Во вторник Владимир Путин признал то, что западным разведслужбам (и, конечно, российским) было известно уже некоторое время: крушение пассажирского самолета, летевшего 31 октября из египетского Шарм эль-Шейха в российский Санкт-Петербург с 224 пассажирами на борту, было вызвано взрывом бомбы, которую могли установить связанные с ИГИЛ террористы.
На заседании руководителей органов безопасности в Кремле, которое было больше похоже на шоу для российских государственных СМИ, нежели на содержательное совещание по важным вопросам, глава Федеральной службы безопасности Александр Бортников доложил Путину, что причиной крушения стал взрыв самодельного взрывного устройства мощностью один килограмм в тротиловом эквиваленте. Путин, явно потрясенный терактом и его последствиями, объявил минуту молчания, а затем заявил: «Мы их найдем в любой точке планеты и покараем». Российская военная операция, добавил он, докажет, что «возмездие неизбежно».
После трагедии Кремль старался смягчить разговоры о терроризме. Министр транспорта сказал, что заявление египетского отделения ИГИЛ об уничтожении им самолета «нельзя считать соответствующим действительности». В начале месяца, когда британские представители заявили о наличии у них доказательств взрыва на борту и отменили прямые рейсы из Шарм эль-Шейха, депутат российского парламента Константин Косачев сказал, что истинная цель Британии заключается в оказании «психологического давления» на Россию. «В мире достаточно тех, кто предпочел бы эту катастрофу заведомо, без должных на то оснований списать на ответную реакцию джихадистов в отношении России», — заявил он. Этот довод показался немного сомнительным две недели тому назад, когда Россия тоже решила отменить все рейсы из Египта. Тем не менее пресс-секретарь Путина продолжал утверждать: «Отмена авиасообщения с Египтом не означает, что главной версией катастрофы является теракт».
Из-за чего такая задержка с объявлением о том, что казалось все более очевидным? Скорее всего, Путин и его советники просто не знали, как на это реагировать — а когда Путину не нравятся имеющиеся у него варианты, он тянет время. (В этом одно из преимуществ авторитарной системы: в ней нет законодательной власти, оппозиционных партий, а также давления СМИ, заставляющих принимать решение.)
Если бы Кремль признал, что самолет был сбит «Исламским государством», как заявил филиал этой группировки вскоре после катастрофы, такое признание продемонстрировало бы ту самую причинно-следственную связь, которой он старается избежать, ведя войну в Сирии. Государственное телевидение представляет новости о кампании бомбардировок в Сирии как телесериал в американском стиле, с яркими показушными кадрами, снятыми военными спутниками и смонтированными на ракетах камерами. Оно взывает к скрытому стремлению россиян к геополитическому величию и добивается результата. По данным независимой социологической службы Левада-Центр, если в сентябре российскую интервенцию поддерживали 39% респондентов, то в октябре эта цифра выросла до 55%.
Однако Путин с советниками явно посчитал такие настроения неустойчивыми, видя в них эйфорию от позитивно освещаемых СМИ авиаударов, которые обходятся дешево и, казалось бы, не создают никакого риска. Страшная новость о гибели 224 сограждан невероятно приблизила бы эту далекую войну, вызвав не только вопросы о достоинствах такой политики, но и требования к Путину сделать что-то в ответ.
А затем произошли парижские события, когда связанные с ИГИЛ террористы убили в прошлую пятницу 129 человек. Сцены кровавой бойни изменили ход мыслей в мировых столицах, и не в последнюю очередь в Москве. Бывший советник Путина, а ныне его критик Глеб Павловский заявил на радиостанции «Эхо Москвы», что Кремль едва ли не с самого начала знал истинную причину крушения, но предпочел хранить молчание. «В обществе террористический акт непременно расценили бы как наказание за вторжение в Сирию», — сказал он. Но затем, добавил он, «ужасные события в Париже решили эту проблему». После парижской трагедии мысль о бомбе ИГИЛ на борту российского самолета уже не была неприятным напоминанием о потенциальных последствиях далекой войны внутри России. Скорее, эти события доказали, что у России и Запада — один враг, и что не может быть никаких сомнений в необходимости сплочения мировых держав против столь ужасного зла.
Доводы, которые Путин адресует внешнему миру, похожи на то, что он говорит собственному народу. В его изложении, Россия пыталась сотрудничать с Соединенными Штатами и другими странами в борьбе с ИГИЛ, однако Запад отверг ее предложения. (При этом он не упоминает то обстоятельство, что Россия в Сирии в приоритетном порядке наносит удары не по ИГИЛ, а по другим группировкам, угрожающим режиму Асада.) «Мне кажется, что сейчас все-таки осознание того, что эффективно бороться можно только вместе, приходит ко всем», — сказал Путин, выступая на саммите G20 в Турции. Он приверженец геополитики ялтинской эпохи, когда государства совместно добивались победы, а затем садились и перекраивали мир. А теперь Путин хочет, чтобы сегодняшние мировые державы сформировали альянс, похожий на тот, который разгромил нацизм.
Похоже, что парижские атаки, а также страх перед тем, что это не последний теракт «Исламского государства» в Европе, подталкивает западные страны именно в этом направлении. Путин очень хочет, чтобы эти страны отменили его статус изгоя и простили его за вмешательство в украинские дела. Тем не менее, максимум, что он может получить, это тактический альянс для борьбы с ИГИЛ, но без отмены санкций и без отказа от широкой дипломатической изоляции России. Однако Западу будет трудно поддерживать дисциплину в своих рядах. Если прошлогодний саммит «двадцатки», прошедший вскоре после аннексии Крыма Россией, был кульминацией объявленного Путину бойкота, из-за чего он даже раньше времени вернулся домой, то нынешняя встреча стала для него моментом возвращения в клуб респектабельных государственных деятелей.
Президент Обама провел с Путиным встречу один на один, которая длилась почти час, продолжив таким образом вывод российского лидера из глубокой дипломатической заморозки, которой американская администрация ранее хотела его подвергнуть. Британский премьер-министр Дэвид Кэмерон также провел с Путиным неофициальную встречу. Но самое сильное публичное заявление сделал французский президент Франсуа Олланд, который, находясь в Париже, заявил о необходимости создать «единую коалицию» для борьбы с ИГИЛ, включив в нее Россию.
Вопросы о пользе такого альянса сводятся к тому, чего Путин на самом деле хочет добиться в Сирии, и насколько российская политика совпадает с интересами коалиции во главе с США. Пока российская авиация сосредотачивает свои удары не по целям ИГИЛ, а по другим повстанческим группировкам, борющимся с Башаром аль-Асадом. Таким образом, она выполняет роль военно-воздушных сил в совместной сирийско-иранской кампании по возврату захваченных повстанцами территорий. В среду один военный источник сообщил газете «Ведомости», что российская артиллерия осуществляет «огневое прикрытие» в интересах сирийских войск в районе Хомса.
Нынешняя кампания похожа на то, как Россия отправляла своих солдат на Украину в ключевые моменты тамошней войны, нанося мощный удар для обеспечения своим ставленникам преимуществ на поле боя, а потом вступая в очередной раунд дипломатических переговоров. В проекте российского предложения, который на прошлой неделе удалось получить Reuters, говорится о конституционной реформе, которая должна продлиться 18 месяцев, после чего состоятся досрочные президентские выборы.
Сам Асад никогда не был священной коровой для России. Кремль хочет, чтобы он остался, а увидев катастрофическое свержение Муаммара Каддафи в Ливии, наверняка предпочитает сохранение Асада любому варианту, хотя бы отдаленно напоминающему навязанную извне смену режима. Но он с легкостью может им пожертвовать. Путинская политика в Сирии всегда была связана с Сирией лишь отчасти. В определенной мере она связана с Украиной, где Путин не желает отказываться от возможности снижать или наращивать напряженность по своему усмотрению, дабы получать от Киева и от его западных спонсоров то, что ему нужно. Надо полагать, что он хотел бы сохранить этот инструмент давления, ничего не платя за него. 14 ноября погибли пять украинских солдат, и это самая большая цифра потерь за два месяца. Они будут гибнуть и дальше, пока украинский президент Петр Порошенко не выполнит свою часть политической договоренности с сепаратистами в соответствии с пожеланиями Путина.
Что касается Сирии, то через нее Путин прежде всего стремится расширить российское влияние как на Ближнем Востоке, так и во всем мире, чтобы его страна обрела статус сверхдержавы, который, как ему кажется, принадлежит ей по праву. Десятки крылатых ракет, запущенных во вторник с российских стратегических винтовых бомбардировщиков Ту-95 и с гигантских Ту-160, которые впервые применялись в бою после советской войны в Афганистане, должны были предельно ясно указать на это.
Да, Сталин и Черчилль были соперниками, но они были на равных, они были лидерами овеянных славой государств со своими собственными и несомненными национальными интересами и прерогативами, создавшими альянс по необходимости. Именно это имел в виду Путин, когда во вторник отдал приказ российскому морскому военачальнику взаимодействовать с французскими кораблями «как с союзниками». Это может показаться выдачей желаемого за действительное со стороны Путина — но никто пока не придумал ничего лучшего.
