Интервью Карела Гвиждялы с Петром Робейшеком, чешским политологом, экономистом и социологом, живущим в Германии, о кремлевской государственной политике, об отношениях Европейского союза и России, а также о практически несуществующем российском среднем классе.
Опасения по поводу распада страны одолевают российские элиты с незапамятных времен. Такие важные для сохранения целостности России переменные, как экономическое, политическое и цивилизационное сходство составляющих ее частей, оказывают сосредотачивающее действие. Даже независимые постсоветские государства, такие, как Украина, Белоруссия и Молдавия, все еще больше походят на Россию, чем на свои декларируемые западные модели, говорит политолог, социолог и экономист Петр Робейшек.
О том, можно ли вообще найти с Россией общий язык, с Петром Робейшеком говорил публицист Карел Гвиждяла. Интервью входит в книгу, готовящуюся к изданию, под названием «Как рассматривать Европу в тени Путина».
Карел Гвиждяла: Недавно вы сказали: «Идея о том, что на всей планете будет господствовать демократическая система и рыночная экономика, была иллюзорной с самого начала. Те, кто пытался реализовать ее на Украине, потерпели крах, и это негативный сигнал для Европейского союза и его поведения как участника мировой политики». Почему вы как социолог так думаете? Разве не было стремление ЕС найти с Россией общий язык и наладить настоящее партнерство логичным? Разве это не было выгодно для обеих сторон?
Петр Робейшек: ЕС не искал общего языка. Он говорил только на своем языке и заявлял: «Вас не должно беспокоить, что мы хотим интегрировать Украину в европейские структуры. Ведь мы, демократы, ничего вам не делаем». Те, кто серьезно так думал, были наивны, потому что ЕС для России представляет угрозу, как и Россия — для ЕС.
Разумеется, эти два игрока не имеют общего языка — в смысле ощущения, что у них общие интересы. Ничего подобного нет и в самом Евросоюзе. Его страны-члены имеют лишь некоторые общие интересы, но отнюдь не общий язык. Всегда существуют разные национальные интересы отдельных государств, и их следует учитывать, но все равно необходимо искать возможные точки соприкосновения в отдельных вопросах. ЕС этого не сделал, а США никогда не хотели этого делать.
Украинское «возрождение» — это по большей части американский проект для ослабления России и Европы.
— Но рубль упал на уровень почти 80 к доллару, рецессия во втором квартале 2015 года составляет 4,6%. У россиян нет возможности взять кредит за рубежом, и они торопливо меняют рубли на доллары, выводят деньги за границу или уезжают туда сами. С января по июнь 2015 года уехало 240 тысяч человек, и это тогда, когда Россия вымирает (нас еще учили, что в СССР проживает 240 миллионов человек, а в современной России — всего 143 миллионов). И когда я, даже не будучи экономистом, смотрю на все это, у меня возникает вопрос: не проиграла ли Россия как раз от того, что видит в Европейском союзе врага?
— Повторю еще раз. Россия видит в ЕС конкурента, и точно так же ЕС смотрит на Россию. Несмотря на это, в той или иной области они могут сотрудничать. Если говорить о том, кто больше проиграл от санкций, то цифр не достаточно. Тут важна способность общества выдерживать нагрузки. У России такая прочность есть, а у европейских государств — нет. Санкции против России бумерангом ударили по самому ЕС. Сейчас у России сбалансированный бюджет, есть валютные резервы в размере 350 миллиардов долларов и государственный фонд в размере 150 миллиардов долларов.
Спад экспорта в Россию только в Германии ставит под угрозу 150 тысяч рабочих мест. Согласно австрийскому институту Wifo, по всей Европе в связи с санкциями под угрозой оказались два миллиона рабочих мест. Все это заранее было ясно всем тем, кто хотел видеть. Почему ЕС этого не учел и слепо пошел на конфликт с Россией, для меня загадка.
Давайте не будем желать Путину краха
— Несмотря на это, в России распространяется всеобщая бедность: заместитель председателя правительства Ольга Голодец заявила, что 2014 год «мы заканчиваем с 15,7 миллиона бедных, и под влиянием инфляции их число возрастет». По данным сервера Newsru, ситуация сравнима с Малайзией после кризиса 1997 года, где в итоге пришлось ввести контроль за выводом денег и прочие похожие меры. Вы считаете, что за свою историю россияне так привыкли к нужде, что, если Владимир Путин даст им ощущение державы, они «проглотят» это?
— Российские экономические трудности я уже анализировал, а также упомянул способность переносить нагрузки, характерную для российского общества. Конечно, у всего есть пределы, но эта способность намного сильнее, чем, по всей видимости, себе могут представить западные политики.
И даже если бы появилась угроза положению Владимира Путина, хорошего в этом мало. Если уйдет Путин, на его место не придет круглый стол прозападных демократов. Придет некто, кто будет нравиться Западу еще меньше. И снова я задаюсь вопросом: как получается, что Запад не способен реалистично оценить ситуацию в России?
— И как бы вы ответили на этот вопрос?
— Западные политики, а также, вероятно, большая часть их советников, видимо, не способны понять, что российское общество в своей сути не столь потребительски ориентировано и индивидуалистично структурировано, как большинство их обществ.
При этом, наверное, свою роль играет и классический принцип «Верим охотно тому, что желаем». Мне неприятно это говорить, но в некоторых случаях ошибочного анализа России свою роль может играть и элементарная некомпетентность. Я работаю в сфере «кремлелогии» более 30 лет, и меня подобное не удивляет.
И, наконец, свою роль, по-видимому, сыграло бесспорное американское давление на европейцев, оказываемое для того, чтобы они поддерживали Вашингтон в его наступательной политике «озападнивания» на Украине.
— Почему вы так твердо убеждены, что после Путина в России к власти пришли бы «ястребы», которые могли бы еще больше усугубить ситуацию? Ведь там появился и новый средний класс, который привык к европейским стандартам, хочет путешествовать и так далее.
— Боюсь, что многочисленность и влияние среднего класса мы переоцениваем. То, что нам известно по Москве и Санкт-Петербургу, не отражает всей России. Более многочисленный и более политически влиятельный российский средний класс может появиться только тогда, когда удастся побороть «голландскую болезнь», то есть зависимость России от экспорта сырья.
Этому парадоксальным образом может способствовать политика западных санкций и низкие цены на нефть. Сегодня уже невыгодно или невозможно импортировать товары потребления с Запада — выгодно производить их в России. Благодаря этому может укрепиться и средний класс, который в будущем может начать продвигать свои интересы в политике. Однако о его политической ориентации сегодня мы не можем ничего сказать.
— Вы считаете, что Россия попала в подобную ситуацию из-за «сговора слепых и безответственных политиков» с обеих сторон, но ваши оппоненты с вами не согласны. Они утверждают, что Россия оказалась в этой ситуации по своей вине, что она односторонне ориентирована на экспорт газа и нефти, а перебои в поставках не способна компенсировать прибылями от других товаров. Звучит логично, не так ли?
— Это бессвязный вопрос. Его первая часть касается настоящего, а вторая — исторически мотивирована еще развитием СССР, а затем России вплоть до наших дней. Каждый из этих вопросов требует отдельного ответа.
Теперь по второму вопросу. То, что Россия страдает от зависимости от экспорта сырья и всех с этим связанных последствий, справедливо на протяжении десятилетий. Может случиться так, что европейские санкции приведут к постепенной диверсификации российской экономики. Это стало бы парадоксальным результатом желания наказать Россию, как я уже говорил.
Просто магия цифр
— The Economist пошел еще дальше и в августе 2015 года заявил об опасности распада России, потому что «российское государство воспринимается не как гарант права, а как источник бесправия и коррупции». В РФ проживает более 200 народностей. Но распада России опасается и Запад в связи с количеством ядерного оружия, которое там есть. У этих опасений тоже нет логики?
— Если The Economist действительно использовал этот аргумент, то качество его аналитиков серьезно упало. Причинно-следственная связь между распадом и тем, что «российское государство воспринимается не как гарант права, а как источник бесправия и коррупции», предполагает, решение о его распаде принимает некий «воспринимающий» авторитет. Кто бы это мог быть? Господь бог или The Economist?
А что касается 200 народностей, то число народностей — это просто магия цифр. Их число ничего не говорит об их абсолютном количестве. А если обратить внимание на то, что большинство из этих 200 народностей является лишь малой частью населения России, то цифра 200 теряет свою показательную ценность и грозность.
Остается проблема удержания территориальной целостности страны. В каждом процессе существуют сильные и слабые переменные. Сильные переменные — это те величины, которые в отношении распада России по-настоящему важны, и это не число народностей, а площадь страны, сокращающаяся численность населения и вероятное китайское давление.
— Вернемся к экономике: видите ли вы в 2015 году в России какие-то проекты, которые являются попыткой реальной реструктуризации ее экономики и способны вывести Россию из сложившейся сегодня ситуации? Прибыль российского финансового института «Сбербанк», доля которого на рынке достигает 30%, в первом квартале 2015 года сократилась по сравнению с прошлым годом на 58% до 30,6 миллиардов рублей (почти 15 миллиардов крон). Снижение ВВП в 2015 году прогнозируется минимально на уровне трех процентов, а отток капитала из России увеличивается с первоначально прогнозируемых 90 до 115 миллиардов долларов. Предположительно, инфляция достигнет 12%. Если бы не все это, Россия действительно решала бы свои проблемы так же, как часто делала это в прошлом, — экспансией…
— Это опять-таки скорее магия цифр, да и к тому же лишь сиюминутная картина. Важно то, что российское правительство совершенно не обязано зацикливаться на экономической статистике.
Западные аналитики и правительства в основном способны мыслить только цифрами и таблицами. Такие понятия, как патриотизм, жертва и народ на Западе не означают почти ничего, и, главное, их там не умеют «просчитать». Так что с ними предпочитают вообще не иметь дела. И это большая ошибка, потому что тогда образ России получается неполным.
— Иногда мне кажется, что Владимир Путин буквально застрял в XIX веке, что подтверждает недавно выдвинутая им претензия на часть территории в Арктике. Он хочет 1,2 миллиона квадратных километров, потому что считает, что там есть большие запасы газа, и расширяет там свое военное присутствие. А недавно посол России в Швеции Виктор Татаринцев угрожал Швеции и Финляндии так же, как когда-то Россия угрожала Грузии и Украине. Советник Путина Сергей Марков даже утверждал, что Финляндия может «начать Третью мировую войну». Но сегодня сила государства основывается, прежде всего, не на его размерах или на размере его армии, а на информации, передовых технологиях и размере рынка, который это государство способно удовлетворить… Не заключается ли проблема и в этом тоже?
— Да, сила государства теперь зачастую основывается на передовых технологиях и информации, но и сегодня по-прежнему большее значение имеют классические параметры, такие как размер территории (в том числе в связи с потенциальным запасом сырья) и сила армии. Не случайно США и Китай инвестируют в оборону огромные суммы.
Очень важен и еще один фактор — решимость использовать силу, то есть по-настоящему упорно и последовательно бороться. И в этом отношении Россия однозначно превосходит Запад.
А что касается «застревания» в XIX веке, то характер политики по-прежнему тот же, каким его в XV веке описал Никколо Макиавелли. Сегодня политика — это достижение целей с помощью производных власти. Западной Европе следовало бы как можно скорее осознать, что чем дольше она будет играть в американскую игру и загонять Россию в оборону, тем вероятнее, что Москва действительно будет отвечать так, как вы цитируете.
Ослаблен, скорее, Запад
— В конце 2014 года вы заявили, что в нынешнем кризисе отношений между ЕС и Россией отчасти виновато непонимание России и переоценка Западом себя. Значит, вы согласны с немецкими «зелеными» в том, что Запад мог или должен был реагировать на ослабленную Россию более чутко? Что он, по-вашему, мог сделать иначе?
— Более впечатляюще было бы сказать, что мое мнение совпадает с Die Linke, потому что с бывшими коммунистами у меня еще меньше общего, чем с «зелеными». Но даже это меня не задело бы, потому что мне важна не партийная принадлежность, а рациональные воззрения и продуманные анализы. Кстати, упомянутого мнения придерживается и подавляющее большинство западных предпринимательских элит.
Я лишь замечу, что ослаблен, скорее, Запад. Я даже убежден в том, что одной из причин того, почему европейцы ввязались в российско-украинский спор, было то, что они хотели скрыть свое ослабление внешнеполитической кампанией и с помощью контролируемой эскалации, в столкновении лицом к лицу с российской угрозой, укрепить распадающееся европейское единство. Однако, похоже, все это им не слишком удалось.
Что Запад мог сделать иначе? Договариваться, а не угрожать. Угрожать можно только тогда, когда есть возможность свою угрозу реализовать. Но Запад этого не может. Сегодня мы уже видим, что единая позиция в отношении санкций распалась еще до того, как смогла нанести России ощутимый ущерб.
— Как вы расцениваете конфликт с Россией в сравнении с конфликтом нашей цивилизации с так называемым Исламским государством?
— «Россия-Запад» — это конфликтная линия, которая существует значительно дольше, чем конфликтная линия «Запад-ИГИЛ». Но, с другой стороны, Россию традиционно считают защитником христианства от ислама, и в ее национальных интересах быть естественным союзником Запада в конфликте с ИГИЛ. Однако по причинам, которые очевидны и не слишком лестны для США, российское сотрудничество в борьбе с ИГИЛ до сих пор отвергалось. А теперь Россия борется сама, и похоже, что за несколько недель она добилась намного больших успехов, чем США и западные союзники за год. Это лишь очередной урок реалистичной политики.
— Но Россия утверждает, что поддерживает легитимное правительство в Сирии, а это неправда. В Сирии тираническое правительство: еще отец Асада в начале 80-х кровавым образом подавил восстание, возглавляемое «Братьями-мусульманами», и точно так же его сын бомбардировал оппозицию и использовал запрещенные боевые средства против собственного населения. Ведь подобное правительство не может быть легитимным…
— Понимаете ли, все это, скорее, риторика. Правительство Асада формально сформировано после выборов, о которых мы можем думать свое, но нам это не слишком поможет. Ведь Россия думает иначе. Кстати, Запад в свое время тоже думал свое про ГДР, но все равно с ней сотрудничал.
— Массированными и ковровыми бомбардировками Россия, наверное, действительно добьется большего успеха, но, скорее всего, это приведет к распаду Сирии. И совершенно точно это приведет не к стабилизации ситуации, а к еще большему бегству населения, которое отправится, в частности, в Европу, что ее ослабит…
— Это станет ясно в будущем. Если я все понимаю верно, Москва хочет уничтожить или вытеснить всех врагов Асада. Очень вероятно, что она допустит создание курдского государства. И тогда люди смогут выбрать из двух образований.
Я думаю, что люди бегут из Сирии, скорее, от войны, чем от Асада. Многим он и раньше не нравился, но они оставались в стране. Теперь же они бегут как от его армии, так и от ИГИЛ, а также от оппозиционных ополченцев. Простые люди, как мне кажется, хотят предсказуемых и стабильных условий жизни. Я не думаю, что для них победа каким-то образом сформулированной справедливости является обязательным условием для того, чтобы остаться в стране.
— А не хочет ли Россия, как о том пишут зарубежные журналисты, вернуть порядки XX века, когда диктатуры были легитимными партнерами демократического Запада, с которым они делили мир? Хотим ли мы этого?
— То, чего мы хотим, мы должны сформулировать, но одновременно нужно спросить себя, что мы можем. На что у нас есть силы и решимость ими воспользоваться. А журналистам, которые хотят, чтобы их воспринимали всерьез, следует понимать, что мир всегда был разделен, в частности, потому что очень многие, если не большинство —международных игроков не разделяют западных представлений об устройстве мира.
После холодной войны была популярна концепция так называемой мягкой силы (ценностной притягательности западной модели), которую сформулировал Джозеф С. Най. Его тезисы привлекательны, но, к сожалению, ошибочны.
И кстати, полагать, что то, что было раньше, всегда хуже, чем то, что есть сегодня, значит идти против истории и ошибаться в методологии. Это упрощенное линейное мышление по образцу «день ото дня живем мы все лучше».
— Недавно вы заявили, что Европейский союз должен закрыть границы, потому что вскоре поток мигрантов превысит возможности общества. Как вы на практике себе это представляете?
— Если бы я захотел сострить, я бы сказал так: «Спросите у саудовских или турецких специалистов». Первые не пускают к себе никого из тех, кого не хотят, а вторые раскрывают границы и закрывают их согласно тому, что политически целесообразно.
Но ответ вам дадут и более близкие к нам западноевропейские специалисты по безопасности. Разумеется, техническими и военными методами границы закрыть можно, но для этого нужно политическое решение. И рано или поздно европейцам придется его принять.
— Давайте вернемся к конфликту с Россией. Вы считаете, что мы и Россия зашли так далеко, что уже не сможем в диалоге открыто разделять, как вы говорите, мировоззренческие позиции и интересы? Можно ли прийти к некоему реальному соглашению, если две стороны придают одним и тем же словам разный смысл?
— У позиций очень много общего с позами: и то, и другое предназначено для публики. Позиция на самом деле используется не для понимания, а для манипулирования адресатом. Ошибкой большинства наблюдателей и публицистов является то, что они воспринимают позиции (то есть мнения и заявления) намного серьезнее, чем интересы. Интересами я считаю важные переменные во взаимоотношениях. Национальные интересы — это то, что в своем ядре описывает ситуацию и направление развития страны, независимо от того, кто сейчас у власти.
В отношениях между Россией и Западом, разумеется, обеим сторонам отлично известны интересы друг друга. В закульсье они обсуждают практические вопросы, поэтому могут прийти к договоренности. Вовне же транслируется иная риторика — на потребу журналистам и PR-консультантам. Лучшим доказательством тому является как раз обсуждаемое Западом и Россией урегулирование российско-украинского конфликта.
— Вы по-прежнему считаете, что историки в итоге будут оценивать Владимира Путина как самого успешного политика после распада Советского Союза? Или вы готовы несколько подкорректировать этот тезис из-за того, что Путин практически всем снижает уровень жизни, а средний класс покидает Россию?
— Я не привык формулировать выводы так, чтобы менять их для следующего выпуска новостей. Прогноз краха коммунизма я дал еще в 1984 году, прогноз кризиса евро — в 2002 года. Моих клиентов интересуют не заголовки сегодняшних газет, а сведения, которые будут постоянными. Так что в своей формулировке я не поменяю ни слова.
— То есть вы полагаете, что Путин действительно делает все для того, чтобы его страна выжила, даже отдав в аренду большую территорию в Сибири Китаю на 49 лет, даже тогда, когда восточную Россию уже контролируют китайские предприниматели? Скорее, кажется, что Россия в среднесрочной перспективе лишится Сибири как раз из-за Путина…
— Это «все» всегда является относительным и совсем не абсолютным понятием. Отдельные решения нельзя оценивать вне контекста периода, когда они принимаются, и без учета решений других игроков. Даже самые сильные страны сегодня не принимают полностью автономных решений. Любой лидер стремится сделать то, что с его точки зрения оптимально. Разумеется, он может и ошибаться. И в последние годы у нас в Европе набралось сразу несколько таких примеров. Если говорить о потере Сибири, то я хочу отметить вот что: прогнозы более чем на три-пять лет практически бессмысленны, потому что вместе с продолжительностью периода увеличивается и количество неизвестных и неконтролируемых переменных, которые оказывают влияние на события.
— Вы утверждаете, что Россия и другие страны не должны принимать наши ценности, потому что они не универсальны, и поэтому, например, в России ограничивают свободу слова. Но, если повнимательнее присмотреться к России, там с трудом, разве что помимо, как вы говорите, «мировоззренческих позиций», можно найти какие-то реальные ценности, на которых она стоит. Или вам они известны? А ведь такие слова, как государство и народ, там давно являются пустыми ярлыками. Достаточно посмотреть на Сибирь, узнать, лояльны ли к российскому государству эвенки или якуты. Не заключается ли проблема России именно в том, что там нет идеи государственности, то есть raison d’etre, «смысла существования»?
— Что думают эвенки или якуты, не известно ни вам, ни мне. Зато мы оба видим, что национально окрашенная политика Владимира Путина пользуется огромной поддержкой населения. Значит, о пустых ярлыках речи не идет. Относительно россиян вопрос raison d’etre вообще не уместен. Задавать его, рассуждая о российском обществе, типичная западноевропейская ошибка. Ошибка заключается в том, российское общество заменяют своими знакомыми интеллектуалами из больших городов.
То, что большей части европейских элит российские ценности и порядки не нравятся, не означает, что их нет, или что они плохо мотивируют. Многим на Западе они не нравятся именно потому, что очевидно, насколько они живучие и мотивирующие. Моя убежденность в том, что западные элиты по большей части декаденты, опирается именно на то, что они не признают такие ценности, как народ и своеобразный образ жизни, и не готовы защищать и то, и другое. Те западные наблюдатели, которые при взгляде на Россию не хотят учитывать существования и мотивирующего потенциала этих ценностей, предаются классическим искаженным представлениям западных интеллектуалов, которые экстраполируют свои ценности на весь мир, а тот им отвечает: «Хватит».
— Какое бы вы дали определение нынешнему методу правления в России, то есть так называемому путинскому режиму?
— Я воспользовался бы понятием авторитарный и им бы охарактеризовал ту политическую систему, которая отражает интересы общества в целом и каждого его члена, а также делает большой акцент на дееспособность, ясные намерения и концентрацию сил, и все это для одной приоритетной цели — поддержания существования страны. Сохранение существования страны является тем общим знаменателем, на который нужно ориентироваться, и которым измеряется целесообразность и эффективность любого, даже играющего непродолжительную роль, политического решения. У меня сложилось стойкое ощущение, что во многих демократических странах политические и медиа-элиты не понимают значения этого факта или вытесняют его в пользу других аспектов.
— А как мы должны рассматривать Европу в 2015 году в тени автократа Владимира Путина, который хочет восстановить сферу влияния бывшего Советского Союза?
— Европа сама создает себе угрожающую тень, потому что, ведомая собственными мечтами о власти, позволяет втягивать себя в нереальные проекты, такие как Соединенные Штаты Европы. Потому что ее элиты не способны определить и выделить интересы большей части населения и вместо этого обслуживают влиятельные (финансовая индустрия) или громкие (сторонники политической корректности) меньшинства. Европа правит целенаправленно, а не целесообразно. Целенаправленным управлением я называю обслуживание интересов сильных лоббистских групп в ущерб благу всего общества. Этот метод правления на оперативном уровне проявляется в том, что наводняет общественную систему нормами во имя «экономизации» (подчинения организации и функционирования общества потребностям рынка) и политической корректности (вмешательству в жизнь общества для обеспечения прав всех на все). И то, и другое вредно и таит в себе потенциал для создания тоталитарных обществ.
— Но ведь Россия развивается в том же направлении. По словам Кати Глогер (она училась и работала в России 25 лет, была автором книги «Штерн», а недавно издала книгу «Putins Land»), в 1989 году на вопрос, есть ли у России враги, только 13% ответили «да», а в 2013 году таких набралось 78%. Глогер также утверждает, что чем образованнее россиянин, тем больше он ностальгирует по Советскому Союзу, даже если помнит его еще ребенком. Не представляет ли такая схожая ситуация на Западе и в России самую большую опасность для возникновения конфликта, в особенности когда телеведущий Дмитрий Киселев хвалебно сравнивает Путина со Сталиным? А Александр Дугин даже заявил, что Путин — это все! Путин незаменим, а тот, кто выступает против него, психически болен!
— Даже по прошествии 40 лет, которые я прожил в Германии, я не могу причислить журнал «Штерн» к авторитетным источникам. Кроме того, я вынужден заметить, что результаты опросов общественного мнения всегда очень проблематичны. Но даже если, несмотря на ни на что, рассмотреть их серьезно, то у меня есть объяснение, которое совсем не удивит госпожу Глогер, ведь она все это видела собственными глазами.
Рубеж 80-х и 90-х был пиком перестройки, овеянный такими понятиями, как «общий европейский дом», «мирные дивиденды», и, главное, надеждами простых россиян на достижение западного процветания. Потом пришел Егор Гайдар и Борис Ельцин, а за ними — разочарование. Джеффри Сакс и Андерс Аслунд навязали России под патронажем МВФ «шоковую терапию», которая вызвала только шок, но терапией так и не стала. А 2013 год — это уже новая реальность, когда разочарованное российское население, а с ним и чрезвычайно отягощенный проблемами «победивший» Запад переживали перипетии нового распределения позиций и сил в мире.
А если говорить о господине Киселеве, то медиа-подпевал тем, кто ныне у власти, можно найти и в России, и на Западе.
Как раз на примере комментариев в «Штерне» это можно наблюдать уже давно. «Штерн» и его комментаторы имеют на то право, но это еще не значит, что они правы. И то же самое касается господина Киселева. Кстати, господин Гвиждяла, отличной темой для книги было бы вот что: в каких формах и по каким причинам снова и снова столько интеллектуалов старается угодить власть имущим. Материалов для исследования бесконечно много.
— Боитесь ли вы угроз Путина о том, что в крайнем случае он может воспользоваться ядерным оружием?
— У нас всегда найдется масса причин бояться. Чтобы разобраться в них, следует оценивать вероятность угрозы, и если у нас есть соответствующее влияние, то эту вероятность нужно уменьшать. Да, использование ядерного оружия возможно, но не только со стороны России. Европейцам, чтобы снизить эту угрозу со стороны России, следует обращаться с ней хотя бы с половиной той дружелюбности, с которой они общаются с США.
