Легенда о море. Один день на границе с Крымом

— Как точно в одной фразе вы передали смысл того, о чем я думаю второй год. Для Украины Крым — это действительно не более, чем море… Но он намного больше, чем море для меня и для Севгиль и других крымских татар.

Севгиль промолчала, посмотрела в окно машины, куда Ислямов усадил нас, чтобы отвезти в штаб блокады.

Несмотря на близость к морю, по селам много брошенных полуразвалившихся частных домов, разоренных дворов и предприятий.

Это место — буферная зона между оккупированной территорией и материковой Украиной.

На блокпост мы едем вдоль Арабатской стрелки. Наш герой водит резко и быстро — под 200 километров в час. Он обгоняет редкие машины по дороге, разбитой военной техникой. Ислямов подглядывает за нашей реакцией в водительское зеркало и шутит: «Девушки, не пугайтесь. Раз вы сели ко мне в машину, вы уже отчаянные. За мной охотятся все, кому не лень».

Мы проезжаем мимо украинского блокпоста перед самым штабом блокады.

— Если начнут наступать русские, тут все взорвется. По периметру стоит наша украинская артиллерия. Здесь демилитаризованная зона. Было время, когда уже оккупировали Крым, а русские на БТР-ах мимо украинских пограничников ездили за водкой в киоск. Граница открыта, проходной двор.

— А вот лиман, — Ислямов показывает рукой на воду. — Тут есть места, где можно пешком дойти до Крыма, по воде — как Миронов в фильме «Бриллиантовая рука».

Блокпост, за три километра до пункта пропуска «Чонгар», выглядит островком жизни на фоне пустых базаров, унылых сел и разбитых дорог.

Палаточный городок охраняет несколько вооруженных молодых людей — они косо смотрят на всех незнакомцев, поэтому при первой встрече подозрительно оглядывают нас с ног до головы.

Ислямов на правах хозяина проводит экскурсию по штабу и знакомит с бойцами. По тому, как вооруженные люди реагируют на его слова и жесты, становится ясно — он тут безусловный авторитет.

— Это — Перс, а это — Джамиль — указывает Ислямов на молодого человека с рыжей бородой, похожего на персонажа из сказок Андерсона, — он радист от Бога.

— Проведи девушек, покажи им как мы живем, — просит он одного из бойцов.

Угрюмый сосредоточенный юноша с автоматом наперевес заводит нас в военную палатку.

— Только не снимайте, не надо выдавать врагам стратегическую информацию, — говорит он нам. — Вот здесь мы и обитаем.

В палатке холодно, несколько человек в камуфляжной форме греются возле буржуйки. На веревках, протянутых через все жилище бойцов, сушатся вещи.

— У нас тут и женщины спят, но нас немного. Здесь вообще все как в семье, — говорит короткостриженная девушка. — И место есть, если хотите — оставайтесь.

Палатку охраняет молодая кавказская овчарка по кличке Миша. Предыдущую кто-то отравил, поэтому Мишу тут берегут и любят.

Приемная Ислямова — это небольшая коморка, где стол, стулья, ноутбук Apple, ваза с печеньем по центру стола. На стене — крымскотатарский флаг и картина с крымским пейзажем.

Ислямов просит помощницу приготовить крепкий кофе — крымские татары всех гостей в обязательном порядке угощают кофе со сладостями.

Мы начинаем разговор.

— Вы раньше были крупным бизнесменом, далеким от политики. Сейчас вы — лицо крымскотатарского сопротивления. Как вам такая метаморфоза?

— Рефат Чубаров так обо мне говорит: «Когда-то он был богатым человеком». Это все из-за безысходности.

— В какой момент у вас наступило это чувство безысходности?

— Спустя два месяца после того, как я приехал в Киев. Я понял, что никому мы не нужны там. Нас готовы жалеть, чмокать, утешать, но помогать — нет.

— Вам роль жертвы не понравилась?

— Она мне не подошла, — отрезает Ислямов, ему явно не понравился вопрос.

— С кем вы общались в Киеве?

— С кем я только не общался — с Яценюком, президентом. Ладно там — Ислямов — с ним еще как-то можно разобраться. А с остальным народом что делать? Народ там остался…

А чем живет народ — он же не живет одним печеньем, он живет своей культурой, традицией. Украина думает практически также как и оккупант: «Вот вам зрелища, хлеб — живите как все. Ну что у вас там, 18 мая (день памяти жертв депортации)? Зажгите пару свечек, помолитесь там».

А для нас это — все. Потому что мы благодаря этому живем и сохраняемся. Как те индейцы — это внутреннее состояние передается детям и внукам.

Диалог перебивает скрип двери.

— Селям, — на пороге появляется невысокая блондинка в камуфляжной куртке с пакетами в руках.

Довольная и улыбчивая девушка с ямочками на щеках выкладывает на стол порезанный кусочками пряник домашней выпечки.

К сладостям приносят ароматный кофе — с гвоздикой, кориандром и имбирем. Ислямов даже название ему придумал — «Блокадный кофе». В комнате становится уютно, как в хорошем крымскотатарском ресторане где-нибудь в Бахчисарае.

— У нас тут три девочки и каждый день кто-то свое блюдо готовит. Вчера янтыхи Зера готовила, сарму Гульсум — хвалится Ислямов. — Но пряники — это что-то новенькое. Никто не готовил пока.

— Я могу для вас сегодня приготовить плов, — проявляет вдруг инициативу Севгиль.

— Обязательно. А пока угощайтесь блокадным кофе…

— Скажите, не сложилось ли у вас впечатления, когда вы общались с лидерами Украины, что они для себя вопрос Крыма закрыли, или просто отодвинули на несколько лет?

— Севгиль хорошее слово подобрала — они к нам относятся как к жертвам. Они жалели нас и Мустафа агъа (Джемилева). Жалко, потому что они понимают, что он всемирный такой правозащитник. Но все равно — масштаб Мустафы ни Яценюк, ни Порошенко до конца понять не могут.

— А для вас Мустафа, он — кто?

— Лидер нации, отец нашего народа, хотя у него могут быть недостатки. Он как Ататюрк у турков. Он человек с львиным сердцем. Небольшой ростом, но абсолютно бесстрашный. Даже мне, всего добившегося самому, непросто признать, что есть человек сильнее меня.

— Вы считаете себя сильным человеком. У вас была совершенно другая жизнь — дорогие костюмы, кортежи, дома. Теперь же вы — аскет. Мы сидим с вами в самодельном кабинете, вы в военной форме, в федеральном розыске. Как вы себя чувствуете в этой новой реальности?

— Я чувствую себя лучше, потому что я нашел самую главную цель в своей жизни — вернуть Крым. И все тут находятся ради этой цели. Они же как лампочки светятся — вы походите, пообщайтесь. Тут как на Майдане. Только у Майдана была общая идея — без национального признака.

— Какая цель у вас?

— Увидеть крымскотатарский Крым.

— А до всех этих событий у вас какая цель в жизни была?

— Да как у всех — встречать старость с внуками, пасти коз, у меня сад там есть в Крыму, выращивать виноград там.

— А что сейчас с вашим домом?

— Буквально вчера опечатывали мой дом в родном Гурзуфе. Вся остальная недвижимость тоже арестована.

— Что вы еще потеряли в Крыму — активы, бизнес?

— У меня был бизнес — миллиардный в долларовом эквиваленте. Меня давили по чуть-чуть, отрезали как собаке хвост. Например, приносили мне налоговое нарушение: «заплатите столько-то».

Потом бумажку приносили в банк, чтобы я, как собственник, доинвестировал в банк, создал резервы. Каждый день ко мне приходили и просили сделать что-нибудь.

— Кем были эти переговорщики — крымчане или приезжие?

— Нет, это были ФСБ-шники. Они мне говорили «Ты уперся, так нельзя».

— Не так-то сильно вы упирались поначалу. Многие ставят вам в упрек тот факт, что 20 дней вы работали на правительство оккупационных властей. Почему вы тогда пошли во власть?

— Все выглядит так, что должны быть герои без тени упрека — в жизни бывают ошибки, в том числе и тактические.

Стратегически у нас цель одна — мы стоим за крымскотатарскую автономию.

Но мы понимали, что российская армия наступает, а Украина не будет бороться за Крым. Все украинские руководители говорили Чубарову «Мы не знаем, что делать».

А что делать крымским татарам? Мы на референдум не приходили, украинской власти нет — полный бардак.

— А зачем все-таки во власть нужно было идти?

— Член Курултая (крымскотатарский парламент — УП) не может заходить в правительство. Человек с украинским гражданством тоже не может входить в это правительство оккупированного полуострова.

Тогда Чубаров сказал: «У нас есть Ленур, он не член Меджлиса, у него есть российское гражданство». Я был гражданином России на тот момент уже 20 лет. Но я сказал, что нельзя меня просто так назначать. Нужно, чтобы народ принял это назначение.

И тогда я выступил на Курултае, перед всеми делегатами.

— И сказали, кроме прочего, что весь народ не может быть диссидентом, это многих обидело…

— И я так до сих пор считаю, что весь народ не может диссидентом, потому что тогда будет депортация.

Тогда Меджлис проголосовал, что доверяет мне представлять интересы крымских татар. Со мной вместе туда отправили Заура Смирнова (бывший член Меджлиса, сейчас чиновник «крымского правительства» — УП), и мы взяли мандат на две недели, чтобы увидеть, как будет действовать крымская власть.

— Что вы увидели, пока работали в крымской власти?

— Огромную ненависть к крымским татарам.

Я с первых дней понял, что все это была имитация решения крымского вопроса, и они с самого начала хотели нас депортировать. На одном из совещаний я вспылил и сказал: «Вы что, нас депортировать хотите?». После этого совещание сразу прекратили, и я понял, что угадал. Они начали рассказывать мне, крымскому татарину, что греки и армяне — коренной народ Крыма, и скоро их привезут. После того совещания я задумался.

Там я должен был принимать решения не только за себя, но и за весь народ.

Чубаров хотел сохраниться в Крыму, Ислямов хотел сохраниться в Крыму.

Но в какой-то момент дошло до того, что нам запретили отмечать 18 мая. И нам пришлось занять более жесткую позицию. Я больше не мог терпеть.

Мне еще все время вменялось, что у нас на АТR отсутствует цензура — что мы не вешаем российский флаг у себя. Эти люди хотели получить все и сразу — по щелчку.

Мы ругались каждый день. Приближались майские праздники. Нам предлагали поехать к Путину. Мы говорили, что полетим, но только в составе «Ислямов, Чубаров и муфтий», и в том случае, если на повестке будет вопрос о проведении митинга, и больше ничего.

— Вы полетели?

— Нет. И после того, как мы поняли, что 18 мая нам провести не дадут, Меджлис написал бумагу, что мы не принимаем эту власть. Естественно, нам было сказано: Ислямова снимем, Чубарова — депортируем.

— Пытались ли с вами договориться? Что предлагали взамен на лояльность и уступчивость?

— Конечно. Мне предлагали деньги «Газпрома», деньги «Роснефти» — в мой банк.

— Какова цена лояльности?

— Миллиарды. И все на счетах в моем банке. Представляете, когда такие активы заходят в банк… То есть, они пытались встроить меня в систему. «Вот, мы поднимем банк, он будет одним из лучших в Крыму, ты будешь развиваться, в Москве дадим возможности». За телеканал мне предлагали 25 млн долларов. Мол, зачем тебе париться, при этом мы не будем весь телеканал покупать, а только контрольную часть, пакет.

— Как начали отбирать ваш бизнес?

— После того, как аннексия произошла, я был первый крымскотатарский бизнесмен, который подвергся полной и тотальной проверке. Были ФСБ, МЧС, санэпидемстанция, местная милиция, прокуратура…

— Они усиливали свои переговорные позиции?

— Конечно. Мало того, доходило до того, что меня в один день арестовали. Представляете, вы прилетаете, у вас забирают паспорт и говорят: «Извините».

Меня посадили в машину, сказали, что на меня открыто уголовное дело — покушение на какого-то прокурора.

Потом, после каждой поездки в Киеве, меня встречал сотрудник ФСБ и спрашивал: «Здравствуйте, Ленур Эдемович, у нас служба такая» «Какие вопросы?» «Да никаких вопросов нет. Вы же в Киев летали?» «Да». «Могли бы два слова сказать?» Знаете, так настоятельно рекомендовано. «С кем встречались? С Мустафой Джемилевым?» «Да, встречался с Мустафой Джемилевым». «А с Чубаровым?» «И с Чубаровым». «О чем говорили?» «Да вот, говорили, как страшно жить в „русском мире“. Вот что вы от меня хотите услышать?» «Вы же знаете, я должен по роду службы написать». «Ну, и пишите, что со всеми встречался. Ничего контрреволюционного против России мы не замышляем».

— В итоге ваш телеканал АТR прекратил вещание в Крыму. Вы сразу понимали, что так и будет? Или были варианты?

— Варианты были. Я с утра и до вечера занимался тем, что мы пытались каким-то образом встроиться в систему, остаться чистым в нечестной игре. Нереально.

Я, конечно, переоценил пассионарность нашего народа. Я все-таки думал, что народ встанет после того, как телеканал отключили. И народ выйдет на улицы.

Но все равно — единственная сила, которая не предала Украину в Крыму — это Меджлис. Меджлис вышел сюда, телеканал АТR вышел сюда, вышли такие люди, как я. И Украина сейчас, до сих пор не понимает, кто к ней пришел. К ней пришел целый народ.

— Вы уже вспоминали, что два месяца, пока вы ходили по кабинетам, у вас появилась безнадега. Что вас так поразило?

— Они вообще не понимают крымских татар. Они думают как старые политики.

Вот есть Мустафа Джемилев и все. А есть остальной крымскотатарский народ. Как Мустафа Джемилев скажет, так все и будет, поэтому можно нормально отмазаться от Мустафы Джемилева, и все остальное тоже будет хорошо.

Нет, это не так.

Мустафа Джемилев некоторые вещи не говорит прямо и открыто, как я могу сказать. Он встроен в БПП, но это не значит, что Мустафа Джемилев будет делать вещи против народа. Никогда в жизни он такого делать не будет!

Мало того — сейчас Мустафа Джемилев неделями не может попасть к президенту. Чем занимается президент? И ты знаешь (обращается к Севгиль), и я знаю, я это увидел, что того хозяина, который должен быть — его там нет. И премьера увидел.

— Кто из этого дуэта все-таки больше слышит?

— Никто из них не слышит.

Дверь снова открывается. На пороге появляется невысокого роста темноволосая девушка с пожилым мужчиной.

— Баба (отец по-крымскотатарски) приехал ко мне, проведать и еще деньги привез, собрали со всего села, — объясняет девушка.

Ислямов здоровается с мужчиной и переключает свое внимание на него, они общаются на крымскотатарском языке. Отец жалуется, что мать переживает за дочь, просит заботиться о ней. Ислямов отвечает, что переживать нечего — в последнее время к нему часто привозят из Крыма молодых ребят. И тут же объясняет нам:

— В Крыму сейчас начинается призыв в армию. Родители не хотят, чтобы их дети воевали в Сирии или на Донбассе, поэтому привозят ко мне, в батальон. Мы набрали уже почти 300 человек. А за Гульсум (так зовут девушку), — обращается он к отцу, — не переживайте, у нее здесь столько женихов, есть кому ее защищать.

Девушка смущается и отрезает:

— Крым освободим — потом уже будут женихи.

Мы продолжаем.

— Если бы вас слышали президент или премьер, по какому сценарию, с вашей точки зрения, нужно было пойти сейчас?

— Все банально просто. Первое: признать крымских татар коренным народом Крыма. В Верховной Раде.

Второе: набрать политический вес. Собраться всем, и премьеру, и президенту и сказать буквально следующее: «Мы крымских татар не спасли или не спасли украинцев крымскотатарского происхождения, мы их не спасли в Крыму. Крыма у нас сейчас нет, завтра мы его вернуть не сможем. Но давайте его вернем через крымскотатарскую автономию».

То есть нужно поддержать, в первую очередь, татар, живущих там. Это будет сильный стратегический удар по российской оккупационной власти.

Второе — необходимо ввести крымских татар в представительство в ООН. Они, как коренной народ Крыма, будут защищать и добиваться деоккупации Крыма юридически. Есть же конвенция.

То есть, мы не просто как украинцы, которым русские могут сказать: «Мы отдали вам в 1954 году Крым, что вы от нас хотите? Вы попользовались Крымом, теперь мы его назад забрали».

Нам с Севгиль они так сказать не могут. Они не могут это сказать нашему хромосомному набору. Вот в чем дело. И это очень серьезный аргумент.

— А дальше?

— Затем нужно делать крымскотатарский батальон. В каждом институте должна быть кафедра, куда по квоте будут принимать крымских татар. Сделать дистанционное обучение с Крымом для детей, который не могут выехать. Де-юре сделать правительство Крыма. В это правительство Крыма должны зайти авторитетнейшие люди от лица крымских татар.

— Как вы себе представляете функционирование этого правительства?

— Очень просто.

Вы в Крыму находитесь в смертельной опасности, приезжаете сюда, а вам говорят: «Подруга, родился ребенок? В суд обращайтесь». Вы говорите: «Как в суд? Я гражданка Украины, я не получала русский паспорт, я везде заявляю, что я украинка. Почему моему ребенку не дают свидетельство?» «Такой закон принял Кабмин». «Какой Кабмин? Почему вы мне не даете свидетельство о рождении моего ребенка, я хочу сделать украинского образца, а не русского». «Нет, в суд».

При чем, два заседания должно пройти, прежде чем вам дадут.

У меня вопрос к этому правительству. Вы что, женщине не доверяете, они будут делать на основании рождения ребенка какие-то левые справки? У нас какая-то женская террористическая организация в Крыму образовалась, что они делают поддельные свидетельства?

Или вот еще проблема — паспорт поменять. Стоит это 800 гривен. Но почему-то берут 1,5 тысячи. Просто наживаются. Дошло до того, что пограничники берут деньги за то, чтобы пройти границу. Люди рассказывают.

Командир этих всех пограничников говорит: «1 300 гривен зарплата у таможенника. Он может содержать, прокормить семью?» Это же элемент коррупции. 2 300 у пограничников зарплата. Как он прокормит семью? Я естественно выношу это все наверх. И тишина. Этим всем должно заниматься правительство.

— Создали правительство. А дальше?

— Это правительство должно получить бюджет, который всегда шел на Крым. Около 35-40 млн долларов.

Дальше сюда отправить специалистов, которые сделают нормальную свободную экономическую зону, технопарковую площадку. Чтобы потом это переместить в Крым. Это долгосрочная стратегия. У нас их две. Вторая короткая.

— А короткая какая?

— Короткая стратегия такова. Так как мы понимаем, что крымских татар будут депортировать, нужно создать батальон, который, в том числе, займется освобождением Крыма. Для этого, извините, нужны яйца. Сейчас стараются не нервировать Путина. Потому что Путин о-о-о какой! У него армия, может вплоть до Киева дойти. А нам зачем он до Киева нужен? Они не хотят его дразнить, они его боятся. Вот в чем фишка. Боятся! Они коммерсы, привыкли договариваться.

— Как и вы. Не забывайте, что вы тоже коммерсант.

— Я прошел период от коммерсанта, который договаривается, до той бабочки, которая кусается.

Продолжаем по короткому плану. Дальше заменяем паспорта. По моему плану, мы, как Украина, должны провести замену всех паспортов граждан Украины на оккупированной территории. Это, в принципе, несложно, но и непросто. Да, это будет стоить бюджету определенных денег. Крымским татарам самое важное дает то, что они получают Крымскотатарскую республику в составе Украины.

У нас есть даже определенная полемика, среди нас самих, некоторые говорят: «Давай не будем пугать Украину, это ведь определенный сепаратизм, вот мы сейчас говорим Крымскотатарская автономия, «ДНР», «ХНР».

Но, извините, мы никогда и не скрывали, что мы хотим это сделать. Мы никогда не скрывали, что хотим сделать это в составе Украины. Мы просто хотим восстановить собственные права.

— Тем не менее, если план будет реализован по вашему сценарию, не опасаетесь ли вы… Как себя поведет Россия?

— Когда у татар будет оружие, попробуют они у нас забрать что-нибудь! В том-то и дело.

— Но Крым забрали!

— Крым забрали не у татар. Крым забрали у украинцев. Украина не смогла защитить крымских татар, крымскотатарский безоружный народ. Я говорю о том, чтобы у нас было оружие. Мы должны сами защищать эту землю.

— За счет чего сейчас функционирует ваш штаб?

— Если вы пробудете со мной день, то увидите, что приезжает народ из Крыма или в Крым едут и оставляют деньги. Приходят и именно мне в руки отдают, доходит до тысячи долларов в день. Я — казначей. Естественно, нам помогает Меджлис из Киева, естественно, я чем-то располагаю, чем могу. Вообще-то изначально это все было сделано на мои деньги.

— Сколько вы потратили на блокаду? Какова цена блокады?

Ислямову явно не по душе этот вопрос, он не хочет называть цифру

— Большие деньги. Кормить 500 человек это недешево.

На словах о еде Ислямов вспоминает, что наступило время готовить обед. И предлагает нам переодеться, чтобы одежда не пропахла дымом, его охранник представляет нас старшему по кухне с позывным Перс.

«Тут был Майдан»

Нас, переодетых в камуфляж с приспущенными балаклавами на шеях, которые мы использовали вместо шарфов, проводят на кухню.

Там у стены, устроена специальная печь на дровах для двух больших казанов.

В углу кухни на мешках с картошкой пушистым клубком свернулось кошачье семейство: то ли пять, то ли десять котов, обнявшись лапами и хвостами, греются теплом от очага.

На пластиковых подносах говядина, порезанная крупными кусками. В тазике, как замоченное белье лежит баранина — это для шурпы.

— Телочку только вчера зарезали. Мясо свежее. Татары любят мясо, они без него не могут жить. БОльшая часть блюд из мяса, — рассказывает крымская татарка, кромсающая ножом морковь за столиком рядом.

Маленькая и хрупкая, она не хочет фотографироваться и отворачивается каждый раз, когда мы направляем в ее сторону камеру телефона.

— Ой, ну не нужно, я же после этого никогда не заеду в Крым. А у меня там все родственники.

Ее волосы собраны под косынкой, и она косо поглядывает на гриву волос Севгиль, которая пытливо изучает ингредиенты, заботливо приготовленные этой женщиной для плова: лук, морковь, мясо, масло.

Женщина дорезает морковь и жестом приглашает Севгиль помочь ей. Она отказывается — аллергия.

Кто-то до нашего прихода предусмотрительно уложил дрова в печь и налил масло в казан. Еще секунда, и оно закипит.

— А где повар?— оглядывается по сторонам Севгиль.

— Он ушел, залил масло и куда-то убежал, — нервничает женщина в платке.

У печки тепло, поленья хорошо взялись огнем и масло уже шипит.

Севгиль заметно нервничает, но поскольку главная хозяйка на этой кухне не она, а повар Перс, который куда-то исчез, не решается брать дело в свои руки.

В какой-то момент она преодолевает робость и бросает в горячее масло очищенные луковицы.

— Зачем?— Света тут не хозяйка и плов раньше в таких условиях не готовила.

— У нас так делают. Лук должен вобрать в себя запах масла, а потом я его выловлю, — спокойно отвечает Севгиль, несмотря на то, что лук, брошенный в масло, моментально превращается в угольки.

В этот момент появляется суровый повар по имени Перс.

Глядя на него, нет смысла уточнять, отчего у парня такой позывной. Он похож на одного из царей Парсы из детской энциклопедии: чуть вьющиеся на концах волосы, собранные под коричневой банданой, борода с проседью и черные глаза с длинными ресницами — настолько черные, словно он подвел их сурьмой.

Перс точно не повар: вряд ли его руки такие крепкие от перемешивания каш, а реакция — такая быстрая от жонглирования фруктами в кухонном предбаннике.

— Точно не повар. Меня попросили помочь вам, вот я и пришел. Я учился готовить на свадьбах, просто наблюдал, как это делают другие.

— Откуда вы родом?

— Из Крыма. Я спустился с гор.

Перс недоумевает: зачем Севгиль бросила лук в почти бурлящее масло и почему оно так быстро подходит к кипению.

Он просит ее выловить лук черпаком с длинной ручкой, она подчиняется и отходит от казана в сторону. Перс бросает туда говяжью гость. И вмиг….она загорается. На наших глазах казан охватывает огонь.

— Перс, у вас еда горит, — говорит Света повару.

Перс спокоен как удав. В больших карих глазах играют огоньки растущего пламени, но его это не пугает. Он смотрит на казан, прикидывая уровень опасности так спокойно, как если бы он смотрел кино о пожаре и спасателях где-нибудь дома, на диване, в Крыму — до его аннексии.

Пламя не утихает, наоборот — разгорается и, кажется, уже выливается через край казана, как закипевшее молоко.

Люди за нашими спинами разбегаются. В какой-то момент все мы понимаем, что в кухне нечем дышать, и вот-вот и с нами может случится обморок от гари.

Пламя растет до потолка, съедая все пластиковое на своем пути — плавится удлинитель, лампочка у потолка и брезент, которым закрыто окно справа от входа. Вместе с детскими рисунками о мирном Крыме, переданными на блокаду татарскими детьми, которые кто-то бережно повесил на нем.

Все сбегаются к кухне тушить пожар. У нас в четыре ручья текут слезы — то ли от лука, то ли от дыма. Кто-то успокаивает «Не плачьте, мы все потушим!».

И тушат. Тушат чуть ли не всей блокадой и еще несформированным батальоном имени Номана Челебиджихана.

Кто-то несет противогаз, группа парней отковыривают гвозди от ставней, которыми закрыты окна, чтобы вышел дым, кто-то спешит на горящую кухню с полными мисками воды.

И только Перс сохраняет спокойствие. Он заливает печь ведром холодной воды и огонь начинает утихать.

— Тут был Майдан, — говорит Перс опоздавшим на пожар сослуживцам и спокойно меняет один казан на другой.

Это было первое, что он сказал за те 20 минут, пока горела блокадная кухня.

— Смотрите, видите капельки?— он показывает на красивые блестящие и ровные застывшие капли металла. — Это казан уже начинал плавиться. Мог бы и полностью расплавиться.

Мы таращимся на Перса, не понимая, как такое возможно.

— Казан может расплавиться как танк, если температура высокая.

— Вы часто видели как плавятся танки?— Света смотрит Персу в глаза — там много историй, намного более страшных и опасных, чем этот не случившийся пожар.

— Да, очень много раз видел, как плавятся танки, — спокойно отвечает он.

Перс не повар — это точно. Но сейчас он помогает Севгиль готовить плов.

Мы продолжаем, как будто ничего не прозошло. Все по новой: масло доводят до высокой температуры и бросают туда куски мяса, затем лук и морковь.

Перс учит Севгиль, как правильно мешать эту массу вкуснопахнущей еды.

— Почему вы тут, на блокаде?— мясо в котелке шипит, шкварчит, румянится, поэтому приходится говорить громко.

— Потому что я домой хочу. Домой, только без России.

— Некоторые говорят, что не так-то там и плохо без Украины сейчас.

— Украина прежняя меня устраивала. Какой бы ни была зарплата, чтобы там не говорили про крымчан. Русские, которые жили в Крыму до оккупации, сильно скучают по временам с Украиной. Те, которые кричали, что ущемляют их русский язык.

Мы совсем не слышим Перса. Он долил в котел воды, чтобы морковь пустила сок. И сейчас она шипит — вода испаряется.

Его напарник приносит в металлической миске белый замоченный рис.

— Братан, 12 кг полезет туда?

— Конечно!

Перс складывает ладошки и Севгиль бережно наполняет их крупнозернистой солью, похожей на морской песок. Она спрашивает есть ли специи. Их нет. Крутит носом — не хватает барбариса и куркумы.

— Среди татар, есть и такие, которые остались на материке, приняли новые правила и спокойно себе живут. Почему одни поступили так, а вы — иначе?

— Когда фашисты пришли к власти и оккупировали большую территорию, то генерал Власов тоже был русским человеком, но перешел сотрудничать к немцам. Я думаю, что во всех национальностях есть такие люди. Есть такие, которые просто живут. Чтобы их не трогали, не поддерживают ни украинскую, ни русскую власть. Но они ошибаются. Когда с Россией татарам было спокойствие? Одна тирания. Я работал и жил в Москве, и помню, как ко мне относились россияне. Я помню их лица, когда заходишь и выходишь из метро. Они чурками нас называли.

Севгиль поджимает губы.

— Севгиль, а тебя дразнили?— спрашивает Света.

— Да, постоянно. Как-то на уроке географии в седьмом классе нам показывали фото заповедника Аскания Нова. И на одной были изображены бегущие лани. И вот на весь класс мой одноклассник закричал: «Это татарва бежит из Крыма!». И весь класс засмеялся. А так вообще и чуркой, и грязной татаркой, и узбекской стеной.

— Почему стеной?

— Потому что худая была.

На этих словах Перс усердно замешал мясо, так, вроде всем этим хотел накормить худую Севгиль.

— Как новоприбывшие россияне реагируют на крымских татар?

— Там нет свободы слова, которая была раньше. Мы свободно можем обругать даже премьер-министра, собраться, высказать мнение, а там такого нет. Попробуй выскажись и тебя арестуют.

— Правда ли что воруют крымских татар в Крыму?

— Два года назад, когда я последний раз был в Крыму, я познакомился с парнем, который работал в городе Саки. Работящий парень. Был на Майдане. Он пропал. Через время нашли его тело с предсмертной запиской. Якобы он покончил с собой, но на теле было много ушибов. Почему-то русские на полуострове не пропадают.

Плов почти готов. Света ворует куски мяса руками прямо из казана. Перс хмурится, но ничего не говорит.

То ли на запах, то ли по расписанию на кухню стягиваются люди.

В том месте, где раньше висел брезент с детскими рисунками, теперь зияет дыра. К образовавшемуся окну подтягиваются бойцы с блокады и просят насыпать им плов.

Так после нашего пожара на блокаде появился новый удобный пункт раздачи еды.

— Хоть какой-то от нас, пироманов, тут толк, — шутим мы.

Позывной «Татарин»

Пропитанные дымом и запахом еды, мы возвращаемся в офис Ислямова. У него опять гости. Парень с густой рыжей бородой и Энвер с позывным «Татарин». Невысокого роста, проявляющий пристальный интерес к нашей паре.

— Приготовили плов, так и день прошел. А как у вас обычно проходит распорядок дня?

— Ну, во-первых, у нас плов готовят не так долго, как вы это делали, — смеется Ислямов. — А так сегодня у нас день эфира. В 19:30 начало, мы будем запускать ядерную информационную ракету в Крым. Мы выходим в эфир — все, кто может называть вещи своими именами. Звонят со всей Украины. Правда, в прошлый раз ФСБ-шники положили нам телефон. Сегодня мы скажем о том, что нас в батальоне должно быть тысяча человек.

— Тысяча, а что потом?

— Тысячу нужно вооружить. Подготовить. Для освобождения Крыма. Я — за действия. Политики пусть отвечают за политику. Пусть они подписывают Минск-3, Минск-4 и Минск-7.

А мы должны быть готовы к войне за свою землю. Не потому, что неспособна украинская армия, или кто угодно. Я хочу собрать свою крымскотатарскую, настоящую армию. Чтобы мы — крымские татары, после того, как освободим Крым, смогли сами за него отвечать.

— Когда два года назад началась аннексия, крымскотатарские лидеры просили людей вести себя мирно, не вмешиваться в конфликт, они говорили, что крымские татары — маленький народ, и что нам нельзя рисковать, чтобы сохраниться.

Ислямов смеется и смотрит на нас как на очень наивных молодых женщин, которые мало что понимают в этой жизни.

— Маленький народ с огромным львиным сердцем, а один лев может армию шакалов порвать. Поэтому у нас каждый крымский татарин как лев, и все вместе мы — огромная сила.

Мы смотрим на Ислямова и пытаемся понять, что им движет — самоуверенность, желание произвести впечатление или отчаянная тоска по родной земле.

— Часто ли вас сравнивают с Дмитрием Ярошем крымскотатарского образца?— пытается разрядить обстановку Света

— Сравнивают. А Правый сектор проводит параллели, сравнивая меня с Бандерой, потому что мы родились с ним в один день.

— Пока мы готовили плов, познакомились с ребятами из Айдара. А раз тут есть ребята Айдара, то эта блокада намного больше, чем просто крымскотатарское движение.

— Я не думаю, что это серьезнее, чем крымскотатарское движение. Говорю это вам как представитель батальона Айдар, — вмешивается Татарин.

— Давно вы тут?

— Выехал сразу после аннексии в 2014 году. С тех пор невъездной.

Татарин катается на стуле, на шее у него повязан шарф-арафатка, подмышкой в кобуре болтается пистолет.

— Вы скучаете по Крыму?

— Че-то я вопрос не понял. А как можно не скучать по Крыму?

В комнате виснет неловкая пауза. И тогда мы почти одновременно задаем, пожалуй, самый главный вопрос, который и Татарин, и Ислямов не решаются задать сами себе.

— Вы не считаете, что ваша самоуверенность может обернуться большой трагедией? Крым — оккупированная территория, там российская армия, которая насчитывает десятки тысяч людей, военная техника, и возможно, ядерное оружие.

Они внимательно слушают и кивают.

… Как тысяча, пусть даже хорошо подготовленных людей сможет этому противостоять?

— Можно я скажу?— встревает в разговор Энвер. Он смотрит на Ислямова в надежде, что тот не откажет. Ислямов одобрительно машет головой. Татарин понимает его с полуслова.

— Смотрите. Там — Путин, а тут — какая-то кучка крымских татар. Безоружных, немногочисленных, которые уже поставили его на колени и заставили переживать за свою задницу. Торговой блокадой, своей позицией.

Крымские татары уже и так выкрутили ему руки, когда он вынужден был ехать в Крым, который сидел без света. Да, мы потеряем 40 % своего народа. Но вспомните — когда была депортация в 1944-ом году, когда бойцы НКВД согнали к железнодорожным вагонам почти все татарское население Крыма и отправили в сторону Узбекистана 70-ю эшелонами! Тогда мы потеряли много татарского народа. Это вообще было убийство.

Сейчас мы либо потеряем себя, или не потеряем, но начнется отсчет времени, в течение которого нас могут заглушить. Не будет просто крымских татар! Сейчас же мы можем потерять половину нации, но остаться свободными.

— Потерять половину нации…?

— Или вообще — исчезнуть с лица земли, через десять лет. Мы сейчас боремся не только за существование на своей земле, а вообще за существование. Все будет нормально, когда все остальные очнутся.

Ислямов не выдерживает и все-таки встревает в монолог Татарина.

— Люди просыпаются, но очень медленно.

— Конечно, в бою тоже страшно, очень страшно. Но ведь надо что-то делать, — отвечает Татарин и испытывающе смотрит на Ленура.

Ислямов откинулся в кресле и долгим взглядом посмотрел на этого бойкого человека, потом на нас. Взгляд Ислямова — отдельная тема. Он не смотрит на жизнь устало. В его глазах — тяжелая артиллерия человеческого флирта: там солнце, азарт, искра отчаянной веселости, и полное отсутствие страха. Что страшно уже само по себе.

Нам пора уезжать — поезд через час, а на блокаде идет активная подготовка к вечернему эфиру на ATR.

Ребята провожают нас на улицу и подводят к посту, выстроенному из наваленных мешков с песком.

Кто-то из бойцов протягивает бинокль с лазерным дальномером, чтобы рассмотреть в сторону границы.

— Смотри, вон там, за тем высоким столбом, уже Крым. Там висит триколор, — говорит Ислямов, прикладывая бинокль к глазам Севгиль, чтобы она смогла хоть что-то рассмотреть.

Она держит в руках бинокль, щурится, пытаясь разглядеть крымскую границу. Руки дрожат — то ли от холода, то ли от волнения.

— Несколько лет тому назад я была в Южной Корее, нас повезли на популярную среди туристов смотровую площадку на границу с Северной Кореей, — говорит Света. — Живописная природа, тепло, покой, умиротворение, и среди этого — стена с колючей проволокой и пулеметные вышки. Так разделены две Кореи. И через бинокль нам показывали жизнь с той стороны границы. Это было в диковинку. Но среди туристок были пожилые кореянки — они смотрели в бинокли, вытирали слезы и опять смотрели. Я почему-то вспомнила сейчас эту историю.

— Так наши татарские бабушки в советское время плакали. Но вернулись же. Или их дети вернулись. Мы тоже вернемся.

— Или уже твои дети.

Мы молчим и вглядываемся в цепочку из огоньков на горизонте в нескольких километрах от нас, которая напоминает советскую гирлянду с перегоревшими или выпавшими местами светодиодами.

Крым так близко и так далеко одновременно, и эта история уже выходит слишком далеко за рамки обычного репортажа.