Atlantico: Откуда идут разговоры о новой холодной войне и восстановлении восточного и западного блоков?
Флоран Пармантье: Холодная война представляет собой последовавший за Второй мировой войной период, когда Европа была поделена на два блока. Еще несколько десятилетий тому назад она оказывала серьезнейшее воздействие на весь мир. Она ознаменовала собой спад влияния Европы на международной арене и ее раздел, но в то же время и преодоление векового соперничества Франции и Германии, а также формирование небывалого в истории проекта европейской интеграции.
В таких условиях после 1989 года европейцы были убеждены, что живут в совершенно новой исторической эпохе, которая создает условия для примирения европейских народов и экспорта их системы.
Такой подход можно назвать «институционным оптимизмом» европейцев. Именно он лег в основу политики расширения союза. В моей книге «Пути правового государства» я противопоставляю его «культурному пессимизму», то есть критическому отношению и сомнениям насчет глубины произошедших перемен. Европейская интеграция стремится к трансформационному реализму и не может не испытывать раздражения по поводу современной позиции России. Если точнее, корень проблемы заключается в следующем: Россия недовольна потерей влияния на большей части Европы при отсутствии ее вовлеченности в развитие региона, тогда так многие европейцы считают, что с Россией обходились слишком мягко, и что теперь она представляет угрозу.
Иначе говоря, наследие холодной войны по-прежнему создает проблемы, непонимание сохраняется, а механизм европейской интеграции ослаб: перспектива выхода Греции из еврозоны напоминает, что европейское строительство не бессмертно. Предстоящий британский референдум еще больше подчеркивает хрупкость европейского проекта. Поэтому возвращение к мышлению эпохи холодной войны и стереотипам прошлого обрекает весь континент на раскол, лишает его способности смотреть в будущее и расшатывает положение находящихся между Россией и ЕС государств.
Некоторые наши интересы определенно расходятся с российскими, однако хватает у нас и общих интересов, о чем тоже не следует забывать. Времена идеологического противостояния остались в прошлом, пусть даже непонимание между российским руководством и многими европейскими лидерами до сих пор очень сильно.
— США, Европа и Россия обладают тем же влиянием на международной арене, что и в начале 1990-х годов? Или же игры альянсов претерпели изменения?
Сириль Бре: Разумеется, геополитический расклад претерпел серьезные изменения со времен распада СССР в 1991 году по настоящий момент. Прежде всего, США на десять лет стали мировой «гипердержавой», то есть не имевшим себе равных по мощи государством. Задачей для США было максимально воспользоваться преимуществом в области вооруженных сил, геополитических позиций, технологий, экономического роста, финансового влияния и культурной монополии. Сегодня они все еще сохраняют за собой лидерство по всем позициям. Но сейчас им на пятки наступает КНР, которая тогда еще только начала разгоняться под руководством Дэна Сяопина.
Далее, Европа была геополитическим карликом: она все еще ощущала раздел между востоком и западом и воспринимала себя не как державу, а скорее как большую Швейцарию. И хотя в 2015 году внутренние сложности все еще остаются, она постепенно формирует для себя инструменты влияния. Наконец, у России 2015 года нет ничего общего с СССР, даже в его последние годы. Ее вооруженные силы опираются на советскую традицию, но у них нет оборудования, баз и ресурсов для обеспечения своего присутствия в планетарных масштабах. Влияние России носит по большей части отрицательный (право вето) и локальный характер (главное направление — ближнее зарубежье). Остатки мощи СССР (место постоянного члена Совбеза ООН, националистическая риторика т.д.) едва ли могут прикрыть ее статус слабой державы. Мир 1991 года был почти однополярным. Сейчас он многополярный.
— Как общий враг в лице ИГ может перекроить картину альянсов? Может ли враг нашего врага стать в таких условиях надежным союзником?
Сириль Бре: Именно такой гипотезы придерживаются российские власти: в конечном итоге европейские нации и их различные составляющие (американцы, европейцы, русские) должны осознать общность своих главных проблем. Сплочение России и Европы вокруг борьбы с исламскими экстремистами вроде ИГ и в прошлом «Аль-Каиды» — такова линия Кремля и российского МИДа. Как бы то ни было, на пути «священного союза» Европы и России имеется несколько препятствий. Прежде всего, израильский и суннитский вопросы неизменно являются источниками структурных разногласий между Россией и Европой. Россиянам не слишком по душе произраильская позиция ряда европейских стран. Что касается европейцев, они не в состоянии выступать в поддержку шиитских сил региона («Хезболла» и Иран). Россиян и их европейских партнеров беспокоят те же вопросы на Ближнем Востоке, однако они преследуют разные интересы.
— Стоит ли отдать предпочтение укреплению позиций НАТО и европейской политики против восточного соседа? Или же, как говорит Владимир Путин, Европе следует освободиться от американского влияния, отдав предпочтение развитию дипломатических и экономических связей?
Флоран Пармантье: Сегодня России действительно отводится центральное место в возникающих у европейцев вопросах. У одних она вызывает тревогу, а у других, куда реже, надежды. Сейчас сложилась парадоксальная ситуация. Долгое время проект европейской державы (в его основе во многом лежала инициатива Франции) подразумевал независимость Европы от США, активную роль на международной арене. В целом, Европа должна была умножить влияние государств. Тем не менее, раскол европейских стран во время войны в Ираке нанес серьезный удар по проекту, который окончательно утонул в атлантизме присоединившихся в 2004, 2007 и 2013 годах государств.
Многие центральноевропейские государства хотят, чтобы Европа и США объединились и вместе вытеснили Владимира Путина. Речь идет о чем-то вроде «неозападничества». Как бы то ни было, такое стремление едва ли соответствует действительности: в Европе осталось только две сильных армии, французская и британская. Другие государства, в том числе и бывшая колониальная империя Нидерланды, тратят на оборонный бюджет смешные суммы. Мысль о том, что европейцы при виде «Левиафана» соберутся и сами обеспечат свою безопасность, реалистичной никак не назвать. Отсюда следует их зависимость от США, которые хотели бы отойти от европейского региона, но вынуждены успокаивать прибалтов и поляков (те боятся, что окажутся следующими в списке после грузин и украинцев). У конфронтации с Россией нашлось бы и немало внутренних противников: многие националистические и евроскептические течения видят во Владимире Путине сильного лидера, подобного которому нет в Европе в нынешнюю эпоху информационных императивов. Поездка французских и итальянских парламентариев в Крым служит наглядным тому подтверждением. Тем не менее об избавлении от американского влияния в большинстве стран говорить не приходится. Иначе говоря, загадка России в том, что она все еще ставит множество вопросов перед европейскими лидерами, которые предаются раздумьям по поводу правильной позиции.
Сириль Бре, высокопоставленный госслужащий, научный работник, преподаватель парижского Института политических исследований, создатель блога Eurasia Prospective.
Флоран Пармантье, преподаватель парижского Института политических исследований, создатель блога Eurasia Prospective.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Многие центрально-европейские государства хотят, чтобы Европа и США объединились и вместе вытеснили Владимира Путина. Речь идет о чем-то вроде «неозападничества». Как бы то ни было, такое стремление едва ли соответствует действительности: в Европе осталось только две сильных армии, французская и британская. Другие государства тратят на оборонный бюджет смешные суммы.
