Воскресным августовским днем Шейх Ильяс Назарбеков потягивает зеленый чай перед началом своей лекции в частном доме на окраине Бишкека, столицы Киргизии. Среди изданий, выставленных для продажи в увитом виноградной лозой дворе, можно увидеть «Общее представление об Исламе» саудовского Шейха Али Тантави, перевод которого на киргизский язык выполнил Устад Шамсуддин Абдыкалык уулу, и брошюру под заголовком «Кто такие шииты?».
Каждое воскресенье Шейх Ильяс утром рассказывает группе, состоящей в основном из молодых мужчин, об исламе на киргизском языке, а днем другой группе — на русском. По субботам по такому же расписанию учатся женщины. В день моего визита он вел занятие в течение трех часов без перерыва, за это время не было задано ни единого вопроса, а он переходил с темы на тему, говоря о полезных свойствах оливкового масла и фиников, необходимости строгого монотеизма, тысячах противоречий в Библии и многом-многом другом.
Шейх Ильяс — уважаемый и активный член киргизской салафитской общины, хотя сам он предпочитает определение «ахль-ус-сунна валь-джамаа», или сунниты, поскольку «мы следуем за саляфами, нашими праведными предшественниками, но мы не они». Будучи родом из южного города Оша, он несколько лет изучал арабский язык и ислам в соседнем Узбекистане, а в 1990 году переехал в Бишкек, где вместе с другими улемами, то есть учеными-богословами, основал Исламский институт им. Хазрети Умар и небольшую мечеть при нем.
В Бишкеке теперь есть Исламский университет и центральная мечеть, которыми руководит Духовное управление мусульман (муфтият), полуправительственная организация, которая занимается делами мусульман в стране. Однако Шейха Ильяса исключили из муфтията после 12 лет активной работы. «Они обвинили меня в том, что я салафит, — рассказывает он. — Я предостерегал моих коллег от бида, еретических нововведений, которые можно увидеть в местных практиках ношения амулетов [от сглаза] и проведения периодических поминальных служб по усопшим. Им это не нравилось, и они меня выгнали».
Религиозное возрождение стало отличительной чертой периода, последовавшего за получением Киргизией независимости, когда страна продолжила политику открытости.
Он не одинок. Садриддин Мажитов — имам-хатыб, главный имам центральной мечети Бишкека. Сидя в своем скромно обставленном офисе, он рассказывает, как Шейх Ильяс и Устад Шамсуддин начали изменять свои взгляды под влиянием Шейха Мунтасира, саудовского религиозного деятеля, жившего в Киргизии до середины 2000 года. «Вскоре всё, что мы делаем или говорим, стало бида». С тех пор Шейх Ильяс и группа разделяющих те же взгляды ученых действуют через организацию «Аль-Сунна». Она не зарегистрирована, однако власти закрывают на нее глаза. «Аль-Сунна» ведет свою деятельность через частные дома и финансируется за счет пожертвований верующих.
Рост и многообразие
Религиозное возрождение стало отличительной чертой периода, последовавшего за получением Киргизией независимости, когда страна продолжила политику открытости, начатую в годы горбачевской перестройки. Результатом стал устойчивый рост как степени религиозности, так и многообразия вероисповеданий. Ислам находился в авангарде этого процесса, поскольку большинство из 5,7 миллиона жителей страны причисляют себя к мусульманам. В страну получили доступ проповедники различных течений, в том числе Шейх Мунтасир, а местные жители и по сей день отправляются за религиозным образованием в Египет, Саудовскую Аравию, Пакистан и Бангладеш. Однако недавно обретенное исламом общественное пространство привлекает большое внимание СМИ, которые склонно приравнивать растущую религиозность к постепенной радикализации. Произошедшее в середине июля в Бишкеке вооруженное столкновение между членами спецгруппы «Альфа» и неопознанными боевиками вернуло в повестку дня так называемый радикальный ислам, несмотря на то, что как минимум предварительный анализ показывает: «перестрелка выглядела как операция по задержанию сбежавших преступников». Учитывая чувствительный характер вопроса, отсутствуют независимые оценки, и людям приходится довольствоваться официальной версией событий, которая часто не предлагает почти никакой подтверждающей информации, или альтернативными объяснениями, от которых веет теориями заговора.
Как бы то ни было, возрождение ислама в Киргизии — это реальный факт. По данным Государственной комиссии по делам религий при президенте Кыргызской Республики (ГКДР), регулирующей отношения между государством и религиозными организациями, «если в 1990 году в Киргизии действовало 39 мечетей, то к 2014 году в стране действуют 2362 мечети и 81 исламское учебное заведение, входящие в структуру Духовного управления мусульман Киргизии», а также «зарегистрировано 68 мусульманских центров, фондов и объединений, занимающихся образовательной, просветительской, благотворительной деятельностью и строительством культовых объектов».
Муфтият почти тождественен официальному исламу в стране, которая определяет себя как светское государство. Вместе с государственным аппаратом он устанавливает границы того, что в Киргизии означает исламская традиция. В апреле этого года я беседовал с уважаемым теологом Кадыром Маликовым, и он объяснил, что киргизские мусульмане — сунниты матуридской школы и придерживаются ханафитской школы правосудия (мазхаб), как это принято и в других странах Центральной Азии.
Ученые, однако, отмечают, что традиционный ислам этой страны «включает многие элементы доисламских религий и культов, включая шаманизм, анимизм, зороастризм, культ предков и культ природы». Именно против этого синкретизма наряду с другими доктринальными и правовыми аспектами возражают салафиты, такие как Шейх Ильяс.
Салафиты — это только одно из многочисленных течений ислама в Киргизии, где свободно, хоть и без официальной регистрации, действует «Таблиги Джамаат», а также целый ряд суфийских орденов. «Хизб ут-Тахрир», панисламская организация, призывающая к восстановлению халифата и запрещенная в России и странах Центральной Азии, также сохраняет активное подпольное присутствие в стране.
«Таблиги Джамаат» — это строго аполитичное движение, появившееся в Индии в 1920-е годы и работающее на низовом уровне ради возрождения ислама. В основе его деятельности лежит концепция, которая называется «дават» (призыв, приглашение), в соответствии с которой миссионеры «Таблиги Джамаат» — так называемые «Даватчи» — путешествуют по стране и рассказывают другим мусульманам о вере, а также призывают их самих тоже заниматься даватом в своих общинах и за их пределами. Эмиль Насритдинов, преподаватель антропологии Американского университета в Центральной Азии (АУЦА) и член «Таблиги Джамаат», считает, что «движение имеет большое влияние в Киргизии, а учитывая тот факт, что оно не участвует в политике, многие страны признают его умиротворяющий потенциал. На самом деле я утверждаю, что благодаря „Таблиги Джамаат“ в Киргизии почти не присутствует радикальный политический ислам».
Страх «экстремизма»
Несмотря на то, что эксперты в целом согласны с такой оценкой ситуации, в стране периодически возвращаются к вопросу о возможном запрете «Таблиги Джамаат». Некоторых беспокоит, что запрет этой организации в Киргизии приведет к катастрофе, создав вакуум, который могут заполнить экстремистские группировки. К тому же, учитывая широкое распространение давата и эффективность «Таблиги Джамаат» в борьбе с такими социальными проблемами, как алкоголизм и наркомания, трудно провести четкую границу между последователями «официального» ислама по версии муфтията и последователями «Таблиги Джамаат».
Критики, однако, наблюдают за происходящим в настоящее время процессом исламизации — как они это называют — со смесью подозрения и страха. Элиты в Бишкеке и Оше (хотя в Оше, вероятно, в меньшей степени) берегут светское мировоззрение, унаследованное от Советского Союза, и склонны рассматривать религиозное возрождение как сельский феномен, «мигрирующий» в города вследствие экономических факторов. В Бишкеке многие из внутренних мигрантов селятся в новостройках на окраине города, где плата за жилье им по карману.
Житель Бишкека, который много лет проработал на иностранную организацию и участвовал во многих строительных проектах, емко сформулировал смешанные чувства по поводу исламизации: «В новостройках ислам становится неотъемлемой частью ежедневной жизни. Строятся намазханы и мечети, люди ведут себя так, как им кажется правильным в соответствии с шариатом. Религия мобилизует молодежь и пожилых людей, они собираются в группы, обсуждают ислам и то, как им стать примерными мусульманами. Они говорят, что опасности в этом нет».
Он останавливается, а затем добавляет: «На мой взгляд, на это можно посмотреть по-разному. С одной стороны, люди становятся примерными мусульманами, они перестают пить и начинают работать на благо своих семей. С другой стороны, большинство из них не имеют образования и не могут читать Коран, поэтому они верят всему, что им говорят об исламе».
Киргизии не хватает квалифицированных кадров, чтобы удовлетворить растущую потребность в исламском образовании.
Правительству приходится балансировать между необходимостью реагировать на эти опасения и опасностью, что его действия будут восприняты как осуждение всего, что не соответствует принятой полуофициальной версии ислама. Однако в напряженном международном климате после терактов 11 сентября 2001 года и в атмосфере медийного ажиотажа, который последовал за провозглашением Исламского государства в некоторых регионах Сирии и Ирака в июне 2014 года, возникает ощущение, что правящие элиты используют международный дискурс по вопросу экстремизма для внутреннего потребления.
Концепция национальной безопасности Киргизии 2012 года гласит: «Религиозный экстремизм и международный терроризм в настоящее время представляет масштабную угрозу для Кыргызской Республики. По своей сути религиозно-экстремистские и террористические организации <...> становятся мощными преступными интернациональными структурами, имеющими широкую сеть своих единомышленников и в нашей республике. Для реализации своих планов по ускорению исламизации и радикализации общества стран центральноазиатского региона международными экстремистско-террористическими структурами <...> используется многочисленная категория миссионеров и фондов, СМИ и Интернет-ресурсов, завозится экстремистская литература и другие атрибуты идеологической обработки населения».
Это чрезвычайно проблемная формулировка. Во-первых, возникает вопрос терминологии: Концепция объединяет исламизацию и радикализацию, что в лучшем случае можно счесть спорным подходом, а в худшем — провокационным. Во-вторых, в ней понятия экстремизма и терроризма оказываются перепутаны и слиты воедино. В других официальных документах термины «радикализм», «фундаментализм», «экстремизм» и «терроризм» используются как взаимозаменяемые. Пытаясь дать определение, авторы документов не проводят границу между экстремизмом и вооруженным экстремизмом, а значит, упускается важное различие: человек может иметь экстремистские взгляды, но при этом быть противником использования насилия.
Это далеко не просто семантический вопрос. Тем самым создаются предпосылки для более серьезной проблемы. Салафиты, «Таблиги Джамаат» и «Хизб ут-Тахрир» — все они в той или иной степени привлекают к себе внимание в связи с предполагаемым радикализмом, которому при этом не дано четкое определение. Кроме того, в описании этих различных направлений ислама почти не учитываются тонкости. Ваххабиты и такфиристы рассматриваются как одно и то же явление. При этом первые — это приверженцы официальной саудовской версии ислама, а вторые — воинствующие экстремисты, которые обвиняют других мусульман в куфре, или неверии, что оправдывает в их глазах убийство. Это смешение распространено и в местном разведсообществе. Так, например, высокопоставленный сотрудник правоохранительных органов якобы сказал главе международной неправительственной организации: «Между экстремизмом и насильственным экстремизмом разницы нет».
О чувствительности вопроса и нарушении прав
Есть мнение, что обвинения в экстремизме могут использоваться, чтобы заглушить критику в адрес правительства и бороться с определенными группами в обществе. Не так давно сенсацию вызвал арест имама Рашода Камалова, но это далеко не единственный пример. Юрист из южной части страны, попросивший не называть его имени из-за чувствительности темы, утверждает, что только в этом году получил 20 новых дел такого плана. «Большинство из них узбеки, но есть и киргизы, а число женщин выросло с прошлого года». И это совсем не удивительно. С тех пор как летом 2010 года на юге страны произошли столкновения между представителями киргизского большинства и немалочисленного узбекского меньшинства, последнее стало жаловаться на притеснения и дискриминацию со стороны властей. Независимые исследователи последовательно выявили, что большинство жертв насилия — узбеки, но при этом они же составляли большинство среди тех, кого потом судили и приговорили.
Юрист говорит мне, не скрывая своего возмущения, что в большинстве его дел «людей обвиняют во владении и распространении экстремистской литературы, но эти издания не входят в официальный список запрещенных материалов. Так почему же людей арестовывают за что-то, что на самом деле не запрещено?». И добавляет: «Дело в том, что в нынешней обстановке эти дела имеют широкий резонанс, и нам пока не удалось добиться ни одного оправдательного приговора. Это маргинализирует людей, они теряют доверие к институтам. Многие из них молоды и являются единственными кормильцами семьи, так что заключение этих людей в тюрьму может привести к катастрофе для всей семьи».
Чувствительность вопроса приводит к тому, что обвинения в экстремизме часто подкрепляются слабыми доказательствами, а независимым расследованиям активно препятствуют, как неоднократно убеждался автор данной статьи и другие исследователи. Это особенно очевидно демонстрирует разброс статистических данных о числе боевиков, которые уехали из Киргизии сражаться в Сирии или Ираке за так называемое Исламское государство. Впрочем, это применимо и к более прозаичным вопросам, таким как число последователей той или иной исламской группы. Аман Салиев, эксперт из Института стратегического анализа и прогноза в Бишкеке, высказался предельно прямо: «Вам не удастся получить данные для разных течений ислама. Никто не ведет учета, а официальная статистика ненадежна. Каждый эксперт и каждый чиновник предлагают свои цифры».
Ислам и государственное управление в Киргизии
Впрочем, по одному вопросу все мнения сходятся. Киргизии не хватает квалифицированных кадров, чтобы удовлетворить растущую потребность в исламском образовании. ГКДР отмечает, что только «20% исламских священнослужителей имеют базовое религиозное образование, полученное в медресе и исламских институтах».
Аким Эргешов, глава отдела религиозных учебных заведений муфтията, подчеркивает, что ставки высоки: «Мы нуждаемся в финансировании. И это очень опасно, что люди считают себя мусульманами, но никто не учит их исламу. Если кто-то стремится получить знания, он их получит независимо от того, дадите вы ему такую возможность или нет».
Однако проблема Киргизии не сводится к исламу. Светскому образованию не хватает 2340 учителей, как недавно заявила министр образования и науки. Десятилетия неэффективного управления и коррупции привели к краху системы оказания общественных услуг. Если выражаться словами политолога Эрика МакГлинчи, «киргизское правительство в начале двадцать первого века не может дать даже того, что Ленин дал в начале века двадцатого: электричества на постоянной и предсказуемой основе».
МакГлинчи — один из нескольких исследователей, которые показывают, что ислам имеет потенциал хотя бы частично компенсировать глубокий управленческий кризис, с которым столкнулась страна. Он рассматривает происходящее возрождение ислама как «продукт находящегося в упадке киргизского государства», при котором «разнообразные исламские организации и институты — местные мечети, „Хизб ут-Тахрир“, разные религиозные и деловые группы семьи Камаловых и даже турецкое Управление по делам религии — включаются в процесс и предоставляют еду, кров и образование, которых центральное правительство предоставить не может».
В последние годы по стране и региону распространились так называемые группы самопомощи, которые предоставляют общественные блага, раньше обеспечивавшиеся государством. Некоторые из них светские, но многие носят религиозный характер, и их естественным организующим центром становится местная мечеть. Алишер Хамидов, сотрудник Программы изучения Центральной Азии в Университете Джорджа Вашингтона, рассказывает, что на базаре его родного города Аравана «есть сеть мусульманских предпринимателей, сформировавшаяся на базе местной мечети. Такие группы взаимной помощи создают систему кредита для участников. Например, если кто-то заболевает, его семья может воспользоваться общими деньгами. Они называют себя по-разному (в том числе джамаат или джуралык, т. е. братство), но все они опираются на давнюю центральноазиатскую традицию объединения».
Что касается вопроса о том, представляет ли нынешний рост религиозности угрозу для Киргизии, Хамидов на эту тему высказался ясно: «На данный момент основная угроза исходит от светских идеологий, таких как национализм, а не от исламских организаций». Например, события, произошедшие летом 2010 года, столкнули киргизов и узбекских националистов по вопросам политического представительства, экономических проблем и культурных прав. С тех пор подъем киргизского национализма вызывает тревогу в связи с маргинализацией меньшинств Киргизии, не говоря уже о возможности повторения насилия.
Хамидов продолжает: «За исключением гражданской войны в Таджикистане и Исламского движения Узбекистана, нет примеров воинственной исламской мобилизации в Центральной Азии. Во время двух революций в Киргизии исламские группы скорее держались в стороне». Аман Салиев согласен: «Радикальный ислам представляет собой весьма маргинальный проект в Киргизии. Наибольшая угроза для нашей страны — крах образовательной системы».
