Рим и его подражатели

На первый взгляд кажется, что студентам из нашего третьего Рима сравнительно легко понять, как существовал и функционировал Рим первый и единственный, настоящий. В конце концов, неужели так трудно разобраться в реалиях двухтысячелетней давности?

Император, или принцепс, и цензура, консул и карцер и... смело поставьте на тысячу слов и понятий, и будете правы. Все эти конкретные следы государственного устройства — такие же следы времени, и они живут в наших головах точно так, как камни Форума между Палатином и Капитолием.

Несмотря на все перестройки и переделки, вряд ли какой другой город может поспорить с Римом по части подлинности. Мысль, что это город, в котором все — настоящее, не оставляет, сколько бы ты сам ни слушал студентов, которые уверенно говорят о временах, когда никакого Колизея и в помине не было, или о кирпичах, с помощью которых фальсифицируется сегодняшняя руина. Рим — город подлинный, но и в нем жили сплошные подражатели.

Это касается и слов. Император Адриан не был ни первым ни последним, кто фальсифицировал слова «консул», «великий понтифик» или «трибун плебеев». Это был лишь один из череды узурпаторов, под конец правления перепивший крови своих врагов.

В подражание Августу он оставил после себя самую большую могилу, которая, словно в насмешку над собственной историей, зовется Замком Святого Ангела. Об этом новом имени Адриан уже ничего знать не мог. Он умер в состоянии двойного безумия, которое обуревает едва ли не каждого правителя, надолго задержавшегося у нечисто захваченного государственного кормила. Адриан думал, что благодаря вечной душе он будет жить вечно, и даже написал одно из самых так называемых пронзительных стихотворений о душе в мировой лирике. Он думал, что можно построить такую могилу и написать такую биографию, откуда никто и никогда не достанет его подлинного. Но римляне были невероятно писучим народом, и об Адриане было известно, например, что Сервиана, девяностолетнего мужа своей сестры, он «заставил умереть, боясь, как бы тот не пережил его самого». А после книги Маргариты Юрсенар остается и вовсе нешуточное ощущение, что угроза прожить жизнь Адриана висит над каждой живой душой — душенькой или душонкой, к которой обращался Адриан в своих предсмертных стихах.

Потому что, в конце концов, счет ведется не по укрепленным границам или построенным водопроводам, а по ключевым словам, которые остаются, и по событиям, виновником которых правитель мог и не быть.

Хотя по Городу, мы читаем эти ключевые слова на стенах. Иногда они выбиты или нацарапаны на камне, иногда — это только плакаты, приклеенные на день-два-неделю. Завтра, 2 ноября 2015 года, исполнится 40 лет со дня убийства Пьера-Паоло Пазолини. Мы живем в Остии в двух шагах от того места, где режиссера сначала пытали и убивали, а потом несколько раз переехали на автомобиле. Организаторы убийства до сих пор не установлены, не были привлечены к ответственности и все непосредственные исполнители. Раз в пять лет — в последний раз это было в 2010 — в Риме происходит что-то вроде люструма — очистительного медийного жертвоприношения, когда выдается очередная маленькая порция новых сведений об убийстве левака-гомосексуалиста, которое совершили фашисты. Одни говорят, что убийцы Пазолини были недовольны фильмом, оплевывающим эпоху Муссолини. Другие — что убийцы были-де наняты нефтегазовой компанией Eni. Третьи — что убили художника, который выдвигал невыполнимые требования своим зрителям: не быть пошлыми, носить тонкую человечью, а не толстую носорожью кожу.

1 ноября 2015 миновал новый люструм, и на стенах Рима появились плакаты с сообщением о новом витке нового расследования убийства.

Удастся ли новое расследование? С плакатами об убитом гее-коммунисте и великом режиссере рифмуется новое выступление фашистов: плакат, требующий от парламента запретить однополые браки и усыновление детей геями и лесбиянками. Сотни плакатов по всему городу. В двух-трех местах плакаты разорваны или замазаны краской. Но чаще — другая картина. На фашистский плакат наклеен плакатик поменьше, напечатанный городскими властями Рима. На нем — предупреждение, что сам призыв к ограничению в правах ЛГБТ сообщества — злоупотребление свободой слова.

Запретить вовсе вывешивать фашистские лозунги (как всегда, под видом борьбы за духовность и нравственность) мэрия Рима не может. А выражать свою, официальную позицию — вполне.

Речь идет, как видно, не об окончательной победе над фашизмом, которая едва ли возможна, и даже не об ограничении фашистов в правах. Речь идет о другом: приди эти люди к власти в Италии, они не станут наклеивать на плакаты своих противников предупреждений. Подражатели Муссолини будут действовать так, как их герой.

Город споров, многие из которых в истории заканчивались человеческими жертвоприношениями, Рим задает больше вопросов, чем дает ответов. Под инсулами и храмами — катакомбы, где когда-то соседствовали и теснили друг друга чужие культы, привезенные в Рим мигрантами с Востока. Вот евреи, вот почитатели Митры, а вот — приверженцы культа Христа. Почему одни проиграли, другие укрепились, третьи ненадолго удержались?

Мир еще не создан. Вот Митра убивает быка. За его подвигом наблюдает бог Солнца в лучезарном венце. Бык — символ хаоса — сопротивляется. Но Митра сейчас перережет дикому свирепцу горло. А помощник Митры скорпион отгрызет обессиленному парнокопытному яйца, семя прольется на землю, и из нее возникнет род людской. Богиня Афродита, рожденная из семени оскопленного Урана, пришла в греческий Пантеон похожим образом.

Кажется, картина мира у христиан несколько веселей, хотя и ее подлинность внушает сомнения.

Выбитого на камне слова недостаточно. Важно понять, как разрешится очередной люструм, чем разрешится спор между меньшинствами и их гонителями, установят ли все-таки, кто и за что сорок лет назад убил великого Пазолини?

Возвращение в третий Рим неизбежно. Но какому Риму подражает этот третий? Бережет ли он, по слову поэта, свои «царственные яйца»?