Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
В 1970 году русская эмигрантская церковь в США стала называться Православной церковью в Америке (ПЦА). Она отказалась от слова «русский» в своем названии и со временем перешла к богослужению на английском языке. В последние годы Москва определенно предпринимает попытки восстановить над ней контроль — причиной служит сближение московского патриарха с путинским правительством.
22-23 января состоялась встреча (официально это было собрание) предстоятелей православных автокефальных церквей (главенствующих епископов и патриархов из различных частей света). Она проходила в Православном центре в Шамбези близ Женевы, и председательствовал на ней патриарх Константинопольский Варфоломей, который достаточно неудобно проживает в Константинополе (ныне Стамбул). Когда император Константин в 330 году н.э. перенес туда столицу Римской империи, этот город назвали «новым Римом». Нет нужды говорить о том, что старый Рим, где сейчас восседает папа, не очень этому обрадовался. После многолетних споров о том, кто главнее во вселенской церкви, два патриарха окончательно рассорились и в 1059 году отлучили друг друга от церкви. В те дни они знали, как делать это стильно и со вкусом: посреди литургии в соборе Святой Софии в Константинополе посланцы папы возложили на главный алтарь папский эдикт об отлучении. Встречное отлучение не заставило себя ждать.
Восточное православие было представлено во «вселенском движении» за христианское единство почти с самого начала и вошло во Всемирный совет церквей с момента его основания в 1948 году. Оно также стало частью обширной бюрократии, проросшей внутри совета в Женеве и вокруг нее (конечно, до блеска и великолепия Ватикана ему было далеко, но ведь и расположился он в сдержанной протестантской части Швейцарии). Рим туда не вошел, поэтому присутствие православия оказалось весьма кстати для протестантского руководства ВСЦ, претендовавшего на экуменический (всемирный) и всеобщий статус совета. Православное духовенство со своими иконами и высокими черными скуфьями определенно придавало ему дополнительную экзотику. Евангельские христиане держались в основном в стороне, так что зачастую православные единственные говорили «нет» прогрессивным в политическом плане предложениям, выдвигаемым главенствовавшими в совете протестантами основного направления. Поскольку предложения часто звучали глупые и бессмысленные, эти «нет» выполняли весьма полезную функцию. Но они препятствовали тому позитивному влиянию, которое могла оказывать православная церковь. То же самое можно сказать и о роли православия в Америке, в Национальном совете церквей и в других межцерковных организациях. Мне кажется, отсутствие православного голоса — это весьма прискорбно.
Завершившееся недавно собрание православных предстоятелей оказалось весьма оживленным из-за предложения положить конец странной структуре православия — как на международной арене, так и в США — поскольку она основывается главным образом на государственных и этнических критериях. Встреча на берегу Женевского озера также проводилась в рамках подготовки к более важному событию, намеченному на этот год — к Святому и Великому собору Православной церкви, который должен состояться 16-27 июля в Критской православной академии. Там, под крылом Элладской церкви, это высокое собрание будет защищено от заразы неправославных идей, распространяемых Всемирным советом церквей, где господствуют протестанты. Чтобы тема православного единства не осталась без внимания, участникам собора на Крите вручат документ, впервые опубликованный в 2000 году американской организацией «Православные христиане — миряне». В его заголовке нашло отражение настоятельное стремление к единству православия в США — «Православная церковь в Соединенных Штатах – единая и автокефальная». Цель заключается в том, чтобы шаг за шагом инициировать создание американской церкви, свободной от этнических разногласий и имеющей автокефальный статус (то есть, собственного предстоятеля, признаваемого Константинополем напрямую).
При обсуждении вопроса о христианском единстве обычно приводят две причины, по которым такое единство необходимо. Первая причина имеет отношение к священному писанию: Иисус молился за такое единство перед тем, как его схватили прямо среди учеников (Евангелие от Иоанна, гл.17: 20-23). Вторая предположительно узкопрактическая: христианская вера будет выглядеть более убедительно для неверующих, если верующие будут едины. Ну, это пусть исследователи Нового Завета выясняют, действительно ли Иисус говорил такие слова перед концом своей жизни, а если да, то почему в тот момент это единство было для него важно.
Что касается узкопрактической причины, то в общем я отношусь к ней скептически. Например, я сомневаюсь, что американцы отвернутся от христианской веры из-за того, что в ней огромное разнообразие конфессий. Что касается православия в Америке, то на мой взгляд, невероятное многообразие его юрисдикций и традиций, выстроенных по этническому принципу, мешает людям без той или иной конкретно выраженной этнической принадлежности даже получить доступ к православным прихожанам, не говоря уже о серьезном восприятии их притязаний на истинность своего учения. Я еще много лет назад узнал об этой проблеме новообращенных (которых немало). В то время я преподавал в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке. Молодой человек с американским акцентом и очень англосаксонской фамилией подошел ко мне после лекции задать несколько вопросов. Поскольку в школе было много студентов, которые днем работали, а вечерами учились, чтобы получить диплом, я спросил его, что он делает кроме учебы. Он ответил: я албанский священник. Увидев, насколько я озадачен, он улыбнулся и объяснил: он новообращенный, перешел из англиканской церкви. А когда он решил учиться, чтобы получить сан священника, ему порекомендовали Албанскую православную церковь в Америке, где не хватало священников, и где радушно принимали новообращенных. Я спросил, пришлось ли ему учить албанский язык. Он ответил, что нет, но что со временем он может начать его изучение, хотя большинство его прихожан говорят по-английски.
Позвольте мне пристальнее взглянуть на эту этническую какофонию и на то, как она возникла. Восточных православных христиан в Америке немного. По данным Национальной православной переписи (точно не знаю, что это такое), всего их в 2010 году было около полутора миллионов. Я до конца не уверен, но по моим подсчетам, всего в США 14 отдельных церквей, и почти все они выстроены по этническому признаку. Самая большая — Греческая православная архиепископия. Естественно, правительство Греции в Афинах проявляет большой интерес к этой архиепископии, поскольку она помогает ему во многих вопросах, когда надо повлиять на американское общественное мнение или на правительство.
Следующие по размеру — русские, но здесь ситуация намного сложнее. В 18 веке Московский патриархат направил миссионеров на Аляску (тогда это была российская территория) и учредил епархию в Ситке. Но большинство православных русских в Америке — это многочисленные потомки эмигрантов, прибывших в США в XIX и XX веках. Их приходами управлял назначаемый из Москвы архиепископ Алеутских островов и Северной Америки (симпатичный титул). После большевистской революции 1917 года беженцы на Западе создали Русскую православную церковь за границей, но управляемые из Москвы приходы продолжали существовать отдельно. В 1970 году эмигрантская церковь в США стала называться Православной церковью в Америке (ПЦА). Она отказалась от слова «русский» в своем названии и со временем перешла к богослужению на английском языке. В последние годы Москва определенно предпринимает попытки восстановить над ней контроль — причиной служит сближение московского патриарха с путинским правительством.
Есть церкви по национальному признаку для украинцев, сербов, болгар и румын. У албанцев есть архиепархия, слабо связанная с ПЦА. Есть приходы, связанные с Антиохским патриархатом в Сирии. Их прихожане в основном с Ближнего Востока, и говорят они на арабском языке. Языком литургии там традиционно был ассирийский, ведущий свое происхождение от арамейского, на котором говорил Иисус. Но в антиохских приходах службы проходят главным образом на английском языке, и это может быть связано с тем, что там самое большое количество американских новообращенных (примерно столько же, сколько в ПЦА). Многие среди них ранее были евангельскими протестантами, и сейчас они составляют очень консервативную фракцию в американском православии (что неудивительно).
В дополнение к этой сложной мозаике существуют так называемые Восточные церкви, которые отказываются признавать доктринальные решения Халкидонского Собора 451 года. Самые важные среди них это Армянская и Коптская (египетская и эфиопская) церкви, ведущие свое начало от монофизитской ереси. Есть также индийская Маланкарская православная церковь, первоначально возникшая из несторианской ереси, которая расцвела на территории антиохского патриарха (монофизиты, пришедшие из египетской Александрии). Несторианцы основали огромную церковь Востока, простиравшуюся от Ближнего Востока до Китая; «домашняя церковь» маланкарской ветви находится в Керале на юге Индии. Хотя Рим и Константинополь демонстрируют дружелюбие друг к другу, существует группа так называемых униатских церквей, которые признают власть папы, но используют восточную литургию, а также разрешают священникам жениться.
Налицо усиливающееся соперничество между Константинополем и Москвой (ее патриарх Кирилл при поддержке Путина хочет восстановить Москву в звании «третьего Рима»).
[ПРИМЕЧАНИЕ: Я очень старался все изложить правильно, но мог допустить серьезные ошибки, соотнося этнические названия и еретические. В любом случае, вышесказанного достаточно, чтобы подтвердить мое мнение о том, что голос православия в Америке будет слышен лучше, если он станет единым и менее какофоничным. Написав это слово, я вспоминаю свои зачаточные знания греческого языка: слово какофония происходит от двух древнегреческих слов κακός — дурной и φωνή — звук.]
Говорящее по-гречески восточное христианство начало распространяться из очень разнообразной в религиозном плане Малой Азии (римляне называли ее vagina deorum — средоточие богов). Но когда христианство стало религией римского государства, такой близости плюрализма и новой веры был положен конец. С тех пор Восточное православие существовало в трех социально-политических формах: как государственная религия в Византии, России и балканских государствах, появившихся на развалинах Османской империи; как гонимая и угнетаемая общность людей под исламским или коммунистическим правлением; и как диаспора на основе этнической принадлежности. Такой исторический опыт ни в коей мере не подготовил православие к современному религиозному плюрализму, особенно если этот плюрализм сочетается с гарантированной законом свободой религии. Как православие в условиях Америки может справиться с динамикой многоконфессиональной системы, особенно на рынке свободного религиозного выбора?
Мне кажется, большевистская революция стала важным переломным моментом. Среди беженцев из России была необычайно одаренная группа интеллектуалов, которые в 1925 году создали в Париже Свято-Сергиевский православный богословский институт. Конечно, еще находясь в России, они были знакомы с европейскими идеями, но в Париже им пришлось в срочном порядке выстраивать отношения между этими идеями и своей верой. Иными словами, они осознанно ответили на вызовы современного плюрализма в условиях свободы. Самыми знаменитыми интеллектуалами в составе этой группы были Николай Бердяев и Сергей Булгаков. Три человека — Георгий Флоровский, Александр Шмеман и Иван Мейендорф — эмигрировали в Америку и основали нечто вроде миссионерского аванпоста Свято-Сергиевского православного богословского института — Свято-Владимирскую духовную семинарию в городе Крествуд, штат Нью-Йорк. Я знал только Шмемана, который производил впечатление многоопытного и утонченного французского интеллигента. Он прекрасно говорил по-английски с французским акцентом. Со временем я начал ощущать его глубокую набожность, которая родилась намного восточнее Парижа.
Мой учитель Альфред Шуц (Alfred Schutz) любил рассказывать анекдот про даму из высшего общества, которую на обеде посадили рядом с энтомологом. Он весь вечер без устали рассказывал ей, каких чудесных насекомых ему довелось изучать. Когда к своему облегчению дама смогла, наконец, встать из-за стола, она сказала соседу: «Это очень интересно, если вы этим интересуетесь». Шуц этим анекдотом иллюстрировал свою концепцию «структуры значимости». Для кого значимы эти любопытные православные курьезы? Иными словами, кому до этого есть дело?
Про себя скажу, что у меня никогда не возникало соблазна «поплавать в водах Босфора» (это такая фраза, означающая переход в православие и отличающая православных от тех, кто решил «поплавать в водах Тибра» — от католиков). Но меня очень часто глубоко трогали православные службы. Помню, как я в первый раз посетил пасхальное богослужение в Нью-Йорке в студенческие годы. Оно проходило в русском храме на Ист-стрит, который в то время находился под началом старой русской митрополии. Когда поздно вечером в субботу началась служба, храм был слабо освещен, все занавеси и покров алтаря были черными – цвета Страстной пятницы. Затем все прихожане вышли на улицу и медленно пошли крестным ходом вокруг здания. Было очень холодно. Когда мы вернулись в храм, он был ярко освещен, и все цвета были исключительно яркие и светлые. Наступило Светлое Христово Воскресение. Хор начал речитатив о том, как воскрес Христос, «смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав» (конечно, я ни слова не понимал на старославянском, но нам раздавали английский перевод). И тут произошло нечто поразительное: рядом со мной открылась боковая дверь, и вошел старик в парадной форме офицера царской армии. Он перекрестился и начал благоговейно слушать пасхальную молитву.
История о том, как Русь стала православной, может быть выдуманной, но даже если есть сомнения в ее исторической точности, она все равно вызывает уважение. Язычник великий князь Владимир (958-1015 гг. н.э.), правивший первым русским государством в Киеве, решил стать христианином (возможно, по стратегическим соображениям). Он не знал, кому дать клятву верности: Риму или Константинополю. Князь отправил своих посланников в оба места. В Константинополе посланцы побывали на службе в соборе Святой Софии – огромном храме, который сейчас является музеем и важной достопримечательностью Стамбула. Вернувшись в Киев, они сказали Владимиру: «И не знали мы — на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом». На Владимира это произвело большое впечатление. Но дело не только в эстетическом восприятии (музыкой Баха можно наслаждаться, и не будучи лютеранином). Православие создало особую версию христианской веры, резко отличающуюся от западной.
Павел Евдокимов (1901-1970 гг.) был одним из преподавателей Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже. Он написал несколько книг (все на французском). Майкл Плекон (Michael Plekon) (социолог из Городского университета Нью-Йорка) любовно перевел и опубликовал некоторые работы Евдокимова. В одной из них есть, на мой взгляд, очень проникновенное сравнение западного/латинского и восточного/греческого и русского христианства. На Западе встреча человека с Богом происходит в зале суда. Человек грешит, Бог не может простить его за это, божья справедливость гласит, что за грех надо нести наказание. Иисус в своих страданиях взял грех на себя и понес кару. А на Востоке такая встреча происходит в больнице. Человек болеет, и грех это часть его недуга. В такое состояние его приводит дьявол — архизлодей и противник Бога (а не жалкий подкаблучник Адам). Воскресший Христос победил дьявола и тем самым инициировал процесс всеобщего искупления.
Если сказать иначе, у Запада — католического и протестантского — набожность сосредоточена на Страстной пятнице. Восточная же набожность сфокусировалась на Пасхе. Думаю, важно понять, что такие различия нельзя урегулировать новыми богословскими формулировками. Комиссия в составе западных и восточных богословов при финансовой поддержке Всемирного совета церквей несколько лет обсуждала одно слово — филиокве (дополнение) «и Сына», которое средневековый латинский синод включил в описание святого духа Никео-Константинопольского символа веры: «Дух Святой, исходящий от Отца и Сына». Восток посчитал такое изменение ересью. Комиссия в итоге пришла к заключению, что спорное слова в действительности не нужно, и что западные церкви ради христианского единства должны от него отказаться. Я не утверждаю, что такого рода богословский диалог не имеет смысла; но скорее, следует задавать вопрос о том, какие ключевые ощущения и идеи лежат в основе богословских формулировок.
Тот же довод приводится в более систематическом методе под названием «исследование лейтмотива» шведского ученого Густава Аулена (Gustav Aulen), изложенном им в книге «Христос Победитель» (1931 г.). Автор противопоставляет друг другу два разных взгляда на искупление. Есть «теория удовлетворения» (евдокимовская сделка в «зале суда»), впервые сформулированная Ансельмом Кентерберийским (1033-1109 гг. н.э.), а затем принятая всеми западными церквями, католическими и протестантскими. Но есть и восточная идея о победе Христа над врагом, который вначале испортил божье создание, и до сих пор держит человека в плену страданий, прегрешений и смерти. Аулен входил в группу ученых Лундского университета, которые разработали метод «исследования лейтмотива» отличающий коренной опыт религиозной традиции от ее более абстрактных теологических интерпретаций. Кстати, Аулен (он был не только ученым, но и епископом лютеранской церкви Швеции) считал, что Лютер был ближе к восточной концепции, чем Ансельм. Мне нравится такое толкование, хотя я отнюдь не уверен, что оно правильное. С другой стороны, есть история о том, как Лютер бросил в дьявола чернильницу, когда тот пытался отвлечь его от перевода Библии на немецкий.
При обсуждении вопроса о христианском единстве обычно приводят две причины, по которым такое единство необходимо. Первая причина имеет отношение к священному писанию: Иисус молился за такое единство перед тем, как его схватили прямо среди учеников (Евангелие от Иоанна, гл.17: 20-23). Вторая предположительно узкопрактическая: христианская вера будет выглядеть более убедительно для неверующих, если верующие будут едины. Ну, это пусть исследователи Нового Завета выясняют, действительно ли Иисус говорил такие слова перед концом своей жизни, а если да, то почему в тот момент это единство было для него важно.
Что касается узкопрактической причины, то в общем я отношусь к ней скептически. Например, я сомневаюсь, что американцы отвернутся от христианской веры из-за того, что в ней огромное разнообразие конфессий. Что касается православия в Америке, то на мой взгляд, невероятное многообразие его юрисдикций и традиций, выстроенных по этническому принципу, мешает людям без той или иной конкретно выраженной этнической принадлежности даже получить доступ к православным прихожанам, не говоря уже о серьезном восприятии их притязаний на истинность своего учения. Я еще много лет назад узнал об этой проблеме новообращенных (которых немало). В то время я преподавал в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке. Молодой человек с американским акцентом и очень англосаксонской фамилией подошел ко мне после лекции задать несколько вопросов. Поскольку в школе было много студентов, которые днем работали, а вечерами учились, чтобы получить диплом, я спросил его, что он делает кроме учебы. Он ответил: я албанский священник. Увидев, насколько я озадачен, он улыбнулся и объяснил: он новообращенный, перешел из англиканской церкви. А когда он решил учиться, чтобы получить сан священника, ему порекомендовали Албанскую православную церковь в Америке, где не хватало священников, и где радушно принимали новообращенных. Я спросил, пришлось ли ему учить албанский язык. Он ответил, что нет, но что со временем он может начать его изучение, хотя большинство его прихожан говорят по-английски.
Позвольте мне пристальнее взглянуть на эту этническую какофонию и на то, как она возникла. Восточных православных христиан в Америке немного. По данным Национальной православной переписи (точно не знаю, что это такое), всего их в 2010 году было около полутора миллионов. Я до конца не уверен, но по моим подсчетам, всего в США 14 отдельных церквей, и почти все они выстроены по этническому признаку. Самая большая — Греческая православная архиепископия. Естественно, правительство Греции в Афинах проявляет большой интерес к этой архиепископии, поскольку она помогает ему во многих вопросах, когда надо повлиять на американское общественное мнение или на правительство.
Следующие по размеру — русские, но здесь ситуация намного сложнее. В 18 веке Московский патриархат направил миссионеров на Аляску (тогда это была российская территория) и учредил епархию в Ситке. Но большинство православных русских в Америке — это многочисленные потомки эмигрантов, прибывших в США в XIX и XX веках. Их приходами управлял назначаемый из Москвы архиепископ Алеутских островов и Северной Америки (симпатичный титул). После большевистской революции 1917 года беженцы на Западе создали Русскую православную церковь за границей, но управляемые из Москвы приходы продолжали существовать отдельно. В 1970 году эмигрантская церковь в США стала называться Православной церковью в Америке (ПЦА). Она отказалась от слова «русский» в своем названии и со временем перешла к богослужению на английском языке. В последние годы Москва определенно предпринимает попытки восстановить над ней контроль — причиной служит сближение московского патриарха с путинским правительством.
Есть церкви по национальному признаку для украинцев, сербов, болгар и румын. У албанцев есть архиепархия, слабо связанная с ПЦА. Есть приходы, связанные с Антиохским патриархатом в Сирии. Их прихожане в основном с Ближнего Востока, и говорят они на арабском языке. Языком литургии там традиционно был ассирийский, ведущий свое происхождение от арамейского, на котором говорил Иисус. Но в антиохских приходах службы проходят главным образом на английском языке, и это может быть связано с тем, что там самое большое количество американских новообращенных (примерно столько же, сколько в ПЦА). Многие среди них ранее были евангельскими протестантами, и сейчас они составляют очень консервативную фракцию в американском православии (что неудивительно).
В дополнение к этой сложной мозаике существуют так называемые Восточные церкви, которые отказываются признавать доктринальные решения Халкидонского Собора 451 года. Самые важные среди них это Армянская и Коптская (египетская и эфиопская) церкви, ведущие свое начало от монофизитской ереси. Есть также индийская Маланкарская православная церковь, первоначально возникшая из несторианской ереси, которая расцвела на территории антиохского патриарха (монофизиты, пришедшие из египетской Александрии). Несторианцы основали огромную церковь Востока, простиравшуюся от Ближнего Востока до Китая; «домашняя церковь» маланкарской ветви находится в Керале на юге Индии. Хотя Рим и Константинополь демонстрируют дружелюбие друг к другу, существует группа так называемых униатских церквей, которые признают власть папы, но используют восточную литургию, а также разрешают священникам жениться.
Налицо усиливающееся соперничество между Константинополем и Москвой (ее патриарх Кирилл при поддержке Путина хочет восстановить Москву в звании «третьего Рима»).
[ПРИМЕЧАНИЕ: Я очень старался все изложить правильно, но мог допустить серьезные ошибки, соотнося этнические названия и еретические. В любом случае, вышесказанного достаточно, чтобы подтвердить мое мнение о том, что голос православия в Америке будет слышен лучше, если он станет единым и менее какофоничным. Написав это слово, я вспоминаю свои зачаточные знания греческого языка: слово какофония происходит от двух древнегреческих слов κακός — дурной и φωνή — звук.]
Говорящее по-гречески восточное христианство начало распространяться из очень разнообразной в религиозном плане Малой Азии (римляне называли ее vagina deorum — средоточие богов). Но когда христианство стало религией римского государства, такой близости плюрализма и новой веры был положен конец. С тех пор Восточное православие существовало в трех социально-политических формах: как государственная религия в Византии, России и балканских государствах, появившихся на развалинах Османской империи; как гонимая и угнетаемая общность людей под исламским или коммунистическим правлением; и как диаспора на основе этнической принадлежности. Такой исторический опыт ни в коей мере не подготовил православие к современному религиозному плюрализму, особенно если этот плюрализм сочетается с гарантированной законом свободой религии. Как православие в условиях Америки может справиться с динамикой многоконфессиональной системы, особенно на рынке свободного религиозного выбора?
Мне кажется, большевистская революция стала важным переломным моментом. Среди беженцев из России была необычайно одаренная группа интеллектуалов, которые в 1925 году создали в Париже Свято-Сергиевский православный богословский институт. Конечно, еще находясь в России, они были знакомы с европейскими идеями, но в Париже им пришлось в срочном порядке выстраивать отношения между этими идеями и своей верой. Иными словами, они осознанно ответили на вызовы современного плюрализма в условиях свободы. Самыми знаменитыми интеллектуалами в составе этой группы были Николай Бердяев и Сергей Булгаков. Три человека — Георгий Флоровский, Александр Шмеман и Иван Мейендорф — эмигрировали в Америку и основали нечто вроде миссионерского аванпоста Свято-Сергиевского православного богословского института — Свято-Владимирскую духовную семинарию в городе Крествуд, штат Нью-Йорк. Я знал только Шмемана, который производил впечатление многоопытного и утонченного французского интеллигента. Он прекрасно говорил по-английски с французским акцентом. Со временем я начал ощущать его глубокую набожность, которая родилась намного восточнее Парижа.
Мой учитель Альфред Шуц (Alfred Schutz) любил рассказывать анекдот про даму из высшего общества, которую на обеде посадили рядом с энтомологом. Он весь вечер без устали рассказывал ей, каких чудесных насекомых ему довелось изучать. Когда к своему облегчению дама смогла, наконец, встать из-за стола, она сказала соседу: «Это очень интересно, если вы этим интересуетесь». Шуц этим анекдотом иллюстрировал свою концепцию «структуры значимости». Для кого значимы эти любопытные православные курьезы? Иными словами, кому до этого есть дело?
Про себя скажу, что у меня никогда не возникало соблазна «поплавать в водах Босфора» (это такая фраза, означающая переход в православие и отличающая православных от тех, кто решил «поплавать в водах Тибра» — от католиков). Но меня очень часто глубоко трогали православные службы. Помню, как я в первый раз посетил пасхальное богослужение в Нью-Йорке в студенческие годы. Оно проходило в русском храме на Ист-стрит, который в то время находился под началом старой русской митрополии. Когда поздно вечером в субботу началась служба, храм был слабо освещен, все занавеси и покров алтаря были черными – цвета Страстной пятницы. Затем все прихожане вышли на улицу и медленно пошли крестным ходом вокруг здания. Было очень холодно. Когда мы вернулись в храм, он был ярко освещен, и все цвета были исключительно яркие и светлые. Наступило Светлое Христово Воскресение. Хор начал речитатив о том, как воскрес Христос, «смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав» (конечно, я ни слова не понимал на старославянском, но нам раздавали английский перевод). И тут произошло нечто поразительное: рядом со мной открылась боковая дверь, и вошел старик в парадной форме офицера царской армии. Он перекрестился и начал благоговейно слушать пасхальную молитву.
История о том, как Русь стала православной, может быть выдуманной, но даже если есть сомнения в ее исторической точности, она все равно вызывает уважение. Язычник великий князь Владимир (958-1015 гг. н.э.), правивший первым русским государством в Киеве, решил стать христианином (возможно, по стратегическим соображениям). Он не знал, кому дать клятву верности: Риму или Константинополю. Князь отправил своих посланников в оба места. В Константинополе посланцы побывали на службе в соборе Святой Софии – огромном храме, который сейчас является музеем и важной достопримечательностью Стамбула. Вернувшись в Киев, они сказали Владимиру: «И не знали мы — на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом». На Владимира это произвело большое впечатление. Но дело не только в эстетическом восприятии (музыкой Баха можно наслаждаться, и не будучи лютеранином). Православие создало особую версию христианской веры, резко отличающуюся от западной.
Павел Евдокимов (1901-1970 гг.) был одним из преподавателей Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже. Он написал несколько книг (все на французском). Майкл Плекон (Michael Plekon) (социолог из Городского университета Нью-Йорка) любовно перевел и опубликовал некоторые работы Евдокимова. В одной из них есть, на мой взгляд, очень проникновенное сравнение западного/латинского и восточного/греческого и русского христианства. На Западе встреча человека с Богом происходит в зале суда. Человек грешит, Бог не может простить его за это, божья справедливость гласит, что за грех надо нести наказание. Иисус в своих страданиях взял грех на себя и понес кару. А на Востоке такая встреча происходит в больнице. Человек болеет, и грех это часть его недуга. В такое состояние его приводит дьявол — архизлодей и противник Бога (а не жалкий подкаблучник Адам). Воскресший Христос победил дьявола и тем самым инициировал процесс всеобщего искупления.
Если сказать иначе, у Запада — католического и протестантского — набожность сосредоточена на Страстной пятнице. Восточная же набожность сфокусировалась на Пасхе. Думаю, важно понять, что такие различия нельзя урегулировать новыми богословскими формулировками. Комиссия в составе западных и восточных богословов при финансовой поддержке Всемирного совета церквей несколько лет обсуждала одно слово — филиокве (дополнение) «и Сына», которое средневековый латинский синод включил в описание святого духа Никео-Константинопольского символа веры: «Дух Святой, исходящий от Отца и Сына». Восток посчитал такое изменение ересью. Комиссия в итоге пришла к заключению, что спорное слова в действительности не нужно, и что западные церкви ради христианского единства должны от него отказаться. Я не утверждаю, что такого рода богословский диалог не имеет смысла; но скорее, следует задавать вопрос о том, какие ключевые ощущения и идеи лежат в основе богословских формулировок.
Тот же довод приводится в более систематическом методе под названием «исследование лейтмотива» шведского ученого Густава Аулена (Gustav Aulen), изложенном им в книге «Христос Победитель» (1931 г.). Автор противопоставляет друг другу два разных взгляда на искупление. Есть «теория удовлетворения» (евдокимовская сделка в «зале суда»), впервые сформулированная Ансельмом Кентерберийским (1033-1109 гг. н.э.), а затем принятая всеми западными церквями, католическими и протестантскими. Но есть и восточная идея о победе Христа над врагом, который вначале испортил божье создание, и до сих пор держит человека в плену страданий, прегрешений и смерти. Аулен входил в группу ученых Лундского университета, которые разработали метод «исследования лейтмотива» отличающий коренной опыт религиозной традиции от ее более абстрактных теологических интерпретаций. Кстати, Аулен (он был не только ученым, но и епископом лютеранской церкви Швеции) считал, что Лютер был ближе к восточной концепции, чем Ансельм. Мне нравится такое толкование, хотя я отнюдь не уверен, что оно правильное. С другой стороны, есть история о том, как Лютер бросил в дьявола чернильницу, когда тот пытался отвлечь его от перевода Библии на немецкий.
