Прошло десять месяцев с того дня, когда были совершены атаки на редакцию журнала Charlie Hebdo и магазин «Гипер Кашер», мы тогда сказали, что это уже слишком, это стало той каплей, которая переполнила чашу. Тогда мы говорили лишь о капле. А сегодня это уже целый поток, поток слез и крови, который льется рекой на мельницу ненависти и нетерпимости. В такие трагические моменты трудно сконцентрироваться и размышлять. Трудно полностью осознать то, что недавно произошло, а по горячим следам — почти невозможно. Можно сказать, что погибли 130 человек, таких же, как вы и я, и на их месте мог оказаться любой. Трудно осознать, что эта бойня произошла именно в Париже, а не в каком-то далеком городе.
«Едва займется день, я с утренней зарею // К тебе направлю путь», — писал в свое время Виктор Гюго в своем сборнике «Созерцания». Мне кажется, сейчас среди нас много тех, кто хотел бы последовать призыву этих строк и бежать из этого мира. Нам нанесли удар страшной силы. Помимо всех этих жертв, раненых и изувеченных тел, удар пришелся и по нашим надеждам — надеждам на лучший мир, где каждый, невзирая на цвет кожи и религию, мог бы жить в мире. Но, возвращаясь к стихотворению Гюго, самое страшное, что сейчас стало сложно строить планы на будущее. Мы будто застряли в вечном настоящем, в этом самом моменте. Я не склонен давать себе характеристику, исходя из моего вероисповедания. Прежде всего, я считаю себя французом, но сегодня у меня появилось желание высказаться от лица молодого мусульманина. Почему? Потому что меня — француза-мусульманина — эти теракты привели в оцепенение, с их помощью кто-то пытается одним махом сломить Францию, ислам и мусульман. Вот почему сегодня я чувствую одновременно и страх, и усталость.
Усталость…
Я устал наблюдать, как нападают на мою страну. Устал от нападений на ее основополагающие ценности. ИГИЛ назвал Париж «столицей скверны». В конечном счете в пятницу, 13 ноября, они совершили нападение на силу жизни, на радость жизни, на обыкновенное счастье во время концерта, за чашкой кофе на террасе или на футбольном матче. Вот, что они в нас ненавидят — нашу свободу, наше благородство. Я устал наблюдать, как все эти ценности, которые делают нас теми, кто мы есть, становятся мишенью. Устал думать о том, что они могут нанести удар в любой момент, потому что мы не прекратим жить из-за них, ведь это все равно что согласиться с ними. Каждое поколение мнит, будто должно переделать мир, но только не наше. Я устал от обязанности бороться за то, чтобы уберечь общество, социальные отношения и, в конце концов — весь мир от разрушения. Вот, какие вызовы стоят перед нами. Мы сегодня все как Атласы — держим мир на своих хрупких плечах.
Страх…
С вечера пятницы я ощущаю страх, но не радуйся слишком быстро, ИГИЛ. Я боюсь не тебя. Я боюсь смотреть на тысячелетние ценности Франции, я боюсь, что твои отвратительные действия приведут к расколу страны. Боюсь, что ты добьешься своей цели, к которой стремишься посредством терактов и убийств невинных людей: опозорить мусульман Запада, чтобы на них всех смотрели, как на террористов. На самом деле то, к чему ты стремишься, и чего я боюсь, — это вовлечение мира в примитивное манихейство, принуждение людей показывать пальцем на тех, у кого не останется иного выбора, кроме как разрываться между тобой и ними. Я боюсь мести. Я боюсь, что цикл насилия замкнется, и радикалы всех мастей поглотят общество. Я боюсь, что Рене Жирар (René Girard) в сочинении «Насилие и священное» описал именно то, что может произойти сейчас. Потому что в итоге то, что ИГИЛ пытается разрушить — социальные связи и французское общество — можем осуществить только мы сами, как колонизацию в «Корнях неба» Ромена Гари:
«Я хотел избежать всего, чему вы так прилежно у нас научились, и что вы однажды силой привьете африканской душе, — а для того, чтобы это осуществить, понадобится такое насилие и такая жестокость, по сравнению с которой колониализм покажется детской игрушкой, но я на вас полагаюсь: вы не оплошаете. Подобным путем вы довершите покорение Африки Западом».
Я боюсь реакционных и экстремистских высказываний, которые обязательно последуют. Я боюсь такого же неадекватного ответа. Я боюсь увидеть, как моя страна поддается влиянию ненависти. Я боюсь, что мои соотечественники согласятся с тем, что Франция должна оставить в стороне мораль, и потребуют ответить ненавистью на ненависть. Я боюсь, что мы ответим огнем на огонь, пулями на пули, потеряем всякий разум и способность мыслить. Я боюсь, что мы ответим мечом на меч, забыв про разум, хотя только вместе меч и разум непобедимы. Я боюсь, что в моей стране победит манихейство. Боюсь, что добрый взгляд станет подозрительным. Боюсь, что мы забудем, что «варвар — это в первую очередь тот, кто верит в варварство», как писал Леви-Стросс в работе «Раса и история». И наконец, я боюсь, что мы забудем ценности, которые завещала нам наша история.
Я устал и напуган, но не теряю надежды. Тот, кто никогда не испытывал страха, не может быть храбрецом. Сегодня я чувствую себя в кругу множества единомышленников, которые до самой глубины души были затронуты этими терактами. Вместе мы непобедимы, перед лицом смертоносной идеологии объединение человечества просто необходимо. «Мужество, — говорил великий Жорес, — заключается в том, чтобы искать правду и говорить о ней». Друзья мои, проявим мужество. Нам оно сейчас так необходимо!
