«Возвращение короля» и «халифат», знамена, всадники и сабли… У исламской культуры ИГ, по всей видимости, есть глубокие связи с целой прослойкой западных фантастических произведений.
Atlantico: В исламской культуре продвигается основополагающий миф о «халифате», то есть возвращении государства, которое бы объединило всех верующих под эгидой законов шариата. В некоторых европейских фантастических произведения вроде книг Толкина, которые сами уходят корнями в старые легенды (например, о короле Артуре), содержится мысль о божественной, но спящей королевской власти, готовой вернуться, чтобы восстановить старый порядок. В чем сходства и различия двух этих представлений?
Мухаммед-Али Адрави: Прежде всего, я бы не стал использовать такое понятие как «исламская культура». Одна из главных проблем нашего времени, безусловно, связана с недостатком интеллектуальных и аналитических возможностей, что объясняет невероятную сложность или даже политическую неспособность действовать в ситуациях, которые мы анализируем лишь на недостаточном уровне. В этой связи культурализация дебатов является одновременно причиной, проявлением и следствием таких аналитических пробелов. Таким образом, тема халифата становится центральной для некоторых мусульманских групп, как в исторической перспективе, так и в настоящий момент. Как бы то ни было, можно с уверенностью говорить о том, что она отнюдь не становится осью жизни и веры мусульман по всему миру. У большинства верующих также можно отметить отсутствие хоть сколько-нибудь устойчивой риторики по халифату. В первую очередь, речь идет о символе, которым пользуются некоторые деятели. Причем иногда они совершенно искренни в стремлении восстановить структуру халифата для объединения всего сообщества верующих (умма) и защиты их прав, которые, как они считают, нарушаются. Эта символика вновь возникла в некоторых конфигурациях и предлагает всем мусульманам некую общую цель. Происходит это главным образом в эпохи кризисов суверенитета и национального самосознания (европейская колонизация, доминирование «фальшивых» мусульманских режимов, угнетения некоторых мусульманских народов и даже массовые убийства…).
Несмотря на все различия, движения исламистов и экстремистов объединяет тот факт, что их риторика и религиозный проект опираются на необходимость восстановить некое солидарное, транснациональное и унитарное образование. Оно должно защитить умму, дать ей силы и гордость. Несложно догадаться, какой интерес может представлять эта тема, когда мусульманское общество переживает кризис суверенитета и сталкивается с отсутствием перспектив. Именно с такой точки зрения можно отследить схожести с рядом произведений (как религиозных, так и нет), которые пустили глубокие корни в популярной культуре нашего общества. Фантастическим мифам нередко свойственно широкое присутствие религиозной тематики (помимо прочих символических и смысловых полей). Так, например, стремление к Золотому веку присутствует как в риторике религиозных групп (мусульманских и прочих), так и в философии Платона. В кинематографической и книжной трилогии «Властелина колец», а также других знаменитых мифологиях («Звездные войны», «Матрица», «Экскалибур», «Игра престолов»…) поднимаются прекрасно известные темы «избранного», «спасения», «авангарда», «героя» и «веры», которая воодушевляет слабого на борьбу с сильным: первый обычно побеждает второго по итогам как метафизической, так и вполне реальной борьбы.
Александр дель Валь: Прежде всего, сходства ухолят корнями в идеализированное Средневековье с мифом о славной империи и королевской власти. Тут речь идет не о мифе в греческом понимании этого слова, а о ностальгии по некоему Золотому веку. Есть тут и другой общий момент: в лишенной корней современной эпохе может существовать тяга к временам, когда все было совершенно иначе, когда люди ощущали прочную связь. В этом золотом веке отводится большое место имперской славе, мифу о власти, периоду прочного самосознания, которое влечет людей.
Что касается различий, главное заключается в том, что сегодня миф о халифате становится топливом не только для радикального исламизма, но и для политиканов арабо-мусульманского мира. Чаще всего это понятие упоминают люди вроде Эрдогана или пришедших к власти после провозглашения независимости арабских диктаторов. В этих странах миф о халифате является главной движущей силой всех политических объединений за исключением ультралевых. Но можете ли вы представить себе европейского, пусть даже ультраправого лидера, который бы размахивал знаменем мифа о Каролингах или Римской империи? Ничего подобного не существует. В современную эпоху один лишь Муссолини открыто поднимал миф о Римской империи. У Гитлера тоже были имперские отсылки, но из-за ужасов нацизма эти взгляды стерлись из памяти. Мы излечились от подобных мифов, которые опасны тем, что пропитаны духом завоеваний и неоколониализма.
Хотя в арабских странах халифат так и не был восстановлен (не считая Исламского государства), он является не просто концепцией ролевой игры. Он вот уже 50 лет занимает центральное положение в националистской и исламистской политической риторике, от Насера до ИГ. Эта концепция содержит в себе отсылку к «умме», единству арабов, золотом веке и т.д. Это устойчивый имперский миф. У нас же на Западе этот миф воспринимается как нечто фольклорное. Его воплощением служат собирающиеся в замках на ролевые игры молодые люди, романы Толкина, научная фантастика. О нем не вспоминает ни один уважающий себя политик, тогда как в арабских странах к нему относятся предельно серьезно и изучают в университетах. Разница тут просто огромная. Если миф высоко ценят, превращают в идеологический центр политической риторики, он становится легитимным и выходит за рамки фольклора. Возникает мысль, что его нужно установить, и это уже порождает насилие в арабо-мусульманских странах. Там представление о вооруженном рыцаре, который приносит величайшую жертву во имя веры, становится реальностью. У нас же оно так и остается уделом фантастики.
Что касается мысли о ниспосланном свыше лидере, «возвращении короля», мусульманский миф сильно отличается от западного. В мифе о халифате халиф — всего лишь обычный человек. Абу Бакр аль-Багдади, кстати, подчеркнул это, когда год назад основал свой халифат. Он заявил, что несовершенен, что нуждается в своих людях, что может быть свергнут, если когда-нибудь даст слабину. В этом большое отличие от богоизбранного лидера, которому по умолчанию мало кто бросает вызов. В халифате же на первое место ставится структура, а не человек. Халиф никогда особо не почитался в истории. Он не ровня Магомету, а просто его наместник. Поэтому он полностью подчиняется шариату и должен следовать заветам пророка. В то же время избранный лидер в европейских мифах империалистической или даже ультраправой тематики, обладает необычайными качествами. Единственный эквивалент представляет собой «скрытый имам» шиизма. Он обладает сверхъестественными качествами, поддерживает связь с Богом. У суннитского халифа «Аль-Каиды» или ИГ нет тех божественных или полубожественных черт, как у шиитского имама.
— Представление о «возвращении короля» находит отражение во многих предназначенных для молодежи культурных продуктах: экранизации романов Толкина, волна героического фэнтези в сериалах («Игра престолов»), ролевые игры и т.д. Как это соотносится с привлекательностью ИГ и его «возвращения халифа» среди западной молодежи?
Мухаммед-Али Ардави: Появление Исламского государства приводит ко множеству попыток дать ему оригинальное объяснение в зависимости от интересов людей самых разных географических горизонтов. Существуют интерпретации психоаналитического, экономического, культурного и политического характера. Все они стремятся обрисовать черты вызывающего у нас вопросы явления. Мне же не кажется, что там тут следует изобретать что-то новое. Как в прошлом, так и в будущем, у многих поколений людей складываются представления одновременно коллективного и индивидуального характера, которые становятся носителем их идеала, их утопии. Сегодня я бы поддержал мысль о скорее органичном, чем парадоксальном переплетении двух явлений. Прежде всего, у ряда общественных групп наблюдается нечто вроде «десекуляризации» воображения, что может привести к возврату к категориям радикального ислама, как это сейчас видно на примере Сирии и других государств (религиозное государство, неприятие Запада и врагов веры…). Таким образом, для действующих лиц (чаще всего это молодежь в Европе, арабском мире и других регионах), чья предварительная религиозная социализация не всегда заканчивается особенно успешно, напряженность или даже конфликты в отношениях с институтами и окружающим обществом облегчают принятие мысли о том, что ислам заслуживает уважения и верности, раз его так часто критикуют полностью дискредитировавшие себя персонажи (политики, интеллектуалы, журналисты…). В такой перспективе вопрос равнения на радикальную риторику выходит далеко за пределы чисто религиозной проблематики. С другой стороны, все наиболее привлекательные элементы ислама, если присмотреться внимательнее, перекликаются с экстрарелигиозной потребностью тех, кто готов пойти в радикалы. Фигура героя (даже в его исламской интерпретации) на самом деле гораздо шире. Расписанная активистами красота их борьбы, подвиги людей, которые до самой смерти сражались за свои идеалы, внушаемый ими страх тем, кто идет на сделку с совестью — все эти аллегории прослеживаются во множестве произведений (героическое фэнтези, по большей части американские сериалы, видеоигры и т.д.) и исторических матриц (движения сопротивления, биографии великих людей, религиозные меньшинства…).
Александр дель Валь: В обоих случаях стоит отметить, что мифы действительно могут обладать притягательной силой в эпоху лишенной корней современности и плоского материализма, которая действительно может создать впечатление, что в жизни не за что зацепиться, а героизма почти не осталось. В таких условиях миф может стать заменой самосознанию, делом, за которое стоит бороться и даже пожертвовать собой. Во времена материализма ничего подобного уже не осталось. В этом их общность. Как бы то ни было, в западном представлении существует снос в сторону нереального и фантастического, тогда как в арабо-мусульманской среде этот миф требует конкретной реализации. Его необходимо принимать всерьез, даже если ради этого придется убить отступника. А это уже сильно отличается от толкинского «Властелина колец».
Главное доказательство этих отличий заключается в том, что если бы на Западе было нечто сравнимое и способное так увлечь за собой людей, многие молодые люди совершали бы агрессивные поступки ради имперских и рыцарских представлений, унаследованных, например, от Тевтонского ордена или Германской империи. Так, почему же западной молодежи приходится идти через Исламское государство ради реализации этого «рыцарства»? Получается, молодежь понимает, что из двух этих типов мифов всерьез скорее воспримут арабо-мусульманский. За исключением норвежского террориста Андерса Брейвика у нас практически нет перешедших в фундаменталистское неохристианство людей, которые могли бы стать воплощением новых тевтонских рыцарей. Сам факт того, что христиане переходят в ислам раде реализации их «рыцарского идеала», доказывает, что они не видят в своих мифах ничего, способного найти воплощение на практике. Они бессознательно поняли, что их мифы полностью мифологичны, такая же чистая аллегория, как и греческие.
— Основанные на королевских легендах фантастические произведения стали залогом развития целой субкультуры: косплей, реконструкции, масштабные ролевые игры. ИГ в свою очередь тоже задействует фольклор (прежде всего, в видеопропаганде), знамена, всадников, сабли и т.д. В чем схожесть притягательности двух этих типов фольклора?
Мухаммед-Али Ардави: Повторюсь, какие-то схожести могут быть лишь в глобальном плане, потому что некоторые элементы (вроде указанных выше) могут подтолкнуть к определенным параллелям. Что касается социализации боевиков в рамках Исламского государства, воображение (по меньшей мере, это относится к лидерам, теологам и командирам движения) тесно переплетается с представлением об истории ислама. Тут мы видим значимость коня, символического боевого животного (это относится не только к ИГ, потому что видео «Аль-Каиды» в этом плане не сильно отличаются), боевую одежду, определенный подход к уходу за мужской шевелюрой, солидарность, которая выходит за границы увиденных нами снимков. Все эти темы на разном уровне и в разной степени перекликаются с религиозными событиями (битвы, договоры, героические моменты…).
Именно в этом пространстве в полной мере играют свою роль референсные понятия ислама.
Кроме того, если несколько отойти от религии, нужно сказать, что приехавшие с Запада боевики являются детьми своего времени, продуктами культуры, связь с которой у них все равно сильнее отторжения. Рассказы тех из них, кто сегодня вернулись в Европу (не забывая о представителях прошлых поколений «мирового джихада» в Афганистане, Боснии, Чечне…), не позволяют сделать вывод о существовании какой-то одной формы референсной исключительности. Иначе говоря, не существует какой-то одной типичной символической системы, на которую они все бы ссылались. Что, кстати говоря, отнюдь не парадоксально и не противоречит некоторым чертам нынешних поколений боевиков. Раз у некоторых период приобщения к религиозной риторике объективно короток (несколько месяцев или даже недель), можно выдвинуть гипотезу, что такой краткий срок означает самоидентификацию в аллегориях и метафорах ислама. Можно предположить, что тут вступают в дело другие формы произведения и героя, которые (сознательно или нет) привлекаются для структуризации представлений человека или группы людей.
Александр дель Валь: Сложно сравнивать фольклор рубящего головы и распинающего государства с фольклором людей, которые никого не убивают, а просто являются детьми буржуазии, живущими в готической или фэнтезийной вселенной. С одной стороны это совершенно реальные сцены с настоящими убийствами, а с другой — «Властелин колец». Тут нет ничего общего. В одном случае мы имеем настоящие убийства, в другом — просто школьный фольклор. Сложно сравнивать реальность с фантазией. В ИГ мы видим реальные, пусть даже и постановочные действия, а не представление. Мысль в том, чтобы привлечь на свою сторону с помощью этих видео с саблями, бородами, чарующей музыкой и мечами. Насколько мне известно, в книгах Толкина не расписываются убийства, которые он сам совершил. Его аудитория не читает романы о настоящих садистских убийствах. Это чистой воды вымысел, героический миф, не лишенный, кстати, чувства справедливости. Наши мифы похожи на индийскую Махабхарату, легендарную войну, которая опять-таки является всего лишь аллегорией.
— Мессианская сторона западных легенд находит отражение и в христианстве, которое стало наследником иудаизма и обещает возвращение мессии. Ислам опирается на схожую культурную основу. Может ли это ожидание Золотого века объяснить влечение западных и арабских боевиков к ИГ?
Мухаммед-Али Адрави: Стремление стать частью великого замысла (здесь речь идет о желании вернуть ушедшую эпоху, которую все же можно возродить), безусловно, играет роль в психологии ряда боевиков. Это можно рассматривать как нечто вроде «меты» в том плане, что каждый, несмотря на определенные нюансы, может дать собственное определение Золотому веку. Как показал историк Фейсал Девжи из Оксфордского университета, радикальный исламизм — это даже не идеология, а сверхидеология, в рамках которой за распространенными понятиями (государство, шариат…) для человека может скрываться множество вещей. Будет чрезвычайно интересно отметить, что система идеологии и самосознания под названием «радикальный исламизм» (пусть на счет ее семантической и интеллектуальной обоснованности возникают вопросы) отводит большое место действию, этике борьбы и способу взаимоотношений с врагами, мирными жителями, другими людьми… Здесь вступают в дело, главным образом, клерикальные и религиозные отсылки, записи о действиях и поведении на войне. При этом тут мало что говорится об общественном проекте как таковом. Это не означает, что вопросы не задаются, но может сложиться впечатление о самоотречении ради общего дела, высшей точкой которого становится самопожертвование ради сообщества, собратьев, борьбы, уммы, угнетенных… В исламизме, безусловно, отводится большая роль воображаемому.
Наконец, центральный характер мессианства в риторике и представлениях боевиков перекликается с отсутствием четких представлений о своем собственном будущем на Земле. Многие на самом деле хотят ускорить момент объединения небес с землей во благо человечества, в стремлении показать, кто настоящие верующие, а кто «враги Бога»… Даже если сам борец этого не увидит.
Александр дель Валь: Когда молодые люди из католических или светских семей на Западе хотят дойти до конца в борьбе за идеал, они обращаются в радикальный ислам и едут в Сирию. Тут речи уже не идет о некоем христианском эквиваленте, которым стал Брейвик. В некоторых случаях это касается активных и насильственных действий ради религии, которая прочно держится за свои корни, ради претендующей на настоящий ислам идеологии. С другой стороны стоят мифы, которые интересны молодежи.
Что касается «Властелина колец», одни специалисты назовут его христианским произведением, а другие — неоязыческим. Кроме того, в этих романах нет креста или же утверждения религии, которая бы стояла выше других. То есть, мы имеем дело со светским мифом, который не в состоянии возбудить фанатиков. Во «Властелине колец» даже прослеживается некоторый релятивизм: люди там находятся на одном уровне с гномами и полубожественными созданиями. Все это смешивается в западном многокультурном и равенственном космополитизме, а единственная разделительная черта идет по линии «хороший-плохой». С другой же стороны мы имеем мифы о религии, которые утверждают необходимость уничтожить все остальные.
Обычно наибольшей притягательной силой обладают самые уверенные в себе религии. Поэтому если человек прочитает «Властелина колец» с гномами и людьми, он скажет себе, что это какая-то сборная солянка без четкого ответа. В то же время предельно четкое послание о том, что одна религия является единственно верной, и что ради нее можно убивать, не имеет ничего общего с неоязычеством в стиле Толкина. Во «Властелине колец» сложилось что-то вроде светского общества. Там есть терпимость, потому что нет абсолютной истины. Люди убивают «плохишей», потому что те на них нападают. Разница тут просто огромная: дух «Властелина колец» противоречит крестовому походу, это просто защита от сил зла. Противоречит он и духу халифата, который утверждает, что все не подчинившиеся должны быть уничтожены. К сожалению, те люди, которых влекут фанатизм и кровопролитие, идут вслед за такой формулировкой, которая дает им религиозное оправдание садистских замашек. Это намного ближе им, чем старые и излишне терпимые неоязыческие мифы.
Мухаммед-Али Ардави — доктор политических наук, специалист по международным отношениям и мусульманскому миру, научный сотрудник флорентийского Европейского университета и Сингапурского национального университета.
Александр дель Валль (Alexandre del Valle) — признанный геополитолог, преподаватель международный отношений в Университете Метца и бывший сотрудник газеты France Soir.
