Мы хотим быть частью целого, будь это наша страна или футбольная команда.
Все началось с того, что один человек, спокойно потягивавший коктейль в вагоне-ресторане идущего в Кливленд поезда, запел.
«Боже, благослови Америку, — пел он, — мою любимую страну…».
К нему быстро присоединились остальные: «Стой на ее стороне, и укажи ей путь». Вскоре эту патриотическую песню подхватил весь вагон, распевая ее во все горло.
Дело было в 1940 году, и такое спонтанное излияние чувств, описанное в письме на имя автора песни Ирвинга Берлина (Irving Berlin), не было чем-то необычным. В тот год эта простая и незатейливая мелодия каким-то образом вплелась в ткань американской культуры, проникнув в залы Американского легиона, церкви, синагоги, школы и даже в офис страховой компании Луисвилля, штат Кентукки, где в один прекрасный день эту песню неожиданно запел весь персонал. Ее пели снова и снова, во времена национальных кризисов и национальных торжеств, в моменты скорби и гордости, на бейсбольных стадионах, на школьных собраниях, а после 11 сентября на ступеньках Капитолия.
Берлин переехал в США в пятилетнем возрасте. Его семья бежала из России от волны кровавых погромов, направленных против евреев. Когда мальчик рос, его мать часто шептала про себя: «Боже, благослови Америку». «И не мимоходом, а очень эмоционально, почти экзальтированно», — вспоминал позднее Берлин.
«Он всегда говорил о ней как о любовной песне, — рассказывал Шерил Касковиц (Sheryl Kaskowitz), написавший книгу God Bless America, the Surprising History of an Iconic Song (Боже, благослови Америку: удивительная история песни, ставшей иконой). — Она родилась из его настоящей и искренней любви и благодарности к Америке».
Чтобы понять, почему патриотизм является столь мощным инструментом в политике, начинать нужно с ингрупп и аутгрупп.
Это может показаться парадоксом, что человек, родившийся в другой стране, сочинил песню, столь мощно выразившую чувство национальной принадлежности, и что эта песня, которую подхватил весь народ, была выражением чувства любви со стороны чужака к своей второй родине. В Америке, которая является страной иммигрантов, основанной на перспективе обновления, это ничуть не удивительно. Это кажется вполне уместным.
Но у такой преданности, в которой стираются грани между личностью и коллективом, есть и обратная сторона, которая не всегда является теплым чувством единения, заставляющим петь в кливлендском поезде. Иногда наш инстинкт групповой принадлежности служит мощным клином, отделяющим нас от тех, кто от нас отличается. Иногда нас сплачивает не чувство любви к дому и стране, а ненависть к общему врагу.
Вот почему политики так часто взывают к нашему патриотизму, демонизируя другую сторону и тонко намекая, что кто не с нами, тот против нас. Это тенденциозная стратегия, столь же предсказуемая в каждый год выборов, как патриотические флаги, лозунги и привычные приемы избирательной кампании. Когда мы осознаем себя «американцами», или гражданами любой другой страны, у нас появляется какое-то ощущение угрозы, пренебрежения к нашей нации, и это ощущение воздействует на нас столь же сильно, как и прекрасная песня, превращая интеллектуальную идею в нечто эмоциональное, резкое, грубое и подсознательное. Как объясняют ученые, те инстинкты, которые приводят в действие патриотизм, могут стать выражением как лучшей стороны человечества, так и худшей.
В 1970-е годы британский социальный психолог по имени Генри Таджфел (Henri Tajfel) разделил студентов-добровольцев на две случайные группы. Но студентам он сказал совсем другое. Ученый проинформировал их, что они заслужили членство в группе, потому что соответствуют определенным критериям. Критерии эти были произвольные и банальные – настолько, насколько это позволяли эксперименты. Некоторые группы были выделены на основе любви к абстрактному искусству, другие — потому что смогли примерно оценить количество точек на картинке.
Но даже в тех случаях, когда члены разных групп знали друг друга уже давно, задолго до эксперимента, и даже когда студенты не встречались лицом к лицу с представителями других групп, они всегда вели себя одинаково. Когда у них была возможность, они занимались дискриминацией против членов других групп и действовали так, чтобы это было выгодно членам их группы. Они делали это даже тогда, когда для них в этом не было никакой конкретной пользы.
Таджфел называл ту группу, с которой себя отождествляли участники, «ингруппой», а группу других участников «аутгруппой». Эти термины прочно прижились в психологии, а сейчас еще и в нейробиологии и генетических исследованиях.
Если человек ориентирован на группу, он хочет быть с такими же людьми, как он сам. Но в этом случае он менее открыт для новых ощущений и опыта.
Дабы понять, почему патриотизм является столь мощным оружием в политических кампаниях, почему патриотические символы обладают такой силой и мощью, начинать лучше всего с этих ингрупп и аутгрупп. Об этом говорят ученые, изучающие данное явление. Ингруппы и аутгруппы помогают объяснить корни предрассудков, школьное самолюбие и даже то, почему некоторые люди носят похожие на сыр шляпы из пенопласта, раскрашивают себя в цвета любимой футбольной команды, и орут полуголые на трибунах всякий раз, когда их игрока свалят силовым приемом.
Работа Таджфела указывает на то, что группы, к которым мы себя относим, дают очень важное чувство идентичности и принадлежности. Мы интуитивно делим предметы на категории, структурируя наше представление о мире при помощи языка. Точно так же социальные группы помогают нам разобраться в мире и определить свое место в нем. Определив свое место в мире, мы начинаем стремиться повысить статус таких групп, видя в этом способ самоутверждения — либо убеждая себя в том, что наша группа лучше остальных.
«Патриотизм это форма самоопределения, — говорит социальный психолог из Нью-Йоркского университета Джей Ван Бейвел (Jay Van Bavel). — Очевидно, что есть различия, определяемые тем, к чему вы относитесь в этом мире, а также конкретными культурными ценностями, связанными с этим самоопределением. Но во многом психология и нейробиология построены на одних и тех же принципах самоидентификации, будь это ваша принадлежность к фанатам «Янкиз», к баскетбольной команде из спортивного зала рядом с домом, к Демократической или Республиканской партии».
С появлением технологий сканирования головного мозга и современной генетики ученые заметили невероятно мощную психологическую силу, бурлящую прямо под поверхностью нашего сознания. Их исследования показывают, что отождествление с группой является врожденным и самым непосредственным стремлением.
Готовясь недавно к проведению своего эксперимента, Ван Бейвел с коллегами решил воспользоваться опытом Таджфела и бессистемно поделил добровольцев на две группы. Затем они попросили добровольцев забраться в томограф и просмотреть изображения членов ингруппы и аутгруппы. Когда участникам эксперимента показывали изображения членов своей группы, у них больше активизировалось миндалевидное тело — древняя структура мозга, связанная с эмоциональной валентностью, а когда они видели фотографии членов аутгруппы, такая активность проявлялась меньше. Как и в экспериментах Таджфела, это происходило даже тогда, когда деление на группы было полностью произвольным, и даже в том случае, если их поделили буквально за несколько минут до начала эксперимента.
Ван Бейвел также обнаружил, что когда участники просматривали фотографии членов ингруппы, у них повышалась активность веретенообразной лицевой части зрительной коры головного мозга, которая, как считается, играет важную роль в оценочной деятельности. Такая реакция возникала удивительно быстро. Получается, что стоит показать человеку чью-то фотографию, и по закономерностям в активации участков мозга можно сразу догадаться, кто принадлежит к ингруппе, а кто к аутгруппе.
«Группы подтверждают ценность, — говорит Ван Бейвел. — В тот момент, когда вы становитесь частью группы, вы наверняка начинаете больше ценить ее членов, а также связанные с этой группой символы, например, флаг. Ван Бейвел начал находить подтверждения того, что центры удовольствия головного мозга оживляются, когда люди видят, как член их группы получает вознаграждение, например, деньги. Это происходит даже тогда, когда сами они никакой награды не получают.
Другие работы указывают на то, что эти особенности — размывание граней между собственной личностью и другими людьми, а также ощущение того, что выгоды для группы являются выгодами для каждого ее члена — являются врожденными, возможно даже, усовершенствованными в ходе суровых испытаний естественного отбора.
Профессор психологии Мичиганского университета Стефани Престон (Stephanie Preston) отмечает, что поучительную информацию о врожденной групповой реакции можно извлечь, наблюдая за животным миром. Чтобы понять поведение человека, она изучала волчьи стаи, семейства шимпанзе, группы ездовых собак и даже косяки рыб. Общая характеристика состоит в том, что эмоции заразительны, и что в составе группы они могут быстро распространяться.
«В родственных колониях легко можно увидеть, что когда одно животное расстраивается или злится, все остальные тоже начинают расстраиваться и злиться, — говорит Престон. — Когда кто-то начинает кричать, его крик подхватывают все, даже если от нападения пострадало только одно животное». Патриотизм, отмечает она, может включать в себя такое чувство, когда эмоции и ценность в составе группы усиливаются.
Престон объясняет, что люди сильнее отождествляют себя и солидаризируются с членами своей ингруппы, нежели с чужаками. «Мы знаем, что люди сильнее сопереживают членам ингруппы и имеют тенденцию подражать им», — говорит она. Это можно описать в рамках модели «перцептивного действия», когда возникает общее эмоциональное состояние в результате того, что один человек испытывает такие же эмоции, как и другой, получив некое представление о его состоянии. По словам Престон, это нейронный процесс, в котором «вы подключаете других людей к состоянию своего организма, что проще делать с людьми, близкими к вам по возрасту, полу и самоидентификации».
Соответственно, ксенофобию можно объяснить «расхождением в восприятии», говорит Престон. «Людей других рас и национальностей немного труднее подключить к нашим нейронным субстратам». Из-за этого возникает расстыковка в понимании эмоционального состояния другого человека и в умении сопереживать.
Психологи заметили разницу в том, как люди отождествляют себя с группами. Психолог Мина Сикара (Mina Cikara), руководящая междисциплинарной нейробиологической лабораторией Гарвардского университета, говорит о том, что есть важное различие между патриотизмом и национализмом. Патриотизм, отмечает она, это «любовь к ингруппе». Мы идем на жертвы ради любви к великому благу. А национализм это «ненависть к аутгруппе». Мы караем тех, кто отличается от нас.
«Национализм, он пользуется лозунгом «Мы лучше всех остальных», в отличие от патриотизма, который говорит: «Мы великие», — рассказывает Сикара. — Одни гордятся принадлежностью к своей группе, а другие нацелены конкретно на превосходство над остальными странами. Поэтому люди считают национализм непристойным и обычно ассоциируют его с нацистской Германией. В то же время, патриотизм это добродетель, которая должна быть присуща каждому».
Некоторые ученые даже заговорили о генетической предрасположенности к патриотизму или национализму и о том, что на эти настроения могут влиять разные гены. «Гены это встроенная предрасположенность личности — абстрактный способ взаимодействия с миром», — говорит преподаватель психологии Гэри Льюис (Gary Lewis), работающий на кафедре психологии Йоркского университета и на кафедре генетической эпидемиологии и исследований близнецов Королевского колледжа в Лондоне. Он провел сопоставительный анализ точек зрения 452 пар однояйцевых (идентичных) близнецов, у которых 100% одинаковых ДНК, 336 пар разнояйцевых (неидентичных) близнецов, у которых 50% одинаковых ДНК, и 87 непарных близнецов, которые воспитывались вместе. Поскольку оба члена каждой пары росли в одинаковых условиях, исследование позволило Льюису оценить роль генетики в возникновении различий, исключив в основном факторы окружающей среды.
В одном из исследований, проведенном в 2014 году, Льюис конкретно изучал патриотизм, национализм и предрассудки, попытавшись определить генетическое влияние в количественном отношении. Чтобы измерить патриотизм, ученый со своей командой предложил близнецам оценить свой уровень согласия с четырьмя утверждениями, среди которых было «Я люблю Германию». Чтобы измерить национализм, он включил в анкету утверждения типа «Люди, которые не поддерживают всем сердцем Германию и не уважают ее культуру, должны жить в другой стране».
Выводы были понятны. У идентичных близнецов гораздо чаще встречались одинаковые оценки, чем у неидентичных. Льюис пришел к выводу, что 50% вариаций в составе похожей в культурном плане группы людей можно объяснить генетическими факторами. Это был математический анализ, и поэтому он смог лишь количественно определить соотношения между ответами. Но Льюис сумел продемонстрировать, что связь между патриотизмом и национализмом не очень сильна.
Он выявил негативное соотношение между традиционализмом и фаворитизмом ингруппы и такой психологической чертой как «открытость». Этим термином называют готовность пробовать новую еду, желание посещать новые места и стремление к новым ощущениям.
«Если генетика делает вас менее открытым, значит, эти гены в большей мере располагают вас к групповому фаворитизму, — говорит Льюис. — Если вы очень сильно ориентированы на группу, вы предпочитаете иметь в своем окружении таких же людей, как вы сами. Но в этом случае вы менее открыты для новых ощущений».
Но Сикара и другие ученые в своих исследованиях пришли к заключению, что любовь к ингруппе можно трансформировать в ненависть к аутгруппе – если мы будем воспринимать такую внешнюю группу в качестве угрозы.
Многие ученые наглядно продемонстрировали это, поделив людей в лаборатории на группы, снабдив их деньгами и предложив несколько вариантов. Чтобы измерить любовь к группе и готовность жертвовать ради нее, они сказали участникам, что те могут либо оставить деньги себе, либо сдать часть или все в общий котел. Те деньги, которые они сдадут, будут помножены на какую-то цифру, а затем общую сумму поделят на всех. Это демонстрация самоотверженности, так как сумма, которую жертвователь получит лично, сдав деньги в общий котел, будет меньше пожертвованной. Однако группа в целом станет богаче.
Оказалось, что потребности группы мы можем ставить выше личных. «Ученые выяснили, что в среднем большинство людей либо оставляет лишь немного денег себе, либо полностью сдает их в общий котел ингруппы».
Но не так обстоит дело с неприязнью к аутгруппе. Чтобы измерить эту неприязнь, участникам эксперимента иногда предлагали третий вариант. Они могли положить часть денег в «общий котел ненависти к аутгруппе». Те деньги, которые попадут в котел ненависти, умножат, а затем вычтут из средств другой группы. Те участники, которые сдают деньги в общий котел ненависти, таким образом наказывают людей из другой группы. При обычных обстоятельствах, говорит Сикара, «очень немногие люди изо всех сил стараются навредить аутгруппе». Вывод, похоже, таков: «Живи, и дай жить другим».
Но в последние годы Сикара активно исследует, какие факторы могут изменить такое отношение.
Вполне ожидаемо она выяснила, что желание жертвовать деньги для наказания аутгруппы усиливается, когда участникам дают понять, что аутгруппа представляет серьезную угрозу потребностям ингруппы. Но наиболее показательными были данные по исследованию мозговой деятельности: когда ингруппа считала аутгруппу угрозой для себя, неудачи аутгруппы и ее наказание вызывали активизацию участков головного мозга, связанных с чувством удовлетворения. Но пожалуй, самым поучительным стало исследование, которое Сикара провела среди бейсбольных болельщиков.
Наиболее убедительно она продемонстрировала это, отслеживая закономерности мозговой активности фанатов «Ред Сокс» и «Янкиз». «Мы хотели выяснить, совпадает ли активизация, связанная с чувством удовлетворения, с сообщениями людей о получаемом в данных случаях удовольствии, — говорит Сикара. — Это на самом деле совпадало, когда они видели неудачи соперников своей команды, в том числе, когда те проигрывали клубу «Балтимор Ориолс». Так что удовлетворение вызывает не только успех вашей собственной команды, но и наблюдение за тем, как ваша аутгруппа терпит поражение».
Сканирование головного мозга показало, что болельщики «Ред Сокс» получали едва ли не садистское удовольствие, видя, как «Янкиз» проигрывают», даже если их соперником была другая команда. Фанаты «Ред Сокс» не продемонстрировали такую же реакцию, когда «Балтимор Ориолс» проиграли другой команде. Сикара отмечает, что аутгруппу надо всячески бранить и осуждать, чтобы люди не просто любили ингруппу.
«В большинстве наших групп мы просто больше думаем и заботимся о собственной группе и игнорируем всех остальных, так как они не представляют активную угрозу, — отмечает Сикара. — Тем не менее, есть некоторые аутгруппы, на которые нам приходится обращать внимание, потому что они могут создать серьезные последствия для нашей собственной группы. Технически все команды являются соперницами, но они обладают неодинаковыми качествами. Это вызвано тем, что соперник твоей команды представляет активную угрозу. Либо же существует долгая история соперничества и неприязни друг к другу».
Это порождает вполне реальные последствия, если задуматься, например, о давнем соперничестве, вражде и войнах между сербами и хорватами, или между суннитами и шиитами на Ближнем Востоке. Или между хуту и тутси в Руанде. Солидарность с ингруппой и ненависть к аутгруппе, сформированные историей, культурой и представлениями, коренящимися в силах подсознания, могут объяснить ужасные действия террористов.
Почему психологические факторы управляют самоидентификацией группы? В частности, какие факторы приводят в действие ненависть к аутгруппе? Социальный психолог и заслуженный профессор психологии Ари Круглански (Arie W. Kruglanski) из Мэрилендского университета активно исследует эти вопросы.
«Отождествление с группой продлевает ваше индивидуальное существование, потому что группа трансцендентна и выходит за рамки существования своих отдельных членов, — говорит он. — Когда ты ощущаешь себя частью группы, ты меньше боишься смерти, ибо как член группы ты обретаешь своего рода бессмертие. Поэтому быть членом группы, членом коллектива приятно».
Круглански проводил свои исследования в Пакистане, Индии и Индонезии, а также в других странах, и нашел связь между ощущением неудачи у человека, занимающегося своим делом, и той мерой, в какой он отождествляет себя со своей нацией или религией. Он утверждает, что тенденция ориентирования на группу и отождествления с группой усиливается, когда мы «не в состоянии добиться успехов как личности». Ученый добавляет: «Чувство слабости и тревоги заставляет нас полагаться на группу, искать у группы защиты — точно так же, как опасность заставляет маленьких детей бежать к матери и отцу за защитой».
Круглански предложил теорию «когнитивного укрытия», которое он приравнивает к нашей внутренней потребности ощущать определенность и последовательность окружающего нас мира. Это направление исследований неизбежно приводит его к изучению групп, и в частности, к изучению крайних форм патриотизма и национализма.
«Существует тесная связь между потребностью в укрытии и отождествлением с группой, включая патриотизм, — говорит ученый. — Когда мы не уверены в себе, мы ищем определенности, и такую определенность дает групповая идеология, говорящая нам, кто мы есть. Мы члены группы, и мы принимаем групповую идеологию».
Неудачи, утверждает он, порождают потребность в укрытии, так как неудача угрожает самооценке и представлению о собственной личности. Когда человек ощущает дискриминацию, это порождает неуверенность в себе и потребность в «признании групповой идеологии, которая имеет тенденцию принимать крайние формы, типа «я святее папы римского», говорит Круглански.
«Есть масса свидетельств того, что неудача порождает стремление войти в группу, принять ее социальную самоидентификацию. Особенно если она обещает человеку власть и уважение. Тот факт, что человек принадлежит к какому-то более крупному образованию, дает мощное чувство защищенности. Вы находитесь под защитой сильной трансцедентной общности, и вам не нужно беспокоиться о личных неудачах и тревогах».
Исследования Круглански показывают, что человек разочаровывается в группах, которые относятся к нему без уважения либо переводят его на более низкие социальные позиции. В этом случае он может начать отождествлять себя с новой группой. И наоборот, он находит доказательства того, что личный успех уводит людей прочь от чувства коллективизма.
«Если вы добились успеха как личность, вы ощущаете, что меньше зависите от группы, — объясняет он. — Дети, чувствующие свою силу и уверенные в себе, отваживаются исследовать окружающий их мир. Люди, чувствующие себя успешными, компетентными и самостоятельными, ослабляют свою связь с группой. Они становятся индивидуалистами».
Для иммигрантов типа Ирвинга Берлина патриотизм был связью со страной, которая их приютила. Терпимость, открытость и умение сопереживать рождаются в глубине человеческой сущности. Это часть нас самих. А когда мы забываем, кто мы есть, патриотизм разделяет нас, а не объединяет.
