Что бы ни говорили о Владимире Путине, он — мастер политического выживания. Когда четыре года назад в Москве начались протесты против его возвращения на президентский пост, на Западе многие с ходу его списали (одна известная книга даже обещала рассказать, «как Россия полюбила и разлюбила Владимира Путина»). Тем не менее 3 декабря этого года Путин выдал очередное президентское послание к Федеральному собранию — и по-прежнему остается рекордно популярным.
Западные комментаторы часто говорят таким тоном, как будто они заглянули в будущее и Путина там не увидели. Однако опросы независимой российской социологической службы «Левада-центр» показывают, что оснований ожидать скорого восстания нет. Напротив, Кремль — одна из трех структур, которым россияне чаще доверяют, чем не доверяют (армии доверяют 64%, церкви и другим религиозным организациям — 53%). При этом лично Путину «полностью доверяют» 80% респондентов.
Как это понимать?
Западные СМИ часто списывают популярность Путина на влияние контролируемого государством российского телевидения — то есть на «промывание мозгов». Однако подобный односторонний подход основан на искаженной картине отношений между властью и общественным мнением. Характерно, что лишь 34% россиян заявили о своем доверии масс-медиа.
Теория «промывания мозгов» упускает из вида одну из важнейших черт современной России: впервые с тех пор, как в 1991 году распался Советский Союз (если не впервые со времен революции 1917 года), политика правительства отражает взгляды и настроения консервативного российского большинства, а не западнической, неолиберальной (или марксистской) элиты.
«Левада-центр» спрашивал россиян, чего они хотят от президента, с 1996 года. За это время ожидания изменились мало. В 2012 году (то есть еще до начала украинского кризиса) приоритетами были: восстановление статуса России как великой державы (57%, в 1996 году — 54%); обеспечение законности и порядка (52%, в 1996 году — 58%); более справедливое распределение национального богатства (49%, в 1996 году — 37%); и увеличение роли государства в экономике (37%, как и было в 1996 году).
Подобные настроения отражают сохраняющуюся ностальгию по некоторым элементам советской системы, а также неудовлетворенность западническим путем, по которому двигалась страна после распада СССР. В 2012 году лишь меньшая часть опрошенных (16%, в 1996 году — 13%) считала, что Россия должна продолжать либеральные реформы ельцинских времен, и лишь совсем немногие (5%, в 1996 году — 6%) полагали желательным сближение с Западом.
При этом сейчас своей страной гордятся 70% респондентов, в то время как десятилетие назад об этом заявляли меньше половины россиян. Характерно также, что с 2014 года 68% россиян считают, что Россия вернула себе положение великой державы.
Тот факт, что подавляющее большинство респондентов (91%) заявило о предпочтении российских продовольственных товаров импортным, подтверждает, что в стране сложился консенсус вокруг импортозамещения (ответа на западные санкции), как давно необходимой меры по поддержке отечественной промышленности и, особенно, сельского хозяйства.
Разумеется, это совпадение государственной политики и общественного мнения не делает Россию демократией. Тем не менее, на Западе опросы общественного мнения часто служат заменой демократическим механизмам, так почему бы в России им не иметь ту же функцию?
Возможно, что власти постсоветской России никогда не подходили во внешней и экономической политике так близко к взглядам большинства населения, как сейчас. Так считает, в частности, заместитель декана политологического факультета Московского государственного института международных отношений Игорь Окунев, с которым я недавно беседовал в Москве.
«Исторически российское правительство всегда было либеральнее населения. Я полагаю, что Путин — в отличие от Горбачева и Ельцина — решил принять это как данность и использовать в качестве точки опоры. Он перешел к этой стратегии после протестов 2011 года. Именно тогда он решил оставить либеральное меньшинство и опереться на консервативное большинство».
Директор российского Института национальной стратегии Михаил Ремизов разделяет это мнение. «Российская демократия по определению должна быть консервативной, популистской, националистической и протекционистской», — считает он. По его словам, до 2012 года консерваторы, «безусловно, пользующиеся симпатиями большей части народа занимали место оппозиции. Реальная власть сохранялась в руках неолиберальной элиты, управлявшей страной с 1990 года».
Теперь ситуация изменилась. «Путина зря называют националистом, — считает Ремизов. — В российском контексте он, скорее, суверенист. Однако в целом кремлевская повестка сейчас формируется оппозицией 2000-х годов: консервативным, патриотическим большинством».
Тем не менее, западные страны часто воспринимают российское либерально-оппозиционное меньшинство как авангард скрытого либерального большинства. Директор Московского центра Карнеги Дмитрий Тренин считает, что, поступая так, Запад ставит не на ту лошадь. «Дело не только в Путине, — заявил он в Москве в своем выступлении, на котором я присутствовал. — Дело в характере общества как целого. Путин может авторитарно править страной с согласия тех, кем он правит». Воображаемого либерального большинства, которое ждет от Запада освобождения, не существует. Проблема российских либералов, по словам Тренина, заключается в том же, «в чем всегда заключались проблемы российских революционеров: они свысока смотрят на остальную страну и считают людей дураками».
При этом на способность нынешних правителей России справиться с укоренившимися проблемами страны Тренин смотрит с таким же пессимизмом: «Нам следует ожидать неких потрясений. Рано или поздно эти плотины будут прорваны».
Означает ли это, что Путин — при всей его популярности — просто вернул Россию в тот тупик, в котором она находилась до революции?
В царские времена буржуазная либеральная элита, стремящаяся социально, политически и экономически подражать Западной Европе, боролась с консервативным, коллективистским мировоззрением православного крестьянства (и его образованных покровителей-славянофилов, самым известным из которых остается Достоевский), основанным на стремлении сохранять особые российские порядки.
Правительство неуклюже колебалось между этими двумя сторонами, пока в 1917 году его не смела Первая мировая война и власть не захватила дисциплинированная революционная группировка, руководствовавшаяся еще одной западной идеологией — марксизмом.
Некоторые считают, что Россия обречена на очередную революцию. Некоторые (в частности эксперт из Чатем-хауса Ричард Саква (Richard Sakwa)) полагают, что Россия может придти к демократии путем преобразования созданной Путиным системы. Собственно говоря, сама по себе консенсусная поддержка президента российским обществом может означать, что «демократическая эволюция» ближе, чем нам кажется. «Прочность политических позиций Путина делает этот момент идеальным для экспериментов власти с политической конкуренцией», — утверждает Ремизов.
Однако при этом Западу не следует питать иллюзий. Если судить по нынешним российским настроениям, будущая демократическая Россия, вероятно, будет мало отличаться от путинской.
Мэтью Дал Санто — сотрудник Копенгагенского университета, руководитель проекта по истории и идентичности в современной России.
