Художественная лента, представляющая собой сатиру на Адольфа Гитлера под названием «Он снова здесь» (Er ist wieder da), поднимает тягостный вопрос: Не является ли немецкий фюрер самым близким для нас терапевтом?
Где-то в конце фильма «Он снова здесь» оба героя стоят на крыше высотного дома в Берлине — Он и Завацки (Sawatzki). Последний является неудачливым кинопродюсером, которому вдруг стало понятно, что тот человек, с которым он в течение недели путешествовал по Германии, не является чудаковатым исполнителем роли Гитлера, а, на самом деле, речь идет о Нем, о Нем лично. Поэтому Завацки достает пистолет для того, чтобы покончить с этим призраком.
Но в этот момент Он произносит решающие слова. Он говорит: «Вы такой же, как я, и поэтому вы не будете стрелять». В этот момент Завацки нажимает на курок. Однако Он, естественно, не умирает. Поскольку просто так Его невозможно застрелить. Ведь, в конечном счете, Он уже давно не человек из плоти и крови. Он обрел бессмертие.
С момента первых значительных успехов НСДАП на выборах партийная пропаганда стала изображать Его как отрешенную личность, как одинокий образ спасителя, как сверхчеловеческое существо — вездесущее, избранное провидением, без каких-либо человеческих слабостей. Он должен был быть не от мира сего.
Он был таким странным и необычным
После войны немцы — то есть мы — жадно подхватили подобное описание, хотя и в парадоксальной интерпретации. С того момента Он стал просто совершенно Иным — ненормальным, невообразимым, воплощенным Злом. И именно таким Он преподносится нам телевизионными историками, а также броскими заголовками в газетах и воскресными ораторами.
Это, естественно, удобная позиция. Она приносит колоссальное облегчение. Ведь если Он такой странный и необычный, то тогда мы, немцы просто стали жертвами извращенца.
Но, к сожалению, следует признать следующее: Он был не каким-то особым и непостижимым человеком, а обычным сыном чиновника, который поначалу выделялся разве что своей ленью и своими фантазиями. У Него был лишь один дар — Он был способен проникнуть во внутренний мир людей, угадать их чувства, быть их рупором, выражать их мысли и высказывать то, что они думали, — только более точно, более красноречиво и более радикально.
Он вызывал такое ощущение у людей, как будто Он ничем от них не отличался. Он и был таким, как они — именно в этом и состоял его капитал. Ненормальные аутсайдеры не собирают вокруг себя такое количество людей.
Плоскость для проецирования тревог и забот
Именно потому, что Он был таким, как все, Ему — оратору и агитатору — удалось создать искусственную фигуру, с которой миллионы людей могли себя идентифицировать. Но для этого действительный человек за искусственным фасадом должен был полностью исчезнуть — и Он продолжает оставаться исчезнувшим до сегодняшнего дня. Вопреки всем толстым биографиям, этот человек, скрывающийся за пропагандистской фигурой, остается, на самом деле, непостижимым в своем странном качестве человека без свойств.
Именно с этой своеобразной чуждостью до предела знакомой личности вынуждены бороться все экранизации, которые пытаются приблизиться к Его жизни. Смысл картины «Он снова здесь» состоит в игре с двумя уровнями — с фигурой, созданной пропагандой, и с человеком.
Последний в фильме идет, спотыкаясь, сам по себе, оказавшись в начальном периоде 21-го столетия. Это создает пространство для более или менее веселых и незатейливых шуток. Они довольно забавны, но мало чего стоят. Намного увлекательнее медийная фигура, инсценированный пропагандистский образ с его иконографическими регалиями. И сразу же приходит в голову мысль о том, что эта искусственная фигура продолжает функционировать, что он все еще является плоскостью для проецирования тревог и забот, страстных желаний и фантазмов, но также и для запоздалого сопротивления и ритуализированного возмущения.
Поэтому самыми удручающими кардами этого фильма являются документальные съемки, в которых актер венского Бургтеатра Оливер Мазуччи (Oliver Masucci) в соответствующем гриме подходит к немцам на улице в 2014 году, их терпеливо выслушивает и с помощью гениальной импровизации заставляет их откровенно говорить. Таким образом появились 380 часов отснятого материала. Мы сможем посмотреть из этого, разумеется, лишь небольшую часть.
Самый близкий терапевт для немцев?
Тем не менее, зрители в растерянности сидят перед экраном. И неожиданно у них возникает жуткое подозрение: не получается ли так, что Он является самым близким терапевтом немцев? Что старая игра, в принципе, все еще функционирует? Что этот странный образ заставляет нас улечься на диван и рассказать Ему откровенно обо всех вытесненных и скрытых страхах и желаниях? Что для этого достаточно пары ключевых стимулов — форменный мундир, усики, челка волос, отцовский венский акцент?
Еще при жизни он был инсценированной проекционной плоскостью, оторванной от всякой реальности. Тот факт, что по прошествии 70 лет Он все еще существует, представляет собой шокирующий итог этого фильма. Он наш духовник, наш внутренний оракул, дух наших искушений и кошмаров? Именно поэтому пистолет в руках Завацки представляется столь беспомощным жестом. Завацки должен был бы отстрелить свою собственную голову. Лишь в этом случае Он бы был мертв.
Вот поэтому так сложно уловить странное настроение, возникающее в кинозале — где-то между оживленным весельем и нервозной зажатостью. И в этот момент зрителю становится ясно, что у фильма неправильное название. Ведь, на самом деле, Он не вернулся. Он просто никуда не уходил.
