Регистрация пройдена успешно!
Пожалуйста, перейдите по ссылке из письма, отправленного на
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Читать inosmi.ru в
Аристотель считал, что поэзия воспитывает человека, трагедия — очищает, а философия побуждает к действию. Вот почему при анализе поведения, например, политического деятеля или банкира, бандита или факира так важно понимать стихи и песни его юности: здесь — ключ к тому заветному, в чем наш политик, может быть, не готов признаться даже себе самому.

Аристотель считал, что поэзия воспитывает человека, трагедия — очищает, а философия побуждает к действию. Вот почему при анализе поведения, например, политического деятеля или банкира, бандита или факира так важно понимать стихи и песни его юности: здесь — ключ к тому заветному, в чем наш политик, может быть, не готов признаться даже себе самому.

Особенно это касается политиков-бандитов, или таких, которыми их поклонники восторгаются за то, что те действуют, грубо нарушая любые законы и правила, легко принимая жертвоприношения.

Здесь соединяются два значения слова «бандит» — страшное макро-социальное — «человек, силой оружия добивающийся желаемого от своих и чужих», и симпатичное микро-групповое — «лихач, обходящий всякие правила для слабаков и добивающийся своего»; так, «бандитами» любящие хозяева называют своих ловких котов, а родители — шкодливых отпрысков.

В годы моей юности было не так уж много сверх-талантливых бардов и бардесс. Некоторые из них сочиняли песни, сентиментальность которых была спрятана столь виртуозно, что сохраняет свой аромат даже десятилетия спустя, раскрываясь вместе с распусканием, цветением и плодоношением воспитанных этими песнями людей.

Если мы хотим понять действия бандита, советует нам Аристотель, нам надо вникнуть в сочинения, которые могли бы объяснить его ранние душевные движения. К Аристотелю глупо не прислушаться, ведь он был воспитателем одного из самых знаменитых бандитов в мировой истории — Александра Македонского, и спустя четыреста лет после смерти Александра Плутарх покажет, какую пагубную роль сыграла в жизни этого человека поэзия, ведь он читал Еврипида, но не очищался его трагедиями, а впитывал лирическую сладость мести Медеи и горечь судьбы Андромахи, решимость убийцы матери Ореста и жестокость Аполлона.

Об опасности, которая подстерегала начинающего бандита при встрече с большим искусством, я подумал, когда прослушал необычайно популярную в годы моей юности песню Новеллы Матвеевой «Какой большой ветер» которую сам я впервые услышал на квартирнике в самом начале 1970-х в исполнении другого великого барда — Владимира Высоцкого, и вообще долго считал, что песню написал именно он.



И вот, представьте себе, прошло сорок пять лет, и вдруг свалившаяся из бездонного чрева ютуба песня заставила вспомнить и Аристотеля, и Александра Македонского, и нашего вот этого вот бандита, вернее — то возможное воспитание чувств, которое должен был пройти человек, ввергающий сейчас подвластную ему часть человечества в бурю с последствиями.

Попробуем понять тот не совсем простой образ героя мечты, который подарила нам Новелла Матвеева.

Здесь соединились три удивительных образа. Один — реальности обиды и беспомощности человека перед стихией. Другой — мечтаний о чудесах, в том числе о чуде человеческой или, точнее, нечеловеческой ловкости.
Третий — мечты о бесконечной уверенной силе, которую не может поколебать даже самый свирепый ураган. Но давайте по порядку.

Какой большой ветер
Напал на наш остров!
С домишек сдул крыши,
Как с молока — пену,
И если гвоздь к дому
Пригнать концом острым,
Без молотка, сразу,
Он сам войдет в стену.


Виртуозная внутренняя рифмовка «гвоздь без молотка в стену» и «ветер-гость, снявший с молока пену» немного пугает слушателя, но еще не предвещает ничего страшного. Наоборот: мир становится как бы игрушечным, и в нем есть место маленькому странному и опасному чуду — самоуправляемый гвоздь, вгоняемый в стену.

Но тут:

Сломал ветлу ветер,
В саду сровнял гряды —
Аж корешок редьки
Из почвы сам вылез
И, подкатясь боком
К соседнему саду,
В чужую врос грядку
И снова там вырос.


Это коварство природы, прихоть исторического вихря, эта Аляска и это предчувствие Крыма, подумал я, эта обида, эта обидная беспомощность человека перед стихией, которая, при ближайшем рассмотрении никакая не стихия, а сознательная вредительница и противница нашего счастья.

А шквал унес в море
Десятка два шлюпок,
А рыбакам — горе, —
Не раскурить трубок,
А раскурить надо,
Да вот зажечь спичку —
Как на лету взглядом
Остановить птичку.


О да, остановить взглядом птичку. Китайскими или японскими палочками поймать муху, как в легенде про дзюдоиста, на лету взглядом остановить.

Я даже не о предчувствии других «птичек», «остановленных взглядом». Поэт — вития, vates, пророк, тут нет ровным счетом ничего удивительного.

А удивительно другое. Природе противостоит, должен противостоять герой-созерцатель, который, хоть и не курит, но как раз умеет остановить взглядом птичку. Вместе с вихрем смотрит, как человеческий мир превращается в игрушечный. Вихрь сдувает крыши — как с молока пену. Уносит шлюпки-щепки, задувает спички.

Он еще и коварен — ворует нашу редьку и пересаживает в огород соседа-супостата.

Но у бардессы есть герой. Есть Ты, который сильнее самого гонителя волн и хозяина бурь — Нептуна.

Вы думали, что на этой песне будут воспитывать долготерпение доброго созерцателя?

Конечно, сколько их, сидящих тихо в бурю. Таких, кого не сдвинуть никакой силой.

Но ведь и бандит, сентиментальный бандит, тоже думает о себе в этих категориях. Только вот его, бандита, мощь состоит не в бессильном молчании и ожидании, когда буря, наконец, уляжется.

Последние слова песни, так хорошо объясняющие, отчего ни один мускул не дрогнет на лице бандита, пусть на его глазах погибнут даже и самые верные его люди. Бандит до последнего момента актерствует. Он думает о себе:

«Сиди тихо, и тогда никакой силой тебя нельзя сдвинуть. Скорей Нептун слезет со своего трона...»

Сентиментальный бандитизм абсолютно искренен. Он силен презрением к слабому, к «горю» моряков, людей со слабостями, которым, видите ли, «надо раскурить трубку». Но если спросить его о цели мужественного пережидания бури за наблюдением над «горем моряков», то сентиментальный бандит сошлется, может быть, на хрестоматийного школьного «Пловца» Языкова, из которого все помнят строчки

Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней,
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.


Куда меньше в памяти народной другие, вполне самоубийственные строки из того же стихотворения Н.Языкова:

Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.

Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья, бурей полный
Прям и крепок парус мой.


Авантюризм сентиментального бандита согрет лучами прекрасной поэзии — той самой, которая ведь принадлежит, как вам кажется, только вам — интеллигентным, хорошим и умным.

А песенку эту может с юных лет напевать себе под нос и бандит, сентиментальный, но и злопамятный.