Atlantico: Означает ли теракт в Суруче конец «пакта о ненападении» между ИГ и Турцией, которая пока что по большей части не становилась целью исламистов? Какой отныне будет стратегия Турции по отношению к Исламскому государству?
Лоран Лейлекян: Нужно сохранять осторожность, потому что нынешней ситуации свойственна страшная неразбериха. В вашем вопросе предполагается, что теракт — дело рук Исламского государства, и что турецкая власть представляет собой некое однородное образование. Но это отнюдь не так, особенно в сегодняшний период правительственной нестабильности. Иначе говоря, нет гарантии, что этот теракт (его, вероятно, совершили боевики Исламского государства), не играет на руку некоторым представителям турецкого государства, особенно тем, кто против соглашения с курдами и либерализации турецкого общества.
Что касается непосредственно вашего вопроса, не исключено, что Эрдоган и первый круг власти отныне стремятся ограничить поле действия Исламского государства, по крайней мере, на территории Турции. Дело в том, что ослабление государства становится политическим оружием в руках оппозиции кемалистов. Как бы то ни было, это вряд ли получится, потому что предыдущие попытки завоевать уважение бойцов джихада зашли слишком далеко. Так, всего месяц спустя после двойного теракта в Диярбакыре 5 июня (тогда погибли 5 человек и еще 100 получили ранения) проповедник ИГ совершенно безнаказанно произносил пламенные речи в пригороде Стамбула. А после теракта Суруче демонстрантов, которые вышли на улицы почтить память погибших, погнали прочь с криками «Аллах Акбар!» Причем произошло это в самом «прозападном» городе страны и с благословления правоохранительных органов.
Если говорить о военной операции в Сирии при реальной поддержке политической власти, а не обычной пиар-акции в сторону Запада, рассчитывать на что-то подобное я бы не стал. Армия против. Причиной тому — ее кемалистские традиции, а также, вероятно, понимание того, что ей, скорее всего, пришлось бы заниматься урегулированием и внутреннего конфликта практически на всей территории Турции. Реальное положение дел таково, что турецкое государство сейчас — колосс на глиняных ногах. Власть же стремится любой ценой это скрыть.
— О связях Турции Эрдогана с Исламским государством поговаривают уже давно. Существует ли некое «молчаливое соглашение» между двумя сторонами и есть ли тому подтверждение?
— Тут имеются уже не рассуждения, а факты. Проблема не в том, что мы этого не знаем. Мы просто не можем поверить доказательствам, у нас в голове не укладывается, что государство-член НАТО ведет игру против Запада.
Существует множество каналов сотрудничества между различными ярусами турецкого государства и ИГ. Канал радикальных исламистов, которые поставляют боевикам деньги, людей и санитарные средства. Канал ультраправых переправляет людей и военную технику. Не стоит сбрасывать со счетов и спецслужбы, которые причастны в том числе к контрабанде нефти. Доказательств сговора — уйма. Аналитики вроде Джонатана Шанзера выявили активное движение средств между Турцией и различными радикальными группами в Сирии, а также открытое присутствие на турецкой территории разыскиваемых Интерполом исламистов.
Эксперт Дэвид Филлипс (он долгие годы поддерживал Турцию в Госдепартаменте, и, следовательно, его вряд ли можно заподозрить в предвзятом отношении к ней) составил внушительный список задокументированных фактов, которые свидетельствуют о существовании подобного сговора.
Принцип «молчаливого соглашения» как раз-таки в том, что оно... «молчаливое», и вам вряд ли удастся найти некий документ, который мог бы послужить доказательством его существования.
— Почему турецкая власть не смогла предугадать появление угрозы ИГ у своих границ? Она думала, что сможет контролировать исламистскую группу? Исламское государство становится для него полезным союзником в урегулировании курдского вопроса?
— Думаю, что турецкой власти присуще тщеславие. Турция — бывшая колониальная держава Ближнего Востока, и в ее подходе к региональной политике прослеживается высокомерие. Власть ПСР питает неоосманские амбиции и посчитала, что никто не осмелится оспаривать лидерство Турции, и что арабских исламистов можно будет направить в выгодном для интересов Анкары направлении.
Такой стратегический просчет подвел турецкую власть если не к поддержке, то к терпимому отношению к операциям Исламского государства против курдов в Сирии, а также на территории Турции, где еще имеются «спящие ячейки». Речь идет не о решении курдского вопроса, а о противодействии формированию сирийского Курдистана под контролем Демократического союза (близкое к Рабочей партии Курдистана левацкое объединение). Успех Демократического союза в Сирии подставил бы под удар турецкую риторику, в которой курдское движение представляется исключительно с точки зрения безопасности и терроризма. Турецкие власти называют курдов такой же опасной угрозой, как и Исламское государство. Именно об этом говорил Эрдоган.
Теракт в Суруче ознаменовал собой провал стратегии примирения (это меньшее, что можно сказать) с Исламским государством. Как говорил Черчилль, «миротворец — это тот, кто кормит крокодила в надежде, что тот съест его последним».
— Какой стратегии нужно придерживаться Турции сейчас, когда она сама оказалась под прицелом Исламского государства?
— При отсутствии мощного международного давления (именно так обстоят дела сегодня) думаю, что Турция продолжит сотрудничать с Исламским государством в надежде ограничить его поле действий. По мнению власти, любая другая стратегия — это лекарство, которое хуже болезни. Сближение с турецкими прогрессистами (например, Демократической партией народов) противоречит сути политики ПСР. А вооруженная борьба с ИГ породила бы братоубийственную войну, которая бы охватила всю страну.
Все уже зашло слишком далеко.
Ситуацию следует рассмотреть в исторической перспективе. Возрождение политического ислама в Турции высвободило центробежные силы в турецком обществе. При отсутствии военного переворота, который вновь бы установил статус-кво, эти силы будут вести яростное противоборство, пока в Турции не появится столь нужной ей демократической традиции. Это поднимает вопрос о том, удастся ли государству избежать «пакистанизации» общества, в частности на юго-востоке страны. Уверенности на этот счет нет.