Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Многие россияне считают, что Россия и США очень похожи. У обеих стран огромная территория, они склонны к рискованным предприятиям, им не чуждо беззаконие и насилие, и обе занимаются вопросами инфраструктуры в последнюю очередь. Так что же мешает России превратиться в еще одну Америку? Россия получила такой шанс в начале 1990-х годов, однако по большей части она его упустила.
Многие россияне считают, что Россия и США очень похожи. У обеих стран огромная территория, обе они имеют склонность к рискованным предприятиям, им обеим не чуждо беззаконие и насилие, и обе они занимаются вопросами инфраструктуры в последнюю очередь. Так что же мешает России превратиться в еще одну Америку — демократическое государство и двигатель мировой экономики?
Россия получила такой шанс в начале 1990-х годов, однако по большей части она его упустила. Первое постсоветское десятилетие принесло практически неограниченную свободу, а также повсеместную коррупцию и экономический спад. В течение второго десятилетия свободы постепенно ограничивались, а экономика начала расти благодаря высоким ценам на энергоресурсы — в середине третьего десятилетия стало ясно, что все это было миражом. Неужели россияне попросту неспособны построить такое общество, которое гарантировало бы им процветание по-американски?
В 1990 году, когда Советский Союз уже стоял на грани распада, Роберт Шиллер (Robert J. Shiller) из Йельского университета и российский экономист Максим Бойко, который позже занимал важные должности в правительстве и стал состоятельным инвестором, провели опрос среди жителей Москвы и Нью-Йорка, постаравшись выяснить их отношение к свободным рынкам. Они не стали задавать вопросы, касающиеся неких абстрактных понятий, таких как «экономическая свобода» и «капитализм», а вместо этого сконцентрировались на конкретных ситуациях. Результаты этого исследования показали существенные различия во взглядах россиян и американцев. В конце 2015 года Шиллер и Бойко провели свой опрос повторно. Результаты их исследования, которые были недавно опубликованы, показали, что россияне поддерживают идею свободного рынка в не меньшей степени, чем американцы, однако их взгляды в ряде серьезных вопросов все еще сильно отличаются, и это различие, возможно, объясняет, почему Россия не смогла стать похожей на США.
Шиллер и Бойко спросили жителей Москвы и Нью-Йорка, будет ли это приемлемо, если фабрика, производящая кухонные столы за 1 тысячу долларов и неспособная удовлетворить спрос, поднимет стоимость столов на 100 долларов при том, что расходы на производство останутся прежними. В 1990 году 66% москвичей и 70% жителей Нью-Йорка ответили, что они считают это неприемлемым. В 2015 году этого мнения придерживались 68% москвичей и только 57% ньюйоркцев. Ответы на другой вопрос — вопрос о том, приемлемо ли повышать цену на цветы в праздники, когда спрос на них резко возрастает — показали, что за последние 25 лет американцы стали придерживаться более либеральных взглядов на экономику, тогда как понимание приемлемости среди россиян осталось примерно таким же, каким оно было в 1990 году.
Затем экономисты спросили, должно ли правительство разрешать фабрике или продавцам цветов повышать цены в ответ на рост спроса. В 1990 году по сравнению с американцами россияне чаще высказывались в пользу вводимых правительством ограничений и почти так же часто соглашались с необходимостью регулировать цены на столы (43% в Нью-Йорке и 41% в Москве). В 2015 году почти половина опрошенных москвичей выступила в поддержку регулирования цен, в то время как число ньюйоркцев, которые это поддерживают, снизилось (до 35% в случае с кухонными столами).
В некоторых ситуациях современные россияне проявили более благосклонное отношение к рыночным механизмам, чем в 1990 году. Исследователи спросили их, почувствуют ли они раздражение, если человек, стоящий перед ними в длинной очереди, продаст свое место в этой очереди за 50 долларов. В 1990 году 69% москвичей (и 44% ньюйоркцев) ответили на этот вопрос утвердительно. В 2015 году только 57% москвичей (и снова 44% ньюйоркцев) ответили, что такая сделка им очень не понравится. Возможно, это стало естественной реакцией на 25 лет капитализма.
По результатам своего опроса Шиллер и Бойко сделали вывод, что, хотя взгляды американцев и россиян в некоторых вопросах отличаются, не было — и до сих пор нет — никаких причин утверждать, что россияне в меньшей степени ориентированы на рынок, чем американцы:
В 1990 году, до распада Советского Союза и рыночных реформ президента Ельцина, в России было распространено мнение, что простые россияне «не готовы» к переходу к рыночной экономике, потому что они не понимают рынок и имеют иные ценности. Результаты исследования Шиллера и его соавторов показали, что, несмотря на некоторые различия во взглядах между россиянами и американцами, эта точка зрения не имеет объективного основания. Сегодня, спустя 25 лет развития рынков в России, эта прежняя точка зрения кажется почти нелепой.
Однако я думаю, что исследователи недооценили несколько важных моментов в своей работе. В 2015 году они добавили вопросы, касающиеся демократических ценностей, вдохновившись исследованием, проведенным в 1992 году другой группой ученых, которые тоже сформулировали свои вопросы на основании жизненных ситуаций. В ответах на эти вопросы было зафиксировано больше различий, чем в ответах на вопросы, касающиеся экономики.
В 1992 году только 22% москвичей — в сравнении с 29% ньюйоркцев сегодня — согласились с тем, что «общество не должно мириться с людьми, чьи политические взгляды существенно отличаются от взглядов большинства». В 2015 году 37% москвичей ответили, что с диссидентами мириться не стоит. 76% москвичей уверены, что «лучше жить в обществе, где есть строгий порядок, чем предоставлять людям слишком много свободы, которая может привести к разрушению общества» — для сравнения такой ответ дали 69% москвичей в 1992 году и 36% ньюйоркцев сегодня.
По всей видимости, Шиллер и Бойко отчасти приписывают этот сдвиг во взглядах растущей роли правительственной пропаганды в российском обществе: «Западная демократия, как правило, изображается неэффективной, аморальной, лицемерной и так далее, что, вероятнее всего, повредило общественному восприятию понятия демократии и повлияло на отношение к ней». Я не уверен, что проблема заключается именно в этом, поскольку очевидное предпочтение сильного государства, которое правит в интересах большинства, сочетается с уверенностью – не изменившейся с советских времен — что такое правительство должно вмешиваться в работу свободного рынка.
Недавно чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров опубликовал на своей страничке в Facebook пост, где написал, что ему понравилась «ирония того, как сторонники Сандерса рассказывали мне, бывшему советскому гражданину, о триумфах социализма и о том, что он на самом деле из себя представляет». «Возможность говорить о социализме — это большая роскошь, роскошь, которую мы имеем благодаря успехам капитализма, — продолжил он. — Разумеется, неравенство доходов — это огромная проблема. Но идея о том, что решение этой проблемы заключается в увеличении контроля государства, усилении механизмов регулирования, увеличении долга и уменьшении рисков, угрожающе абсурдна».
Неудивительно, что сегодня Каспаров живет на Западе, поскольку в России он стал политически неугодным.
Недавно министр иностранных дел России Сергей Лавров опубликовал длинную статью, где он рассказывает о том, что российская цивилизация коренным образом отличается от западной цивилизации и что Советский Союз был создан на основании ряда присущих россиянам ценностей, таких как коллективизм. По мнению Лаврова, такое цивилизационное влияние сыграло важную роль в формировании западных государств благосостояния:
Правительства европейских государств пошли на внедрение беспрецедентных мер социальной защиты именно под воздействием примера Советского Союза и в стремлении выбить почву из-под ног левых политических сил.
Независимо от того, насколько Лавров прав, это воздействие никогда не было слишком сильным в США — несмотря на энергичную кампанию Сандерса. Результаты исследования Шиллера и Бойко показывают, что, как бы то ни было, американцы — и жители политически либерального Нью-Йорка тоже — за последнее время стали более ориентированы на рынок.
Неослабевающая вера россиян в патерналистское государство, которое продолжает называть себя стражем традиционного коллективизма, является главным препятствием на пути к тому, чтобы сделать Россию такой же сильной и динамично развивающейся, как Америка. Однако я хотел бы указать на еще одно на первый взгляд незначительное различие, которое выявил опрос Шиллера-Бойко и которое, возможно, является не менее важным.
Экономисты спросили жителей Москвы и Нью-Йорка, что они предпочтут — заработать много денег, не достигнув славы, или же добиться известности и признания без материальной составляющей, к примеру, олимпийской медали или же уважения со стороны своих коллег. В 1990 и 2015 годах россиян не интересовала слава без денег: только 35% и 33% респондентов соответственно выбрали второй вариант — для сравнения, второй вариант выбрали почти половина респондентов в Нью-Йорке.
На поверхности это значит, что россияне более практичны и в большей степени ориентированы на бизнес. Однако, вероятнее всего, они просто предпочитают деньги уважению и восхищению. В результате они в меньшей степени готовы к бунту, к риску и к выбору пути наибольшего сопротивления. Эта черта характера является более опасной и огорчающей, чем склонность к государственному тоталитаризму.
Затем экономисты спросили, должно ли правительство разрешать фабрике или продавцам цветов повышать цены в ответ на рост спроса. В 1990 году по сравнению с американцами россияне чаще высказывались в пользу вводимых правительством ограничений и почти так же часто соглашались с необходимостью регулировать цены на столы (43% в Нью-Йорке и 41% в Москве). В 2015 году почти половина опрошенных москвичей выступила в поддержку регулирования цен, в то время как число ньюйоркцев, которые это поддерживают, снизилось (до 35% в случае с кухонными столами).
В некоторых ситуациях современные россияне проявили более благосклонное отношение к рыночным механизмам, чем в 1990 году. Исследователи спросили их, почувствуют ли они раздражение, если человек, стоящий перед ними в длинной очереди, продаст свое место в этой очереди за 50 долларов. В 1990 году 69% москвичей (и 44% ньюйоркцев) ответили на этот вопрос утвердительно. В 2015 году только 57% москвичей (и снова 44% ньюйоркцев) ответили, что такая сделка им очень не понравится. Возможно, это стало естественной реакцией на 25 лет капитализма.
По результатам своего опроса Шиллер и Бойко сделали вывод, что, хотя взгляды американцев и россиян в некоторых вопросах отличаются, не было — и до сих пор нет — никаких причин утверждать, что россияне в меньшей степени ориентированы на рынок, чем американцы:
В 1990 году, до распада Советского Союза и рыночных реформ президента Ельцина, в России было распространено мнение, что простые россияне «не готовы» к переходу к рыночной экономике, потому что они не понимают рынок и имеют иные ценности. Результаты исследования Шиллера и его соавторов показали, что, несмотря на некоторые различия во взглядах между россиянами и американцами, эта точка зрения не имеет объективного основания. Сегодня, спустя 25 лет развития рынков в России, эта прежняя точка зрения кажется почти нелепой.
Однако я думаю, что исследователи недооценили несколько важных моментов в своей работе. В 2015 году они добавили вопросы, касающиеся демократических ценностей, вдохновившись исследованием, проведенным в 1992 году другой группой ученых, которые тоже сформулировали свои вопросы на основании жизненных ситуаций. В ответах на эти вопросы было зафиксировано больше различий, чем в ответах на вопросы, касающиеся экономики.
В 1992 году только 22% москвичей — в сравнении с 29% ньюйоркцев сегодня — согласились с тем, что «общество не должно мириться с людьми, чьи политические взгляды существенно отличаются от взглядов большинства». В 2015 году 37% москвичей ответили, что с диссидентами мириться не стоит. 76% москвичей уверены, что «лучше жить в обществе, где есть строгий порядок, чем предоставлять людям слишком много свободы, которая может привести к разрушению общества» — для сравнения такой ответ дали 69% москвичей в 1992 году и 36% ньюйоркцев сегодня.
По всей видимости, Шиллер и Бойко отчасти приписывают этот сдвиг во взглядах растущей роли правительственной пропаганды в российском обществе: «Западная демократия, как правило, изображается неэффективной, аморальной, лицемерной и так далее, что, вероятнее всего, повредило общественному восприятию понятия демократии и повлияло на отношение к ней». Я не уверен, что проблема заключается именно в этом, поскольку очевидное предпочтение сильного государства, которое правит в интересах большинства, сочетается с уверенностью – не изменившейся с советских времен — что такое правительство должно вмешиваться в работу свободного рынка.
Недавно чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров опубликовал на своей страничке в Facebook пост, где написал, что ему понравилась «ирония того, как сторонники Сандерса рассказывали мне, бывшему советскому гражданину, о триумфах социализма и о том, что он на самом деле из себя представляет». «Возможность говорить о социализме — это большая роскошь, роскошь, которую мы имеем благодаря успехам капитализма, — продолжил он. — Разумеется, неравенство доходов — это огромная проблема. Но идея о том, что решение этой проблемы заключается в увеличении контроля государства, усилении механизмов регулирования, увеличении долга и уменьшении рисков, угрожающе абсурдна».
Неудивительно, что сегодня Каспаров живет на Западе, поскольку в России он стал политически неугодным.
Недавно министр иностранных дел России Сергей Лавров опубликовал длинную статью, где он рассказывает о том, что российская цивилизация коренным образом отличается от западной цивилизации и что Советский Союз был создан на основании ряда присущих россиянам ценностей, таких как коллективизм. По мнению Лаврова, такое цивилизационное влияние сыграло важную роль в формировании западных государств благосостояния:
Правительства европейских государств пошли на внедрение беспрецедентных мер социальной защиты именно под воздействием примера Советского Союза и в стремлении выбить почву из-под ног левых политических сил.
Независимо от того, насколько Лавров прав, это воздействие никогда не было слишком сильным в США — несмотря на энергичную кампанию Сандерса. Результаты исследования Шиллера и Бойко показывают, что, как бы то ни было, американцы — и жители политически либерального Нью-Йорка тоже — за последнее время стали более ориентированы на рынок.
Неослабевающая вера россиян в патерналистское государство, которое продолжает называть себя стражем традиционного коллективизма, является главным препятствием на пути к тому, чтобы сделать Россию такой же сильной и динамично развивающейся, как Америка. Однако я хотел бы указать на еще одно на первый взгляд незначительное различие, которое выявил опрос Шиллера-Бойко и которое, возможно, является не менее важным.
Экономисты спросили жителей Москвы и Нью-Йорка, что они предпочтут — заработать много денег, не достигнув славы, или же добиться известности и признания без материальной составляющей, к примеру, олимпийской медали или же уважения со стороны своих коллег. В 1990 и 2015 годах россиян не интересовала слава без денег: только 35% и 33% респондентов соответственно выбрали второй вариант — для сравнения, второй вариант выбрали почти половина респондентов в Нью-Йорке.
На поверхности это значит, что россияне более практичны и в большей степени ориентированы на бизнес. Однако, вероятнее всего, они просто предпочитают деньги уважению и восхищению. В результате они в меньшей степени готовы к бунту, к риску и к выбору пути наибольшего сопротивления. Эта черта характера является более опасной и огорчающей, чем склонность к государственному тоталитаризму.
