Сергей Лебедев родился в 1981 году, он живет в Москве и пишет о теневых сторонах российской и советской истории — о доносах, о принудительном труде, о травмах, вызванных войной. Его новый роман «Люди в августе» (вторая его книга, переведенная на немецкий язык) впервые выходит в издательстве S. Fischer. В России пока его не удалось издать. Беседа о прошлом и будущем России.
Die Welt: Сергей, вы принадлежите к числу немногих современных российских писателей, занимающихся ГУЛАГом. И в вашем новом романе «Люди в августе» речь идет, в частности, об этой болезненной главе советской истории. Как вы пришли к этой теме?
Сергей Лебедев: Когда я был еще ребенком, у нас дома на полке стояла большая коробка от шоколадных конфет, наполненная различными наградами: два ордена Красной Звезды, один орден Ленина и огромное количество медалей. Никто со мной об этом не говорил, однако я был уверен в том, что это награды моего деда, который в начале 1970-х годов умер в результате ран, полученных во время войны. Он участвовал в Сталинградской битве. Для меня это было очень важно: я считал себя внуком героя. Но когда примерно через 20 лет умерла моя бабушка, я, разбираясь в ее вещах, понял, что эти награды принадлежали не моему деду, а ее второму мужу. Он в 1918 году был принят на работу в ЧК, и затем прослужил в этой секретной службе до 1956 года. Он был полковником и заместителем начальника одного лагерного комплекса. Свои ордена он получил в 1937 году. Для меня это стало большим потрясением.
— Каким образом вы тогда сблизились с историей?
— Интересно то, что я еще до этого столкнулся с ГУЛАГом. Мои родители работали геологами и брали меня в 1990-е годы с собой на Север, где я им помогал. Затем я уже сам стал работать геологом. Я видел места, которые были полностью заброшенными, места, где все следы прошлого постепенно исчезали, однако было ясно, что раньше там располагались лагеря. Я почувствовал себя свидетелем прошлых жизней, и только позднее я понял, для чего я получил возможность увидеть эти места. И тогда я стал больше читать об этом, а затем и сам начал писать.
— Какое количество автобиографического материала присутствует в ваших текстах?
— Автобиография дает лишь первый импульс, а мои тексты представляют собой литературный вымысел. Но, естественно, там постоянно встречаются люди из моей семьи. Бабушка Таня, например, в романе «Люди августа» оставляет воспоминания, в которых она рассказывает о собственной жизни, но одновременно она очень многие вещи скрывает. Именно так делала и моя бабушка. Поразительно — при чтении ее воспоминаний лишь со второго раза замечаешь, как мало она пишет о 1930-х годах, тогда как о других периодах имеется немало воспоминаний. Это весьма типичный феномен для России: предпринимаются попытки просто удалить некоторые страницы истории.
— Роман «Люди в августе» еще не издан в России, и его премьера пройдет в Германии. Почему?
— За последние пять лет многое изменилось. Россия в 2010-м году, когда вышел мой первый роман «Предел забвения» (в немецком переводе «Небо на их плечах» — Der Himmel auf ihren Schultern), и Россия сегодня — это две совершенно разные страны. Сегодня нет прямой цензуры, однако уже невозможно найти издательство для романа, в котором содержится критическая оценка прошлого. «Это не наш формат», — говорят вам в ответ. Издатели предпочитают не рисковать. Однажды я оказался в весьма показательной ситуации. Я вел переговоры о публикации моего романа «Год кометы» (он еще не переведен на немецкий язык). В одной из его глав речь идет о дружбе между двумя молодыми людьми. Как раз в то время был принят Закон против пропаганды гомосексуализма. В издательстве меня спросили: ты не мог бы переписать этот эпизод с двумя мужчинами? Хотя они не гомосексуалисты, однако атмосфера весьма в духе геев, сказали мне. Еще и дня не прошло с момента принятия этого закона, а мне уже стали задавать такие вопросы. Я, естественно, отказался изменить эпизод. Если я здесь начну что-то менять, то что будет, если я, действительно, напишу что-нибудь опасное?
— Какие вы заметили перемены в России?
— 1990-е годы были временем, когда существовало много страхов, однако исчез большой, фундаментальный страх — страх перед государством. Вместо регламентированной и упорядоченной власти неожиданной воцарилась непредсказуемая и хаотичная власть. Мне кажется, что люди хотят вернуться к старой форме правления, к которой они привыкли. Растущее стремление к контролю со стороны государства, которое в нулевые годы лишь постепенно намечалось, сегодня стало вездесущим. Если Сталин вынужден был бросать в тюрьмы сотни людей, то сегодня Путину достаточно посадить за решетку одного для того, чтобы добиться того же эффекта. Современные средства массовой информации способствуют распространению этого страха. Украинский режиссер Олег Сенцов недавно был приговорен к 20-ти годам тюремного заключения. Это сталинский тюремный срок, и иначе его нельзя назвать. Когда я сегодня приезжаю на книжную ярмарку во Франкфурт, я чувствую себя представителем страны, где все перевернуто с ног на голову, и где все вдруг как будто одичали.
— Вы не думали о том, чтобы уехать из России?
— Думал, много раз. И я, конечно же, давно уже нашел бы какую-нибудь возможность это сделать, если бы я рассматривал свою жизнь как частное дело. Но иногда нужно просто остаться для того, чтобы увидеть происходящее собственными глазами.
— Что вы думаете о российской военной операции в Сирии?
— Один мой знакомый офицер, на мой взгляд, одной фразой очень точно выразился: «У России больше нет другого экспортного товара, кроме крови собственных солдат».
— Можете ли вы себе представить Россию без Путина?
— Теоретически могу, конечно, но я не принадлежу к числу тех, кто думает, что достаточно будет просто свергнуть Путина, и тогда все будет хорошо. Я знаю ситуацию на Кавказе. Существует много замороженных конфликтов, которые не возобновляются только потому, что определенные люди договорились между собой. Нужно будет серьезно подумать о том, каким образом можно будет мирным путем демонтировать эти конструкции, когда Путин в какой-то момент уйдет.
— И Сталин как историческая фигура вновь оказывается в почете в России. Как вы это объясняете?
— Российское общество живет с ощущением реванша. Для его поддержки нужно объяснить народу, что он, на самом деле, потерял. Нет другой эпохи, которая бы лучше подходила для этого, чем сталинизм. Поскольку это была эпоха великих битв и поражений, и это время сегодня, как никакое другое, передает чувство исторической справедливости — в том числе в отношении победы над фашизмом. Поэтому, на мой взгляд, многие хотели бы, чтобы оно вернулось.
— Но была не только победа в «Великой Отечественной войне», но и ГУЛАГ. Чем может помочь России осмысление травмы того времени?
— К сожалению, время для этого уже прошло. Нельзя больше осмыслять прошлое, когда оно уже возвращается. Сегодня нужно думать о стратегии выживания, а не о том, что там происходило в 1930-е годы. У пациента лихорадка, и его сначала нужно привести в нормальное состояние, а потом уже выяснять причину его заболевания.
— Какие изменения должны быть проведены в российской политике в отношении исторической памяти?
— Я прочитал много статей периода перестройки. Поразительно то, как часто в то время публиковались статьи о ГУЛАГе. Однако тон этих текстов был, скорее, миссионерским, тогда как правда понималась в духе социалистического реализма. Это означает следующее: Правда уже есть, ты должен ее принять и таким образом обновить себя самого. Подобный подход, естественно, является правильным в моральном отношении, однако он очень наивен. Дело в том, что правда, с которой пришлось иметь дело, оказалась очень неприятной, и, конечно же, возникает импульс, направленный на то, чтобы ее подавить. Человек, сталкивающийся с этой правдой, так и не стал объектом литературы. Создается впечатление, что лагерная тема закончилась с Шаламовым и Солженицыным. Но что происходит с героем Шаламова, когда он возвращается с Колымы домой и там встречает людей, который писали на него доносы? Что говорит он своей дочери, когда она спрашивает его, где он был с 1937 года по 1953 год? Это фиаско искусства, поскольку общество после ГУЛАГа не стало темой для литературы.
— Герои ваших романов — это почти всегда образы из прошлого, о которых в России говорят неохотно: жертвы и преступники, люди, попавшие в окружение, изгнанники, а также без вести пропавшие. Почему эти люди не отпускают вас?
— В первую очередь это связано с историей моей семьи. В ней отражается огромная череда потерь и травм прошлого столетия. Так случилось, что моя семья многократно подвергалась суровым испытаниям: мои прадеды и прабабушки были буржуазного происхождения и имели немецкие корни — и то, и другое они вынуждены были замалчивать в Советском Союзе. Многие мои родственники были вынуждены скрывать свое имя, жить по чужим документам, и, кроме того, многие из них были убиты. В начале прошлого столетия наша семья была еще многочисленной, и я насчитал около сотни родственников. Сегодня все они исчезли, и я остался один. Я считаю своим долгом рассказать историю их жизни.
Сергей Лебедев родился в 1981 году в Москве. Газета Лебедева, для которой он писал статьи в течение последних нескольких лет, была запрещена во время украинского конфликта. В течение долгого времени он не мог найти российское издательство для своей книги «Люди в августе», и поэтому ее немецкое издание оказалось мировой премьерой, но на русском языке она все же появится в январе 2016 года.
