Путин использует борьбу с терроризмом как повод для реализации планов по милитаризации России.

После авиакатастрофы над Синаем и вооруженных атак на мирных граждан в Париже, Ливане и Мали в соцсетях и прессе все чаще попадаются рассуждения о том, что российские власти могут быть косвенно связаны с террористами. Говорят об этом как прямые политические противники российского президента, например Ахмед Закаев, называющий себя председателем кабинета министров республики Ичкерия, так и некоторые эксперты, вроде российского политолога Станислава Белковского, который утверждает, что «Путин знал о терактах в Париже заранее».

Они намекают, что атака на парижан произошла настолько вовремя для Кремля, что это якобы свидетельствует о его причастности к организации теракта или, как минимум, о том, что в Москве заранее знали о его подготовке. Люди, которые так рассуждают, похоже, считают всех западных политиков недостойными занимать свои нынешние посты. Ведь если Россия чуть ли не инспирировала теракт в Париже, то с ней не единый фронт по борьбе с Исламским государством (запрещенная в России террористическая организация — прим. ред.) надо строить, а вводить против нее новые санкции.

Здесь смыкаются интересы противников Владимира Путина и некоторых кремлевских пропагандистов, которые привыкли в последние два года зарабатывать популярность на изучении «происков Запада» против российского государства. Сейчас эти пропагандисты прогнозируют, что в ближайшее время США и ЕС обвинят вначале Асада, а затем и Путина, в том, что именно они организовали парижский теракт. В итоге, за этим громкоголосым единым хором русофобов и путинофилов все труднее услышать, о чем реально говорит Кремль.

Терроризм как повод

Российская антитеррористическая политика имеет два совершенно разных измерения: внешнее политическое и внутреннее инструментальное. И это не новость. Многие страны поступают так же, но у России есть свои особенности.

Такое положение сохраняется на всем протяжении правления Владимира Путина, начиная с 1999 года. Во внешней политике Москва ведет себя как ответственный игрок. Поддерживает Джорджа Буша-младшего после терактов 11 сентября 2001 года, уничтожает чеченских террористов даже за пределами собственной страны, по примеру Израиля или Великобритании, готова оказать любую доступную ей помощь президенту Франции Франсуа Олланду после атаки на Париж.

Однако во внутренней политике борьба с терроризмом превращается в инструмент, который используется с одной единственной целью — укрепить свою власть. Так было в 1999 году, когда на волне страха и ненависти, порожденных второй спецоперацией в Чечне и терактами в Москве и Волгодонске, Владимир Путин и его соратники взяли контроль над парламентом и Кремлем.

Точно так же было после трагедии в Беслане. Гибель детей тогда стала не основанием для усиления борьбы с терроризмом, а поводом для серьезной политической реформы, направленной на концентрацию власти в руках президента и демонтаж федеративных отношений регионов с Москвой. Принимая знаки солидарности со стороны европейских партнеров, Кремль, в то же время, принял спорное, с точки зрения его законности, решение о фактической отмене губернаторских выборов. Это был один из примеров использования российскими властями терроризма исключительно с инструментальными целями.

Казалось бы, как связана гибель детей в Северной Осетии с губернаторскими выборами? Разумеется, никак. Но в такой трагический момент российское общество просто не в состоянии было сопротивляться, политическая оппозиция опасалась, что сама будет обвинена в пособничестве террористам. Такие обвинения звучали. И Кремль использовал теракт как предлог,для передела власти.

Россия — осажденная крепость

К сожалению, этот прием Кремль впоследствии использовал еще не раз. Под предлогом борьбы с терроризмом переписывалось законодательство, регулирующее деятельность СМИ, и вводилась цензура. Под тем же предлогом Кремль запрещал деятельность оппозиции «справа» — умеренно националистических организаций. Даже после того, как губернаторские выборы частично были восстановлены, именно «борьба с терроризмом» была причиной, по которой не все регионы вернули себе это право.

И вот история, похоже, повторяется. Кремль с февраля 2014 года добивается максимальной мобилизации экономики и милитаризации российского общества, то есть подчинения жизни страны нынешним и перспективным военным целям, для повышения своего влияния за рубежом и укрепления своей власти внутри России.

Общество вяло сопротивляется. Умеренно оппозиционные раз за разом объявляют, что им удалось «достучаться до небес» и доказать Владимиру Путину, что дальнейшая ставка на милитаризацию угробит российскую экономику. Экс-министр финансов Алексей Кудрин 21 ноября уверял журналистов, что, по его информации, программа перевооружения российской армии будет продлена на 5 лет, а размеры ее актуального финансирования снижены.

Но этим надеждам, похоже, не суждено сбыться. Заявление Кудрина противоречит тому, что лично говорит Владимир Путин. В его вступлении на встрече с силовиками 17 ноября, в ходе которой Кремль признал, что авиакатастрофа над Синаем была результатом теракта, четко прозвучал приказ: принять новый план обороны страны до 2020 года, предусматривающий ускоренный характер модернизации и приоритетное финансирование российской армии. Иначе говоря, не уменьшить, а, напротив, увеличить финансирование программы перевооружения российской армии до 2020 года. Позднее Владимир Путин подписал и соответствующий указ.
Зачем же танки?

Конечно, в Москве вовсе не сошли с ума и не собираются воевать танками против террористов. Для этого есть спецслужбы. Новая же армия нужна Кремлю совсем для других целей, тех самых, которые мы увидели в последние два года, например, на Украине.

Ну а террористические атаки — просто хороший повод для того, чтобы цинично подвести базу под свои старые милитаристские планы таким образом, чтобы любой, кто выскажется против растущих расходов на войну, оказался пособником международных террористов.