В этом году участница Pussy Riot Мария Алехина — одна из звезд Международного фестиваля документальных фильмов в Йиглаве, который стартует 27 октября. В последнем номере журнала Respekt было опубликовано эксклюзивное интервью с Алехиной.
Respekt: Сначала проясним ситуацию. О вас и Надежде Толоконниковой иногда пишут как бывших участницах Pussy Riot, что явно не соответствует реальности.
Мария Алехина: Членом Pussy Riot может быть кто угодно. Количество участников меняется в зависимости от того, что мы делаем. В разных акциях участие принимают разные люди. Кроме того, узкое понимание нашей деятельности немного неверно, потому что мы занимаемся многими другими вещами, но, прежде всего, независимой журналистикой и борьбой за права заключенных.
— Однако вы поддерживаете связь с участницами Pussy Riot, с которыми три года назад вы выступали на знаменитом перформансе в московском Храме Христа Спасителя? Например, с Катей Самуцевич, которая была осуждена вместе с вами?
— Мы поддерживаем с ними контакт, и именно Катя сосредоточилась на феминистической теме, что нас объединяет, потому что сейчас мы активно помогаем женщинам-заключенным. В будущем мы планируем и новые проекты.
— Скоро исполнится два года с тех пор, как вас и Надю Толоконникову освободили из заключения. Как вас изменил этот опыт?
— Теперь я намного лучше понимаю, как работает вся система. У меня была исключительная возможность познать ее изнутри, и благодаря этому сегодня я могу помогать людям, находящимся в подобной ситуации. Также я научилась там разговаривать с людьми более простым языком. И я поняла, что снабжение людей правдивой информацией может быть очень эффективным методом изменения ситуации. Возможно, это даже эффективнее методов, которые мы использовали прежде.
— Что конкретно вы поняли?
— Что тюремная система работает так же, как правительство. Люди, которые принимают решения, не заинтересованы в диалоге, в каком-либо компромиссе. После аннексии Крыма все это лишь усугубилось: ряд организаций, защищающих права человека, был уничтожен. Многих вынудили эмигрировать.
— Но вы, будучи заключенной, все-таки сумели их принудить к нескольким компромиссам. Вы добились того, что вам открыли доступ к книгам, к Гавелу и Солженицыну, чтобы до и после каждой встречи с адвокатом вам не приходилось проходить гинекологический осмотр. Как вам это удалось?
— Я сумела, потому что просто внимательно прочитала законы. Но российские власти не всегда соблюдают закон.
Очень часто они забывают о нем, но время от времени их можно заставить его придерживаться. Но это не было только моей заслугой: за мной стояла целая команда, и у меня была поддержка всего мира, что тоже сыграло свою роль. А благодаря финансовой помощи я смогла нанять хороших адвокатов. Нам очень повезло потому, что за нашим делом и последовавшим освобождением наблюдал весь мир. Подобного внимания подавляющее большинство заключенных и женщин-заключенных не привлекает. Поэтому теперь мы используем эту привилегию и накопленный опыт и знания, чтобы помогать этим людям.
— После освобождения вы стали жертвой нескольких жестоких нападений. Вас избили мужчины в формах казаков во время протеста на олимпиаде в Сочи, а потом на вас напали в ресторане в Нижнем Новгороде... Как часто вы попадаете в подобные ситуации?
— К счастью, теперь нечасто: угроза насилия высока, прежде всего, во время демонстраций. Но когда мы отправляемся в какой-нибудь регион, то слышим много словесных нападок. Недавно я побывала в Костроме (это небольшой город недалеко от Москвы), и перед моим приездом по телевидению прошло несколько репортажей о том, что приезжает «аморальная американская п***а», которая планирует спровоцировать революцию — такую же как на Майдане. В Костроме! Это даже смешно.
— Вижу, что вы все воспринимаете с юмором.
— В России иначе нельзя — иначе пришлось бы повеситься. Я могу обойтись без денег и других вещей, но юмор в том, что я делаю, играет ключевую роль.
— Чувствуете ли вы себя в безопасности? Ведь убийство Бориса Немцова должно было стать ясным напоминанием о том, что может произойти.
— Мы знаем, что если кто-то захочет нанести нам удар, он это просто сделает. Но поскольку в таком состоянии мы живем уже давно, мы просто не думаем об этом. Кроме того, у меня масса работы, так что нет времени думать о собственной безопасности. Но убийство нашего друга Бориса Немцова, разумеется, стало для России принципиальным переломом — таким же важным, как аннексия Крыма. Это было не обычное убийство по-тихому — Немцов умер буквально у стен Кремля, и все знают, кто несет ответственность за его смерть. Это был ясный сигнал всем оппозиционным политикам и активистам, которые громко выражают несогласие с президентом Путиным, о том, чего им следует ожидать.
Вообще же после его смерти я не предприняла никаких специальных мер безопасности. Но каждый месяц я хожу на этот мост почтить его память и надеюсь, что когда-нибудь мост будет назван в честь Немцова.
— Узнают ли вас обычные россияне на улице? И как они реагируют?
— Большинство людей, которые ко мне обращаются, поддерживают то, что мы сегодня делаем. Многие даже предлагают помощь.
— После освобождения вы основали независимый новостной сервер «Медиaзона». Зачем?
— Мы поняли, насколько важна правдивая информация, а также то, что нужно пробовать разные пути для изменения ситуации. Кроме того, нам было бы скучно сегодня делать то, что мы делали четыре года назад.
— То есть из панк-рокеров, которые когда-то специализировались на шокирующих перформансах, вы превратились в серьезных журналисток?
— Не совсем так. Мы лишь значительно расширили сферу деятельности: мы занимаемся не только журналистикой, но и защитой прав человека, а также по-прежнему музыкой. В конце концов, мне только 27 лет, Наде — 25, и мы хотим попробовать все! Сейчас мы планируем запуск видеораздела.
— Вам удалось сформировать команду из уважаемых журналистов. Как вы убедили их участвовать в этом рискованном проекте?
— У нас действительно отличная команда — лучшие журналисты России. Нам не пришлось их убеждать. Им нравился проект, и все мы в жизни порой идем на риск. Кроме того, многие из них потеряли работу, потому что говорили правду об аннексии Крыма.
— Пытались ли власти запретить сервер «Медиазона» или как-то усложнить его работу?
— Нас удивило, что мы вообще получили правительственную лицензию, и нас немного удивляет, что мы продолжаем существовать. Многие журналисты и оппозиционеры говорят нам, что сегодня мы для них главный источник независимой информации, что, конечно, нас радует.
— Помимо «Медиазоны», вы основали и организацию «Зона Права», которая, в частности, помогает заключенным. Сколько сейчас у вас клиентов?
— Сейчас мы занимаемся примерно 20 делами, половина из которых уже направлена в Европейский суд по правам человека. Над ними работает команда юристов. Мы привлекли сотрудников из 15 городов России. Но нам важно не только помочь конкретным людям: сейчас мы заканчиваем крупный исследовательский проект, где детально анализируются условия и общая ситуация во всех 1300 российских тюрьмах. Это будет первое исследование подобного рода, с интерактивной картой и массой информации.
— Вы занимаетесь исключительно политическими заключенными?
— Нет. Если к нам кто-то обращается, и ясно, что он жертва насилия или несправедливого обращения, то мы помогаем ему. Иногда мы сами предлагаем помощь. Например, сейчас мы занимаемся делом 19-летнего парня, случайно находившегося рядом с активистом, который недавно выкрасил в желтый и синий цвет, то есть цвета Украины, звезду на верхушке одного из небоскребов Москвы. Парень сам не принимал участия, а только стоял в сторонке, но все равно недавно суд отправил его на два года и три месяца в тюрьму. Мы нашли для него адвоката и продолжаем заниматься его делом.
— На что обычно вы жалуетесь в Европейский суд по правам человека? На ход судебного процесса?
— В некоторых случаях — да, а в других — на условия содержания в тюрьме.
— Кстати, вы отправили в суд собственные иски: в одном вы жалуетесь на обстоятельства процесса, в конце которого вас осудили, а во втором на то, что никак не были наказаны те, кто бил вас во время протеста в Сочи. Есть ли какие-то сигналы того, что суд удовлетворит ваши жалобы?
— Пока у нас нет никаких сообщений, и оба дела продолжают рассматриваться. Но если суд удовлетворит иски, это, разумеется, станет принципиальным моментом.
— Вернемся к «Зоне Правды». Насколько власти готовы к сотрудничеству с вами?
— Наверное, вы можете себе представить, насколько они готовы к сотрудничеству с теми, кого называют врагами народа. Но, конечно, мы максимально стараемся, потому что знаем, что добиться своего можно, и нам уже это несколько раз удавалось. Мы не раз добивались того, что были наказаны работники тюрем, которые нарушали законы: будь то надсмотрщики, которые постоянно били заключенных, или медработники, которые в одной тюрьме препятствовали тому, чтобы женщины, там родившие, видели своих детей. Кроме того, для одной нашей клиентки нам удалось добиться, чтобы после освобождения из тюрьмы она получила опеку над своим ребенком, который был отправлен в детский дом. Эти успехи радуют нас, но я, как человек амбициозный, хочу, чтобы этих успехов было больше. Хотя мне, конечно, ясно, что мы посреди забега на длинную дистанцию.
— В этом году вы часто появлялись на международной сцене как музыканты: вы выступили на фестивали в Гластонбери и в «Дисмаланде» Бэнкси, вы записали свои первые песни на английском языке, и поете в них не только о российских проблемах. Это стало результатом вашей международной славы, или вы решили тематически выйти за границы России?
— Это точно не было сознательным планом: все родилось как-то само, как и многие вещи, происходящие вокруг нас. Просто нас куда-то приглашают, и если нам это приглашение нравится, то мы приезжаем.
— Отклонили ли вы когда-нибудь какое-нибудь предложение?
— Я не помню, чтобы мы от чего-то отказывались.
— Вы также больше приблизились к художественному мейнстриму. Недавно прошла новость о том, что некоторые музыканты и активисты андеграунда вас в этом упрекают.
— Я не разделяю мейнстрим и анеграунд. Мы играем как в андеграунд-клубах, так и в Гластонбери, и одно другого не исключает. Наша цель — помогать людям всеми доступными средствами, и если мне в этом поможет быть ближе к мэйстриму, то это совершенно законный путь. Конечно, мы не против, когда нас кто-нибудь критикует: у людей разные мнения, но я должна сказать, что у меня есть десятки друзей из андеграунда, и большинство из них, напротив, нас поддерживает. И хотя я не против критики, в то же время важно, чтобы оппозиционеры не теряли время и энергию на споры. Иначе эта критика нас погубит.
— Вы выросли на британском и американском панке, поэтому я предполагаю, что, например, работа с Ричардом Хэллом, иконой этого жанра, стала для вас большим событием. Особенно когда ради вас он вернулся в звукозаписывающую студию после 20 лет молчания.
— Ричард — замечательный! Конечно, это принесло массу впечатлений, за которыми стояла невероятная случайность. Когда мы были в Нью-Йорке, он пригласил нас на ужин, и мы мельком спросили, не хотел бы он с нами что-нибудь записать. Я передала ему текст песни об Эрике Гарнере (чернокожем американце, которого в прошлом году после ареста задушил белый полицейский — прим. ред.), и текст ему понравился, и он согласился с нами, что об этом случае нужно как-то заявить.
— Вы поете о жертве полицейского насилия в Америке, а в клипе на вас надеты униформы печально известных особых подразделений российской полиции. Разве справедливо приравнивать их?
— Основной посыл этой песни — солидарность с людьми, которые стали жертвами полицейского насилия вне зависимости от того, в какой стране это случилось. Речь не идет об анализе работы полиции в разных странах — мы поем о жертвах. Мы написали песню в Нью-Йорке, нас вдохновляли протесты, которые в то время там проходили. Но мы планируем сочинить подобную песню на русском языке, потому что с насилием российских полицейских мы сталкиваемся каждый день.
— Эта песня об Эрике Гарнере также имеет совершенно иную атмосферу и энергию, отличающуюся от вашей прежней музыки. Вы сами характеризуете ее как индустриальную балладу.
— Как я уже сказала, нам скучно делать одно и то же по кругу, поэтому мы развиваемся, в том числе музыкально. Кроме того, нам показалось несколько странным кричать во все горло в стиле панка о чьей-то смерти.
— Но в клипе вы были буквально на грани — тот долгий кадр, где вас и Надю засыпают глиной. Я правильно предполагаю, что в конце вы уже сами не могли нормально дышать?
— Вы правы. В конце видео мы несколько минут действительно не могли дышать. Это было очень трудно: мы снимали это раз семь, поэтому еще две недели после съемок мне было нехорошо.
— Вы также появились в американском сериале «Карточный домик», в той его серии, где выступает персонаж российского президента, совершенно явно отсылающий к Владимиру Путину. После съемок вы сказали, что создателям не совсем точно удалось раскрыть личность Путина. Не боитесь ли вы, что из-за этого зрители будут хуже понимать суть путинского режима?
— Нет. Суть путинского режима мы показываем каждый день. Это сотрудничество, кстати, сложилось так: создатели сериала позвонили нам, чтобы обсудить с нами российскую тюремную систему, о которой мы, разумеется, знаем лучше, чем они. А потом уже они предложили нам сыграть в сериале. Мы согласились, но не потому, что хотим покорить Голливуд.
— Когда вы говорите о людях, которые не понимают сути путинского режима, то, по вашим словам, к ним относится и чешский президент Милош Земан. Но, может, он понимает все слишком хорошо и соглашается с этим режимом?
— Мне трудно сказать. Я знаю лишь то, что быть солидарным с Путиным — это, конечно, большая ошибка. Но, как известно, никто не идеален.
