Интервью с профессором Силезского университета, антропологом, фольклористом и меметиком Доброславой Венжовец-Зюлковской (Dobrosława Wężowicz-Ziółkowska).
Polityka: Человек человеку волк; таскал волк — потащили и волка; о волке речь, а волк за гумном; волк в овечьей шкуре. Почему в нашем языке так много волков?
Доброслава Венжовец-Зюлковска: Волк интригует, потому что он не дает себя приручить. Он много сотен лет присутствует в нашей культуре и природе. Эти факты лишь подтверждаются тем, что он фигурирует в распространенных фразеологизмах. Однако смысл разных пословиц со временем стирается, и мы зачастую встречаемся с их неверным, далеким от изначального употреблением. Или с непониманием, упрощением, стандартизацией. Например, выражение «человек человеку волк» относится лишь к одному аспекту волчьей природы: враждебности к другим особям, агрессивному отношению к жертве. По сути, эта пословица больше говорит о людях, чем о волках.
— Так как волк не дает себя приручить, так как мы не разводим его на мясо и не носим его мех, мы пытаемся подчинить его в языке?
— Ваши предположения, возможно, верны, но есть еще кое-что другое. Люди наблюдают за природой и делают выводы. Так работает и с волком. Его приручение через дискурс вместе с изучением характера этого животного нашло отражение не только в пословицах, но в мифах, сказках, романах, фильмах. Таким образом, мы включаем его в культуру, в язык и, действительно, каким-то образом используем в собственных нуждах.
— Но лучше «не будить волка»?
ч
— В культуре славян издавна было поверье, что если произнести настоящее имя какого-то существа, то через мгновение оно предстанет во всей красе. Поэтому горцы Подгалья боялись произносить слово «медведь» и говорили «он». Он бродит по холмам, Он бродит по лугу. Веру в магическую силу слова можно найти в иудаизме и, например, в современной поп-культуре. Суть такого мышления сводится к убеждению, что каждое существо обладает настоящим и «внешним» именем. И знание настоящего имени дает нам над этим созданием власть. Соответственно, раскрытие настоящего имени — это своего рода акт отчаяния. Народное творчество часто изображает сказочного героя, который взамен за услугу, помощь, которую он оказал во время своих приключений, узнает имя своего помощника. И, как это бывает в сказках, в пограничной ситуации звучит имя этого помощника, он появляется и помогает герою. Это может быть волк или Конек-горбунок, золотой олень и даже яблоня. Любопытно, что чаще всего — это дикие звери.
— Сколько волков живет в Польше?
— Специалисты говорят, что 600-700 штук.
— Волк появился в Европе до человека?
— Историки культуры, археологи и палеонтологи говорят, что примерно 60 тысяч лет назад волки уже жили на наших территориях. Человек разумный, которым считается кроманьонец, появился в Европе около 50 тысяч лет назад, значит, волк его опередил.
— Полярные волки более невозмутимы и спокойны, чем их пугливые европейские родственники. Это связано с цивилизацией?
— Определенно. Волки — очень умные и наблюдательные животные, они быстро обучаются, не имея контактов с человеком, они ведут себя спокойно. В последние 400 лет мы охотились на наших европейских волков и убивали их, поэтому они стали осторожными. Они перестали показываться нам на глаза, почти никто не встречается сейчас с дикими волками, шансов их увидеть почти нет. Люди уничтожают естественные места обитания этих животных. Мы строим автострады, железные дороги, жилые районы, заводы и вторгаемся на их территорию.
— «Они живут группами, создают семьи, в которых есть альфа-особь, устраивают групповые акции и отличаются враждебным отношением к чужакам», — пишите вы в своей книге «Волки и люди». Что нас еще объединяет?
— Страх перед волками и отрицательное отношение к ним вызваны, скорее всего, тем, что нам свойственно так много общего. Волк был конкурентом человека: мы охотились на копытных. Кто-то должен был проиграть. Нас объединяет высокий уровень интеллекта, модель родительства. Волки, как люди, заботливо ухаживают за детенышами, находят или создают укрытие, где они могут разместить свое потомство, кормить и учить его. Они очень привязаны к своим родственникам. Они играют, как мы, а во время игр забывают о своих обычных ролях. Они умеют организовывать собственное пространство, человек делает то же самое, но более экспансивно. Нас объединяет и коммуникация: волки умеют звать, предостерегать, передавать информацию. Волчица и волчата общаются очень интенсивно.
— О чем говорят волки, когда они воют?
— Они не только воют, они лают, пищат, визжат и издают массу звуков на такой частоте, которую мы не слышим. А говорят они: «Где ты, осторожно!» «Я нашел еду». Они сообщают об угрозе, расстоянии, которое их разделяет.
— Воя на луну, они не сочиняют стихов?
— Возможно, это песни. Тоскливые завывания (которые также издают собаки, чувствующие приближение смерти своего компаньона) с точки зрения человеческих категорий можно назвать траурным произведением.
— Когда волк стал собакой?
— Этот процесс завершился самое позднее 10 тысяч лет назад. Хотя это не совсем верное определение: мы продолжаем развивать собак, выделяя при разведении полезные нам качества.
— Интересный драматический треугольник: волк, человек, собака. Собака сам выбрала жизнь с человеком или человек ее к этому принудил?
— Если можно сказать, что убивать матерей, забирать из гнезд беззащитных щенков, запирать их и приучать к зависимости от пищи, которую дает человек, это не принуждение, то их не принуждали. Относительный симбиоз мог наступить гораздо позднее, когда молодняк появлялся на свет в неволе. Привязанность, преданность, повиновение вожаку стаи — эти биологические черты волков оказались в отношениях с человеком губительными: они стали основой для порабощения и зависимости от человека. И так появилась собака.
— Выиграла или проиграла собака, оставшись с человеком?
— Выиграл волк, сохранив свои изначальные ценности, дикость и свободу. Но вопрос кто выиграл, а кто проиграл — это как раз антропоцентрический взгляд, к которому мы привязаны.
— Мы рассказываем детям и себе сказки: «Ну, погоди», «Танцующий с волками», в 80-е и 90-е годы была популярна электронная игра с волком, который ловил падающие яйца. Какое место занимает сейчас волк в поп-культуре?
— Волк уступает место вампирам и оборотням, а присутствующий в культуре образ волка — это фигура, с помощью которой мы вводим укрощенную дикость в сферу своей активности. В «Ну, погоди» волк всегда проигрывает, остается в дураках. Жестокость и чрезмерная свобода оказываются побежденными, а адресат, ребенок, радуется: ощущая собственную слабость он ассоциирует себя, скорее, с зайцем.
— А не с курящим сигареты волком.
— С ним ребенок может связать все свои страхи, возможно, фигуру строгого отца. В финале заяц убегает. Поп-культурный волк также бывает носителем других ценностей, например, привязанности и солидарности, как в «Танцующим с волками», или романтичной любви, как в «Клыкастой братве». В моих исследований фольклора вырисовывается, однако, несколько другой образ волка, более близкий к интерпретациям Эриха Фромма (Erich Fromm).
— Связанным с Красной шапочкой?
— Да, здесь волк — символ мужского начала и того, чего оно хочет добиться. Фромм считает красный головной убор, шапочку, символом менструации. Так появляется рассказ об опасностях, которые подстерегают взрослеющую девушку. Волк старается заставить ее свернуть с указанной матерью дороги, а в финале ест девочку. Приходит лесник, распарывает волку брюхо, освобождает Красную шапочку. Разговор с волком, который переоделся в бабушку, в польском варианте сказки сильно сокращен. Девочка, например, спрашивает волка, почему у него такие большие руки, а он отвечает, чтобы лучше ее обнять. Поедание с точки зрения психоанализа тоже представляет интерес. Изучая фольклор, я пришла к выводу, что поедание, разрывание на части, укусы — это синоним сексуального акта, причем, не только в сказках. Есть такая мазурская песенка: «Лен у бора я полола, боялась волка, волк там рыскал, волк как прыгнул, сделал мне ребенка».
— Молодого человека, который становился косарем, называли Волком.
— Это еще одна тема. В этих обрядах, связанных с посвящением в косари, волком называли новичка, чужака, который должен пройти испытания, чтобы стать своим.
— Немного напоминает историю собаки.
— Да. Собака постепенно стала нашей, вошла в стаю. Волк остался собой, а для нас стал символом.
— Каким?
— Темной стороны нашей природы, связанной с инстинктами. Волк — как дух леса, который бродит между деревьями. Это темное пятно, выделяющееся на фоне снега, что следует понимать как прямо, так и метафорически. Волк — это нечто необузданное, независящее от нашей воли. Мы подчинили себе почти всю природу, но не волка. Это пугает и завораживает. Дополнением его образа служит гипнотизирующий взгляд, необычный голос, умение прятаться и быть невидимым, стремление обходить стороной поселения человека. Это добавляет демонических черт.
— Юзеф Бахуж (Józef Bachórz) подсчитал, что Мицкевич (Adam Mickiewicz) в своих произведениях 394 раза упоминает лошадь, 233 — собаку и 71 — волка. Какого волка?
— Разных. У Мицкевича много волков. В самой известной басне «Пес и волк» происходит, например, очень интересный разговор. Голодный волк выходит из леса и спрашивает у сытого пса, как тому живется (по его виду он делает вывод, что его брат хорошо устроился). Пес нахваливает службу у человека, волк слушает и рассматривает пса, а потом замечает след от веревки на шее. Он решает, что «кусок худой на воле без затей обеда рабского вкусней», и убегает в лес. Так заканчивается басня. Если учесть, что в тот период Польши практически не существовало, волк Мицкевича оказывается фигурой патриотического выбора свободы, который не соглашается на привлекательные предложения захватчиков. Но еще есть волк Гедимина (эпизод из поэмы «Пан Тадеуш»: литовскому князю является во сне железный волк, который наводит его на мысль об основании города — Вильно, – прим. перев.) или Гервазий (герой того же произведения, — прим. перев.), символизирующий прирученного волка.
— Как мы можем пробудить волка к себе? И стоит ли это делать?
— Мне вспоминается фрагмент стихотворения Йонаша Кофты: «Когда молчишь, молчишь, молчишь, приходит волчий аппетит — к поэзии, что дремлет в нас, возможно». Может быть, волк пробуждает поэзию, которая скрывается под нашим желанием потреблять все, что нас окружает. Я говорю не о сложении стихов, а о поэзии в более широком смысле — понимании мира через призму его истинных имен, а не их заместителей, которыми мы обычно пользуемся.
— Что это значит?
— Поэт — это человек, который находит истинные имена окружающих его предметов, умеет проникнуть в сокрытое, втиснутое в штампы. Он говорит, например: «ночь подобна басу, а месяц высок, как сопрано», открывая перед изумленным наблюдателем ночного пейзажа связь между голосом и космосом. Он расширяет наше видение вещей, и в этом похож на ученого, хотя и использует иные инструменты.
— Вы считаете, что нам ближе к собаке, чем к волку.
— К сожалению, к собаке. Мы занимаемся автодоместикацией — сами себя одомашниваем, и в связи с этим можем наблюдать регресс человечества. Мы ведем себя, как наши домашние питомцы: объедаемся нездоровой пищей, играем в мячик, а голос и космос нас не интересуют.
— Вся надежда на волка?
— Мне так кажется. Конечно, в метафорическом волке, по которому мы иногда скучаем. Это тоска по свободе, независимости, выходу из круга норм, по дикости.
— А желание быть оборотнем?
— Это фигура временно плененного в оковах культуры человека, которому ближе к животным.
— Оборотень становится самим собой, но дорого за это расплачивается: он теряет над собой контроль, убивает, его ловят.
— Так это выглядит в традиционном изложении. С другой стороны, появляется вопрос, почему этот образ столько лет будоражит наше воображение, что в нем привлекательного. Оборотень пробуждать часть человеческой дикости, начинает жить собственной жизнью, делает такие вещи, которых мы, как культурные животные, в себе не видим, но по которым, возможно, тоскуем.
— Какое качество вы бы позаимствовали у волка?
— Независимость.
