Низкие цены на нефть приведут к катастрофе или все же смогут стать отправной точкой для структурных реформ? Стоит ли ожидать социальных протестов на фоне роста цен, повышения налогов и сокращений в социальной сфере? Какие шаги нужно предпринять, чтобы реанимировать российскую экономику? Финансист, руководитель экономической программы Московского центра Карнеги Андрей Мовчан в интервью RFI подвел итоги 2015 года и рассказал, чего ждать в 2016-м.
RFI: С вашей точки зрения, какие события или тенденции были определяющими в экономической повестке в России в уходящем году?
Андрей Мовчан: В активной экономической повестке таких тенденций не было. Российская государственная экономическая политика невероятно пассивна. За 2015 год кроме неорганизованных попыток поднять налоги, правительство не предпринимало никаких активных действий.
Если говорить о социальной повестке, о том, что происходило вообще на рынке, прежде всего, идет тотальное сокращение экономики, начиная с сектора малых предприятий. Оно пока не так заметно, потому что достаточно большое количество этих предприятий пытаются продолжать работать.
У многих была надежда, что ситуация временная, что экономика адаптируется. Но мы видим, что наступает второй нефтяной шок. Экономика оказалась явно неадаптивной. Никаких мер к внутреннему развитию не предпринимается. Скорее всего, это готовит на будущий год массовое банкротство малых и средних предприятий, сокращение сферы услуг, сокращение внутреннего малого производства.
В этом году инвестиции уже сократились больше чем на 10%, а в долларах — больше, чем на 40%. Капитальное строительство сократилось уже примерно на 10%. А в следующем году, скорее всего, сократится вдвое.
— В 2011–2012 году слово «институт» было одним из самых модных в экономической среде. Все говорили, что необходимы институциональные изменения. По заказу правительства была создана Стратегия-2020. Основной ее посыл в том, что нужно уходить от сырьевой модели, иначе случится катастрофа. Сейчас мы наблюдаем эту катастрофу?
— Мы наблюдаем первую фазу этой катастрофы. Она очень сильно смягчается наличием резервов и наличием эластичности потребления. Вместо катастрофы мы продолжаем наблюдать снижение. Мы уже находимся на уровне середины нулевых годов с точки зрения экономических показателей и постепенно будем двигаться в сторону конца 90-х.
— Эта шоковая ситуация может послужить новой развилкой и отправной точкой к тому, чтобы провести структурные реформы? Или правительство на это не пойдет?
— Правительство, которое сегодня сформировано, не умеет делать реформы. Там нет людей, которые воспитаны в предпринимательской, реформистской среде, которые в состоянии принимать решения и отвечать за них, смотреть на мир с современных, научных точек зрения: с точки зрения использования мотивационных стратегий, использования так называемой невидимой руки и так далее.
Там сейчас абсолютно бюрократизированная среда, занимающаяся в основном пересылкой бумаг и созданием никому не нужных программ за большие деньги. Среда, в который принято достаточно грубое взаимодействие между начальниками и подчиненными. Среда, не допускающая творческих мыслей снизу. Есть только распоряжения начальства, которые надо выполнять. И чем красивее ты напишешь отчет о выполнении распоряжения, тем ты лучший работник.
Из этого сообщества постепенно выпали люди, которые были действительно способны на реформирование и даже на некоторый объективный взгляд, как, например, (бывший министр финансов Алексей) Кудрин. Кудрин вообще очень консервативный человек. Он вряд ли мог бы быть двигателем реформ сам по себе, но у него очень трезвый взгляд на ситуацию.
Если вы посмотрите в хронологическом порядке заявления людей в правительстве, то становится ясно, что они совершенно не разбираются в ситуации, совершенно не понимают перспектив, не видят, каким способом, кроме дополнительных запретов, можно регулировать экономическую жизнь и вообще жизнь в стране.
Эти люди, даже если бы захотели, их реформы свелись к тому, что они выпустили бы еще несколько запретительных указов и создали бы несколько комиссий и министерств.
С другой стороны, никаких реформ правительство не хочет просто потому, что любая реформа — это всегда временное ухудшение ситуации. Невозможно реформировать так, чтобы с утра встать и всем стало бы хорошо. Реформа — это два-три года проблем, связанных с ее внедрением. Это конфликты с элитами, которые заинтересованы в отсутствии реформ. У нас есть целая элитарная группа, которая является бенефициаром архаичной экономики, которой даже выгодно сегодняшнее падение экономики.
Кроме того, на сегодняшний день нет однозначного понимания, к чему реформы могут привести. Потому что реформы — это всегда дестабилизация. А дестабилизация может бросить страну в любую сторону. Не раз в странах арабского востока правители, которые пытались реформировать экономику, приходили к революциям. Потому что подобные реформы, с одной стороны, ухудшают ситуацию, а с другой стороны, увеличивают пространство демократических свобод. Они ведут к отсутствию контроля за обществом. А неконтролируемое общество может вести себя по-разному.
И эта опасность существует. Мы можем прийти к ситуации, когда к власти придут популисты, будет резкое движение влево в левацком смысле: в сторону закрытия рынков, печатания денег, социализма, большой военной агрессии, например. Я думаю, что в Кремле этот аргумент является одним из наиболее весомых. Они видят, что ситуация настолько плоха, что отпустить тотальный контроль очень опасно. На мой взгляд, это иллюзия и ситуация опаснее, чем отпускание контроля.
— Если говорить о реформах, то есть, конечно, вопрос диверсификации, социальной стабильности. Но перед тем, как реформами заниматься, нужно запустить сердце экономики — сделать так, чтобы были частные инвестиции — отечественные и зарубежные?
— Вы не можете перед реформами ничего запустить. Вы не можете запускать жильцов в непостроенный дом. Инвестиции — это в конечном счете жильцы, те, кто будет создавать в этом доме ВВП. Их можно запускать только тогда, когда они захотят в этом доме жить. Для этого собственно и нужны реформы.
— А какой должен быть первый шаг?
— Я могу предположить, что первый шаг для нас — это система правоприменения. Нам нужно защитить инвестиции, права собственности и защитить права граждан. Я думаю, что остальные реформы были бы производными. Реформу правоприменения нельзя сделать за счет косметических законов или отдельных увольнений и посадок коррумпированных судей. Должна быть масштабнейшая реформа, которая меняет все институты, меняет их взаимоотношения между собой, крепко привязывает внутреннюю систему правоприменения к международным стандартам. И только тогда можно говорить о том, что у нас есть база, чтобы думать о том, как теперь нам быть с экономикой.
— Каков шанс, что элиты пойдут на создание правил для всех, а не исключений для самих себя?
Если мы говорим о редких в наше время практически независимых олигархах, людей, у которых сотни миллионов долларов — того же (руководителя инвесткомпании «Тройка Диалог») Рубена Варданяна, например, который, с одной стороны независимый, с другой стороны, богатый и активный — они тоже готовы на сто процентов (к институциональным реформам — RFI), и каждый день стонут от того, что происходит в стране.
Если говорить про высоких чиновников, топ-менеджеров госкомпаний и так называемых миньонах, назначенных олигархами, то они к этому не готовы. Вся суть их бизнеса состоит в том, чтобы использовать рынок прав в своих интересах. Региональные чиновники также в массе своей к этому не готовы. На этом же рынке прав, на его перекосе, на неправовых действиях они могут зарабатывать.
Здесь большой вопрос — насколько они самостоятельны, насколько они могут представлять отдельную силу и противодействовать в случае, если центральная власть захочет (проводить реформы — RFI).
— В этой блокировке со стороны части элит и есть корень зла?
— Я думаю, что не в этом, хотя это, безусловно, существенная часть проблемы. Я думаю, что корень зла в том, что центральное руководство России вогнало себя в патовую ситуацию. Не умея управлять развивающейся страной, управляя командно-административными методами, они вогнали ее в ситуацию, когда больной настолько болен, что лечение опасно.
А поскольку для них приоритетом является сохранение власти и контроля, то они не могут ничего делать, не хотят ничего делать, но начинают понимать, что если ничего не делать, то все равно все кончится очень плохо. А в такой патовой ситуации неспособный к действиям менеджер, к сожалению, способен к очень неразумным поступкам от отчаяния. Их неспособность подпитывается бенефициарами этих проблем.
— Идет сокращение социального сектора, рост цен, уменьшение покупательной способности, повышение налогов. Есть ли риск социальных волнений в России, учитывая, например, события с дальнобойщиками?
— События с дальнобойщиками — это пример того, как даже в такой ситуации протест может иметь мирный, разумный, конструктивный характер. Это такой западноевропейский способ протеста. К сожалению, он особенно ни к чему не приводит.
Но мы знаем, насколько эластичен русский социум. Русская среда достаточно пассивна. Границы открыты. Достаточно большое количество людей, которые могли бы быть лидерами протеста, страну покинули. Я говорю не о лидерах оппозиции. Вообще говоря, у них невысокая популярность, и вряд ли они могли бы возглавить протест. Я имею в виду тех успешных бизнесменов, специалистов, инвесторов, которые живут и работают в других странах просто потому что так им удобнее, выгоднее и приятнее.
Если бы эти два-три миллиона человек оставались в России, сегодня они были бы центром движения за реформы. Но мы теряем примерно 30–40 тысяч таких людей в год. Выхолащивается генофонд реформ.
— Можно ли ждать протестов от этой части элит, которая, как вы говорите, выхолащивается?
— Я думаю, нет. Этой части элиты есть много, что терять. Ее капиталы трансформируются. Недаром российская власть так свято оберегает принцип свободного перемещения людей и капиталов через границу и свободу конвертации. Она хорошо понимает, что это последняя крышка у котла, и ее лучше не закрывать. Люди, обладающие своим капиталом, предпринимательским талантом, как правило, обладают семьями и, если хотите, гедонистическими принципами существования. Они не пассионарии. Они хотят хорошо жить, зарабатывать, помогать другим. Если они могут делать в другой стране, они будут делать это в другой стране. Среди предпринимателей масштабнейшая волна эмиграции. Эмигрирует капитала больше, чем приносит наш торговый баланс. Но вы не увидите предпринимателей среди протестных деятелей.
— Что ждет российскую экономику в будущем году? Дальнейшая консервация существующих проблем? Дальнейшая деградация? Или можно ждать сдвигов?
— Я не верю в позитивные перемены. С точки зрения управления страной ситуация, действительно, патовая. Я думаю, мы будем наблюдать продолжающееся сокращение экономики. Если цены на нефть вернуться на уровень за 40 (долларов за баррель), мы увидим плавное снижение рубля, небольшую двузначную инфляцию, может, в 12–15%. Мы увидим серьезнейшие перемены на рынке капитальных инвестиций. Строительство практически замрет. Цены на недвижимость сдвинутся в сторону начала 2000-х годов. Продажа автомобилей, как и других предметов долгосрочного спроса, будет продолжать сильно падать. Мы увидим робкое начало дефицита продуктов питания и бытовых товаров.
Я не могу предсказать политическую повестку. Я не знаю, какую войну мы еще начнем. Если никакую, то мы будем продолжать жить в тяжело депрессивной экономике, в общем почти этого не ощущая. Потому что резерв еще большой, запасы есть, и многие экономические агенты будут еще продолжать работать. Это будет подпитываться падением курса рубля, инфляцией — это налог на всех, который все будут нести более или менее спокойно.
