Обложка первого номера The Economist в этом году посвящена Бразилии, которая в 2016 году принимает у себя Олимпийские игры, проходящие в Южной Америке впервые. Однако картина складывается катастрофическая.
В 2009 году влиятельный журнал The Economist поместил на обложку одного из выпусков изображение Христа-Искупителя, подобно ракете поднимающегося в небо с вершины горы Корковадо. В то время заявка Рио-де-Жанейро на проведение Олимпийских игр как раз одержала победу в голосовании, речь шла о первых в Южной Америке Олимпийских играх, и статья получила название «Взлет Бразилии» («Brazil takes off»). Положение Бразилии, «самой успешной латиноамериканской страны», среди прочих развивающихся экономик блока БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и Южная Африка) было наиболее благоприятным для того, чтобы завоевать мир, предсказывал The Economist. «Оценки разнятся, но где-то после 2014 года, вполне вероятно, Бразилия станет пятой по величине экономикой в мире, обогнав Великобританию и Францию». И эти слова помещались уже во втором абзаце статьи.
The Economist вновь выбрал Бразилию в качестве центральной темы для своей первой обложки в 2016 году, однако здесь тональность — уже не та. Вместо ожидаемой эйфории, которую страна должна была бы переживать в виду предстоящей в августе олимпиады, журнал констатирует у крупнейшей латиноамериканской экономики «потерянное десятилетие». На обложке мы видим фотографию президента Дилмы Русеф с опущенной головой и символичное название «Падение Бразилии». Журнал подводит итоги политического и экономического кризиса, в прошлом году парализовавшего страну: падение ВВП, снижение двумя агентствами кредитного рейтинга Бразилии, высокая инфляция, отставка министра финансов, не успевшего пробыть на этом посту и года, коррупционный скандал в Petrobras, затрагивающий большую часть политического класса, который управляет судьбами страны в столице, неопределенность с импичментом (смещением) президента.
Между тем и перспективы выхода из кризиса в ближайшие годы также не внушают оптимизма: «2010-е годы почти наверняка будут еще одним потерянным десятилетием; ВВП на душу населения так скоро не восстановится, — пишет The Economist. — На то, чтобы президент вернул себе гордость, с которой Лула вознес свой олимпийский трофей, потребуется некоторое время». Лула да Силва был президентом Бразилии, когда Рио-де-Жанейро добился права на проведение Олимпиады, обойдя Чикаго, Токио и Мадрид; в то время Лула сказал, что экономическая сила Бразилии и ее хорошие показатели в контексте мирового кризиса 2008 года являлись надежными гарантиями того, что Рио будет готов провести это мероприятие.
Опубликованный The Economist анализ не вызвал в бразильской прессе волны возмущения и не стал для нее особенным потрясением.
«Для тех, кто внимательно следит за ситуацией в Бразилии, данный материал не открывает ничего нового. The Economist просто-напросто представил оценки, в которых сходятся серьезные экономисты. Но в целом этот анализ отражает разочарование иностранных инвесторов в стране», — рассказывает Público директор по международным делам Центрального банка Бразилии в период первого правительства Лулы да Силва, экономист Алешандре Шварцман (Alexandre Schwartsman).
По мнению преподавателя философии Университета Сан-Паулу Владимира Сафатла (Vladimir Safatle), эта статья «очевидным образом показывает, как Бразилия перестала быть пресловутой курицей, несущей золотые яйца — каковой ее пыталась представить мировая либеральная мысль». «Какое-то время бразильская экономика рассматривалась как одна из наиболее надежных для международных инвестиций, в том числе потому, что могла похвастаться политической стабильностью, прозрачностью правовых структур и в определенной степени непрерывным ростом. Нам пообещали, что к 2020 году мы станем пятой экономикой в мире. А теперь всем стало ясно, насколько все это было нереально, призрачно. На самом деле мы находимся в стране, где в настоящее время наблюдается серьезная политическая нестабильность и проблемы экономического роста абсолютно очевидны: это крупнейший экономический спад в истории Бразилии начиная с 1980 года».
«Происходящее на протяжении последних двух лет снижение ВВП — это явление, которого Бразилия не знала с 1931 года», — говорит Алешандре Шварцман.
«Не то чтобы страна была избавлена от рецессий; Бразилии доводилось пережить целый ряд спадов: в 99-м, когда обесценилась валюта; в 2003 году, в период перехода от политики Фернандо Энрике Кардозо к правительству Лулы; страна также не избежала рецессии в эпоху международного кризиса 2008–2009 годов. Здесь к этому привыкли. Между тем, после каждого спада Бразилия довольно быстро и эффективно восстанавливалась. В 1999 году все было плохо? В 2000 году — отлично. В 2003 году все было плохо? В 2004 — все замечательно. В 2009 году все было плохо? А вот 2010 год продемонстрировал лучшие показатели роста за многие годы. Мы проходили через рецессии, но очень быстро восстанавливались. Бразилия одной из первых вышла из кризиса 2008–2009, — объясняет экономист. — Сейчас перспективы указывают на крайне медленный возврат к росту в стране с огромными социальными потребностями. Мы смотрим на это и осознаем всю безнадежность происходящего».
Как в Греции
Еще свежи воспоминания о тех временах, когда устойчивый рост Бразилии и ее заслуги по улучшению социального положения 42 миллионов человек, ранее живших за чертой бедности, были встречены на международной арене бурными аплодисментами. Бразилию прославляли как показательную историю успеха, чтобы продемонстрировать всему миру, что «ответственное» левое правительство, принимающее правила рынка и устраняющее радикализм, может быть эффективным. Этот положительный международный имидж помогал правительствам Лулы и Дилмы противостоять критике со стороны национальной прессы. «Бразильскому правительству важно было говорить: посмотрите, насколько международная пресса достовернее по сравнению с прессой национальной», — отмечает Владимир Сафатл.
И что теперь?«Те же самые люди, которые пять лет назад, когда The Economist опубликовал статью «Бразилия растет», говорили: «Посмотрите, даже The Economist признает большие достижения нашего правительства», сейчас делают в прессе заявления из серии: «The Economist — либеральный журнал, не следует принимать его всерьез». Это классика жанра», — смеется Сафатл.
«Падение» Бразилии оказалось внезапным, подчеркивает Шварцман. Экономический кризис, похоже, уже назревал на протяжении некоторого времени, однако теории о его причинах и истоках разнятся. Сама Дилма совершила редкий акт покаяния, когда в августе прошлого года призналась, что недооценила серьезность экономического кризиса в предыдущий мандат. И это после того, как на протяжении собственной избирательной кампании она утверждала, «что в стране нет никаких проблем», напоминает экономист.
«Одно можно сказать наверняка: бразильская экономика находится в полном параличе. Паралич, обширность которого правительство еще не осознало, —говорит Владимир Сафатл. — Я в свои 42 года едва ли припомню что-либо по жесткости равносильное этому кризису. Теперь, какова причина кризиса? На самом деле, мне хочется, чтобы обсуждению именно этого вопроса в национальной и международной прессе уделялось больше внимания».
Философ критикует The Economist, считая, что журнал ограничивается лишь тем, что прописывает один и тот же «универсальный рецепт» любой стране, переживающей рецессию, независимо от присущей ей специфики. Его диагноз для бразильского кризиса таков: государство расточительно, социальные услуги слишком дороги, экономика неконкурентоспособна. Лечение: меры жесткой экономии.
«Объяснение выглядит примерно так: за десять лет лулизма бразильское правительство израсходовало больше, чем следовало, не смогло реформировать свою пенсионную систему и другие вещи из той же категории, оказалось не в состоянии сформировать экономику, конкурентоспособную на международном уровне, и теперь приближается к коллапсу. Невероятно, как им [The Economist] удается делать для всех одинаковый анализ. Будь то Греция, Португалия, Испания или какая-то другая страна. Хочется спросить, действительно ли они проводят анализ каждой из стран или у них есть готовый рецепт, который они пытаются навязать при любых обстоятельствах», — говорит Владимир Сафатл.
Многие экономисты отмечают, что проблемы начались в Бразилии с ряда ошибок, совершенных Дилмой в ее первый срок. The Economist здесь не исключение: Дилма оказывается единственным олицетворением кризиса. «Это президент, который не распределяет полномочия. Это президент, который слишком увлекается деталями. Курс экономической политики корректировался не министром финансов, а президентом, — говорит Алешандр Шварцман. — Выходит, она — лицо этого кризиса».
Политика стимулирования кредита, контроль за ценами, особенно в электроэнергетике и топливной промышленности, налоговые льготы и протекционистские меры для некоторых отечественных отраслей, колоссальные переводы государственных средств на займы крупным предприятиям относятся к мерам, предпринимаемым первым правительством Руссефф, чтобы попытаться удержать бразильскую экономику на плаву в условиях все менее благоприятной международной обстановки. «Мы отступили на несколько шагов назад, полагая, что с идеологической точки зрения правительство было более компетентным, чем рынок. Международные условия больше не были благоприятными, но и ужасными их не назовешь. А наше правительство в конечном итоге опозорилось».
Биполярная страна
Не все аналитики склонны все вину сваливать на Дилму. «Этот кризис есть не только следствие ошибок первого правительства Дилмы, при котором выросла государственная задолженность, а государственные счета оказались в беспорядке», — говорит Альдо Форнациери (Aldo Fornazieri), политолог и научный директор фонда Школы социологии и политологии Сан-Паулу.
«В стране существует структура конституциональных и легализованных расходов, которые бюджет не в состоянии выдержать. Финансовым беспорядком Бразилия отчасти обязана этой структуре государственных расходов, таких, как социальное обеспечение, образование, здравоохранение и так далее. Чтобы все изменить, Бразилия должна провести глубинные структурные реформы», — заключает Форнациери.
Как The Economist также отмечает в своей статье, бразильская конституция ограничивает гибкость государственного бюджета, предусматривая обязательные расходы на определенные сектора, такие, как образование и здравоохранение. «По крайней мере в течение последних 20 лет Бразилия следует по пути роста расходов, — говорит Алешандре Шварцман. — Большая часть этих расходов идет на социальное обеспечение. Несмотря на свою молодость, Бразилия относится к тем странам, которые много тратят на пенсии. Среди бразильцев есть те, кто выходит на пенсию в возрасте чуть старше меня, в 52 — 54 года. Ожидается, что эти люди проживут еще 25, 30 лет. Все это не сходится. То есть, необходимо реформировать социальное обеспечение, а это означает внесение изменений в конституцию. У нас есть бюджет, в котором федеральное правительство распоряжается менее чем 10% расходов. Мы должны заниматься вопросами увязки бюджета. Снова сделать бюджет инструментом государственной политики. Которым он не является. Он на самом деле воспроизводит приоритеты, установленные законодателями почти 30 лет назад. Нам необходимо восстановить гибкость бразильского бюджета. Многое из этого требует конституционных изменений». На это также указывает The Economist.
Пусть даже Бразилия в последнем номере британского журнала появилась не в самом лучшем свете, иные полагают, что обложка 2009 года с Искупителем, взлетающим с вершины к светлому будущему, определенно сыграла на руку бразильскому эгоцентризму.
«Бразилии свойственен тот же тип социальной патологии, что наличествует и у России, — говорит Владимир Сафатл. — Возможно, такова характерная черта больших стран. Либо мы думаем, что мы — новый Рим, подающий миру великие надежды, либо, что хуже нас никого нет в мире. У Бразилии наблюдается поразительное биполярное расстройство. Пять лет назад мы считали себя страной будущего, которая вот-вот станет пятой экономикой в мире, мы грезили о собственной глобальной роли в геоэкономической политике, о месте в Совете Безопасности ООН. А сегодня мы видим себя самыми крупными неудачниками. Я бы сказал, что правдой не является ни то, ни другое».
