Atlantico: В 2003 году первый секретарь Соцпартии Франсуа Олланд выступил с резкой критикой злоупотреблений режима Фиделя Кастро. Сегодня же во Франции расстилают красную ковровую дорожку перед его братом Раулем на фоне новообретенной открытости кубинской экономики. В ноябре 1999 года вы не побоялись поддержать кубинских диссидентов вместе с Аленом Мадленом (Alain Madelin), который поехал с вами, но оказался под арестом. Затем он организовал целую серию конференций во Флориде, о которых говорили американская пресса и телевидение. Как вы считаете, не слишком ли у нас суетятся вокруг визита лидера все еще весьма сомнительного политического режима?
Ив Рукот: Спасибо, что напомнили о моем прошлом: меня нельзя заподозрить в безразличии к правам человека на Кубе. Пока большинство французских интеллектуалов делали вид, что не замечают происходящего на Кубе, а другие ограничивались лишь одними словами, я оказался единственным представителем французской интеллигенции, который отправился туда в 1999 году по просьбе диссидентских групп, чтобы защитить права человека. Я старался не привлекать к этому внимания. Я обратился к нескольким политикам с просьбой поехать со мной, чтобы тайно произнести там речь. Большинство отказались: одни, потому что не могли, другие, потому не хотели или боялись. В итоге получилось так, что мы поехали с моим старым другом Аленом Мадленом, который всегда готов действовать, когда на кону свобода. С нами должен был отправиться и Клод Малюре (Claude Malhuret), но в последний момент у него все сорвалось. Мы тайно встретились с двумя десятками диссидентов: священником, врачом, правозащитниками. Мы отключили микрофоны в гостинице Nacional, где мы тогда остановились, и сбили со следа полицию, меняя такси и проходя через магазины с одной улицы на другую. Это было эпично. Мы взяли с собой «паспорта свободы», то есть бумаги за подписью 15 европейских депутатов, которые обещали привлечь внимание к борьбе получателей этих паспортов, помочь им в случае притеснений или ареста. Мои друзья в Гаване организовали с нами митинг кубинских женщин. Некоторых из них тогда задержали. Арестовали и меня самого, но Ален Мадлен смог вытащить меня из лап тюремщиков. Иначе говоря, я всегда боролся за права человека, причем делал это по всему миру с риском для моей собственной свободы, как например, во Вьетнаме и Бирме (там мы рисковали жизнью вместе со все тем же Аленом Мадленом) или Афганистане. Кстати говоря, я был единственным в мире интеллектуалом, которого друзья из Северного альянса пригласили отпраздновать освобождение Кабула в 2001 году.
Таким образом, я неизменно придерживаюсь этой позиции, чего не сказать о Франсуа Олланде, которого мотает, как флюгер, без видимых на то причин. Сначала он был абстрактным защитником прав человека, а теперь стал реалистичным поборником интересов французской экономики. Между изначальной наивностью и конечным цинизмом должна быть золотая середина, как говорил Аристотель, то есть верная позиция.
Стоит отметить, что все это порождает очередной раскол в Социалистической партии. Среди левых вновь возникает разлад. Но теперь линия разлома проходит не между левоцентристами и левыми. Дело в том, что эти самые левые социалисты изначально поддерживают режим Кастро по причинам, которые связаны с его антилиберальной идеологией. Сегодня левые разделяются на защитников прав человека и поборников реализма в международных отношениях.
Позволю себе напомнить, что левые в Соцпартии были авангардом трусов. Долгие годы они отказывались признавать Кубу одной из худших диктатур Латинской Америки. Они считали Че Гевару (хотя тот убивал людей своей рукой в собственном кабинете) героем под тем лишь предлогом, что он рассуждал о народе и социализме. Кстати, после революции он говорил: «Расстрелы — это не просто необходимость для кубинского народа, но и долг перед этим самым народом». Напомню, что еще совсем недавно Даниэль Миттеран со своей ассоциацией, которая якобы борется за права человека, дружила с Фиделем Кастро, прекрасно понимая, что в его застенках пытают тех, кто требует свободы.
Людей бросали в вонючие темные камеры и будили их каждые полчаса, чтобы сломать их. Такие истязания могли тянуться месяцами, и многие жертвы лишились рассудка. Пограничники бросали мешки с цементом в лодки, на которых кубинцы пытались бежать во Флориду. Из-за этого утонули тысячи мужчин, женщин и детей. Суды лишали прав семьи диссидентов, те не могли даже пойти в больницу, их детей били, а на стенах домов рисовали граффити. И все это время социалисты старательно закрывали глаза.
Прекращение террора, безусловно, прекрасная новость для кубинцев. И это может оправдать экономические соглашения и инвестиции. Вообще, мне кажется странным, что мы сегодня по-разному относимся к Кубе, Вьетнаму и Китаю. Наконец, хотя я понимаю призывы к осторожности со стороны Элизардо Санчеса Санта Круза, главы Кубинской комиссии по правам человека и национальному примирению, экономическое развитие страны может дать толчок либерализации умов. Появление частных предприятий и духа предпринимательства может способствовать либерализации режимов. Если процесс либерализации ускорится благодаря экономическому либерализму и появлению предприятий, я буду этому только рад. Мне не кажется, что разыгрывать эту карту было бы неприемлемо с нравственной точки зрения. Можно рассчитывать на нечто вроде кубинской перестройки, революцию, которая пройдет внутри партии и разрушит кубинскую коммунистическую систему силами части самих кубинских коммунистов.
То есть, это не означает, что Куба стала демократией. Но у нас есть возможность предоставить людям инструменты политической либерализации в виде основ экономической либерализации. В этом и состоит золотая середина, как и с Ираном: открытость и бдительность. Потому что отсутствие открытости может спровоцировать закрытость.
— По случаю этого официального визита у нас много говорят об Alstom, Pernod-Ricard, Alcatel-Lucent, Total… Дипломатические источники уверяют, что не будут забыты и права человека. Нет ли тут определенного лицемерия со стороны французского руководства? Цель этого визита, как и появления президента Ирана Хасана Рухани, явно носит в первую очередь торговый и экономический характер…
— Сейчас существует три лагеря: лагерь наивных и циников (они считают, что раз теперь можно торговать, все будет хорошо), лагерь упертых моралистов (по их мнению, нужно обрубить все связи с диктаторскими обществами) и лагерь тех, кто думает, что все, что позволяет продвинуть ситуацию и породить раскол в партии, это шаги в верном направлении.
Я придерживаюсь именно этой позиции.
В Китае, Вьетнаме, Бирме, Иране и многих африканских странах стоит точно такой же вопрос: что сделать, чтобы подтолкнуть их к свободе? Быть может, у нас это получится с помощью предпринимательства. Когда общество экономически открыто, а товары идут, общение и свобода тоже не стоят на месте. В этой связи стоит отметить, что развитие цифровых технологий позволяет кубинцам общаться в сети, несмотря на государственные препоны. С помощью спутников они теперь могут смотреть иностранные телеканалы. Так, например, выступление Обамы о снятии эмбарго запретили к показу на кубинских каналах, но все посмотрели его по венесуэльским.
Еще раз подчеркну: нет ничего нравственно неприемлемого в том, чтобы связать экономическое развитие Кубы с политическим прогрессом и даже потенциальным смягчением диктатуры. Кроме того, в экономике мы не можем сотрудничать с одними лишь либеральными демократиями. Иначе это означало бы, что нам нужно прекратить партнерство с Китаем, и мне сложно себе такое представить… Мы вправе торговать с государствами, которые не разделяют наших ценностей. Если мы четко говорим, что не поддерживаем их режим и не защищаем их ценности.
Посмотрим, что все это даст. Если это усилит диктатуру Кастро, нужно вынести для себя выводы. В противном случае (что вероятнее), если это позволит расширить экономический и социальный либерализм, следует считать это хорошим знаком. Наступает момент, когда экономический либерализм говорит людям о превосходстве свободы над угнетением.
— Вы действительно верите в политическую реабилитацию семьи Кастро? Права человека действительно окрепли после ухода Фиделя и (по меньшей мере официальной) открытости режима?
— Контроль над повседневной жизнью все еще очень силен, но террор ослаб. Главная причина в том, что у политической власти практически не остается выбора, так как больше никто на Кубе не верит в социализм. Даже лидеры кубинской партии.
Главная цель коммунистического руководства — сохранить политическую власть. От коммунизма в кубинской компартии осталось только название. Она представляет собой националистическую и частично коррумпированную государственную бюрократию, которая стремится удержаться у власти. У нее нет выбора, потому что люди недовольны. Она осознает, что мир вокруг нее меняется, и что она не извлекает для себя из этого достаточной выгоды. Сейчас она просто говорит об экономическом развитии ради лучшей жизни.
Таким образом, партия следует за течением, чтобы сохранить свою власть. Коммунизм сильно ослабил страну, разрушил торговлю и промышленность за исключением туризма. Государственная бюрократия под названием «компартия» пытается оседлать волну либерализма и глобализма, не поступившись своими позициями. Высшему кубинскому руководству больше ничего не остается, чтобы выжить. Оно все еще говорит о марксизме-ленинизме, но разыгрывает либеральную карту. Только французские ультралевые совершенно не понимают сложившуюся ситуацию: они радуются происходящему, хотя речь идет о победе столь ненавистного им экономического либерализма.
