работал в хозяйственно-административном управлении СС в Берлине. Сделал он это не из-за того, что ему внезапно стало стыдно за происходившее в Освенциме, а потому что «победитель всегда прав, и мы знали, что случившееся там [в Освенциме] не всегда было в соответствии с правами человека».
Вместе с остальными своими товарищами из СС Гренинг попал в старый нацистский концлагерь, что было «не очень приятно — это было возмездие виновным». Но жизнь улучшилась, когда его в 1946 году отправили в Англию. Здесь, на принудительных работах, ему «жилось очень комфортно». Он хорошо питался и зарабатывал деньги, которые мог тратить. Он стал членом хора Ассоциации молодых христиан и четыре месяца ездил с концертами по Шотландии и по центральным графствам. Он пел немецкие псалмы и народные английские песни типа «Любовник и его девушка». Британские слушатели ценили их пение и наперебой приглашали немцев остаться у них на ночь, чтобы те хорошо выспались, а наутро плотно позавтракали.
Когда Гренинга освободили, и он в 1947 году вернулся в Германию, выяснилось, что ему не удастся вернуться на прежнюю работу в банк, так как он был членом СС. Тогда он устроился на работу на стекольный завод и начал медленно подниматься по служебной лестнице. Он по-прежнему старался не привлекать «ненужное внимание» к своей работе в Освенциме и настойчиво просил близких родственников вычеркнуть эти воспоминания из памяти.
Как-то раз вскоре после возвращения в Германию он сидел за обеденным столом вместе со своим отцом и родителями жены. «Кто-то сделал глупое замечание об Освенциме», подразумевая, что он был «потенциальным или реальным убийцей». «Я взорвался! — говорит Гренинг. — Я стукнул кулаком по столу и сказал: „Никогда больше в моем присутствии не произносите это слово и не говорите о моей связи с ним, иначе я уеду!“ Я говорил довольно громко, это возымело свое действие, и никто никогда больше об этом не упоминал». Так семья Гренинга вернулась к мирной жизни и начала устраивать свое будущее в послевоенной Германии, пользуясь плодами немецкого «экономического чуда».
Когда Гренинг заставил себя и родственников забыть зверства Освенцима, какое-то время казалось, что мир их также забыл. Прошли годы, прежде чем лагерь был восстановлен как музей, и за ним начали ухаживать. Но лишь спустя несколько лет после краха коммунизма вывески и указатели в музее сменили, чтобы должным образом отразить страдания евреев.
Тем временем Гренинг постепенно поднимался наверх по служебной лестнице на своем стекольном заводе, пока не стал начальником отдела кадров. Его назначили почетным судьей в суде низшей инстанции по трудовым спорам. Не видя никакой парадоксальности и неуместности своих слов, Оскар Гренинг считает, что обретенный в СС и «Гитлерюгенде» опыт помог ему качественно заниматься кадровой работой, потому что «с 12-летнего возраста я знал, что такое дисциплина».
Хотя Гренинг работал в Освенциме и содействовал процессу истребления, сортируя и считая украденные у прибывших заключенных иностранные деньги, он никогда не считал себя виновным ни в каких преступлениях. «Мы проводили черту между теми, кто непосредственно участвовал в убийствах, и теми, кто напрямую не был к ним причастен». Кроме того, он был убежден, говоря словами одного печально известного послевоенного адвоката нацистов, что действовал по приказу. Он пытается выстроить доводы в свою защиту, пользуясь такой аналогией: «Когда роту солдат встречает пулеметная очередь, они не встают все разом и не говорят: «Мы с этим не согласны, мы идем домой».
Наверное, это удивительно, но похожие позиции после войны занимали западногерманские обвинители, когда они пытались определить, кому из Освенцима следует предъявить обвинения в совершении военных преступлений, а кому нет. Если член СС не занимал высокий руководящий пост и не был напрямую связан с убийствами, он обычно избегал судебного преследования. Таким образом, когда со временем о прошлом Оскара Гренинга стало известно (что было неизбежно, так как он не пытался сменить имя или спрятаться) немецкая прокуратура не стала предъявлять ему обвинения. Его опыт показывает, как можно было, являясь членом СС, проработав в Освенциме, став свидетелем процесса уничтожения людей, и самым конкретным образом содействуя «окончательному решению» на бухгалтерской работе, не стать виновным и избежать наказания в послевоенном западногерманском государстве.
На самом деле, из 6 500 членов СС, которые в период с 1940 по 1945 годы работали в Освенциме и выжили после войны, наказание какого-либо рода получили менее 800 человек. Самым скандальным процессом был «Освенцимский суд» во Франкфурте, проходивший с декабря 1963 по август 1965 года, когда из 22 обвиняемых были осуждены 17 человек, и только шестеро получили максимальное наказание в виде пожизненного заключения.
Но не только Германия не стала преследовать в судебном порядке в значительных количествах тех членов СС, которые работали в Освенциме. Это было коллективное бездействие мирового сообщества (за исключением, пожалуй, польских судебных органов, которые провели процессы над 673 из 789 сотрудников Освенцима из числа тех, кто подвергся уголовному преследованию
Обвинению мешало не только отсутствие согласованности между странами в вопросе о том, какие действия в Освенциме имели состав преступления, но и разногласия, вызванные холодной войной и — об этом надо сказать открыто — явное отсутствие воли.
Хотя Нюрнбергский трибунал четко заявил, что СС являлась преступной организацией во всей своей полноте, не было сделано никаких попыток закрепить точку зрения о том, что сам факт принадлежности к СС и работы в Освенциме имеет состав военного преступления — хотя такая точка зрения явно получила бы массовую поддержку. Обвинительный приговор и тюремный срок для каждого работавшего там члена СС — пусть даже самый минимальный — стали бы четким сигналом на будущее. Но этого не произошло. Около 85% членов СС, служивших в Освенциме и оставшихся в живых после войны, избежали наказания. Когда Гиммлер начал создавать газовые камеры, дабы снять с членов СС «психологическое бремя», связанное с хладнокровным убийством людей, он вряд ли мог предугадать, что это даст нацистам дополнительное преимущество. Такой метод убийства привел к тому, что подавляющее большинство служивших в Освенциме эсэсовцев после войны сумели избежать наказания, заявив, что они не участвовали напрямую в процессе истребления.
Гренинг также не испытывает неловкости от того, что он вел (и продолжает вести) весьма комфортную жизнь, в то время как многие из числа узников Освенцима после освобождения столкнулись с новыми лишениями. «Так всегда бывает в мире, — говорит он. — Каждый человек свободен и может наилучшим образом использовать ту ситуацию, в которой оказался. Я делал то, что пытается делать каждый нормальный человек, то есть, наилучшим образом использовать свои жизненные обстоятельства для себя и для своих близких. Мне это удалось, а кто-то не добился успеха. Происходившее ранее никак с этим не связано».
С учетом такого безмятежного безразличия кажется странным то, что в конце своей жизни Оскар Гренинг решил открыто рассказать о времени, проведенном им в Освенциме. Приведшие к такому решению обстоятельства весьма любопытны. После войны Гренинг стал собирать марки и вступил в местный клуб филателистов. На одной из встреч через 40 лет после войны он начал разговор о политике с сидевшим рядом с ним человеком. «Разве это не ужасно, — заявил собеседник, — что нынешнее правительство называет противозаконными любые высказывания против убийства миллионов евреев в Освенциме?» Далее он объяснил Гренингу, что это «непостижимо», поскольку было сожжено огромное количество людей. Он также утверждал, что тем объемом газа, который предполагалось использовать, можно было убить «все живое в округе».
Гренинг не стал возражать собеседнику из клуба филателистов, но позже достал одну из брошюр отрицателей Холокоста, которую ему порекомендовал коллекционер, прочел ее, написал свой иронический комментарий к этому материалу и направил его автору. Затем ему неожиданно начали звонить домой странные незнакомцы, которые опровергали мнение Гренинга о том, что Освенцим был центром массовых убийств в газовых камерах. Оказалось, что его осуждение отрицателей Холокоста было напечатано в неонацистском журнале. И теперь «90% звонков и анонимных писем», которые получал Гренинг, «были от людей, пытавшихся доказать, что пережитое и увиденное мною собственными глазами в Освенциме — это большая ошибка, большая галлюцинация с моей стороны, так как ничего подобного не было».
Движимый стремлением высказаться против тех, кто отрицал то, что он лицезрел лично, Гренинг написал собственную историю для своей семьи, а со временем согласился дать интервью Би-Би-Си. Теперь, когда Гренингу далеко за 80, он хочет сказать очень простые слова отрицателям Холокоста: «Я хочу, чтобы вы мне поверили. Я видел газовые камеры. Я видел крематорий. Я видел открытый огонь. Я был на перроне, когда сортировали людей. Я хочу, чтобы вы поверили, что эти зверства были, потому что я сам их видел».
***
Когда я познакомился с Оскаром Гренингом в первые годы нашего нового столетия, у него было ощущение, что опасность судебного преследования ему не грозит. В конце концов, немецкие власти знали все о нем и о его работе в Освенциме, но решили оставить его в покое. Однако несколько лет назад, когда состоялся суд над Джоном Демьянюком, работавшим в годы войны охранником в концлагере на территории оккупированной Польши, позиция властей изменилась. Во время того судебного процесса немецкие правоведы согласились с тем, что можно предъявлять обвинения за «пособничество» в убийствах в лагерях смерти, и начали размышлять о судебном преследовании таких людей как Гренинг, которые избежали наказания.
Я считаю, что те показания, которые нам удалось получить от Оскара Гренинга, имеют колоссальную историческую ценность, и я благодарен ему за то, что он не стал скрываться, а открыто все рассказал. Я также думаю — и пишу об этом в своей книге — что его нужно было преследовать судебным порядком сразу после войны вместе со всеми членами СС, работавшими в Освенциме. Сейчас возникает устойчивое впечатление, что суд над ним очень сильно запоздал.
